***
Гаара чувствовал себя немного рассеянным, пока гулял по улицам Суны, позволив ногам бесцельно нести себя вперед. На главных улицах и так обычно было не слишком много народу, но в полдень, когда солнце стояло в зените, а жара была удушающей, наружу не выходил практически никто. Голову и шею джинчуурики покрывал бледный шарф; свободно струившийся шелк спасал затылок от жара и скрывал лицо. Но те, кто все ещё оставался на улице, могли легко опознать сосуд с песком, крепко привязанный к спине джинчуурики. Ему нужно было подумать. Ему нужно было больше, чем просто подумать. Ему нужны были ответы, потому что если у путешествий во времени и был недостаток, то это — очередная рутина, с которой нужно разобраться. Только на этот раз она никогда не закончится — ему придётся в ней жить, дышать и, откровенно говоря, валяться в кровавой грязи без возможности принять душ, чтобы смыть её с себя. Со временем пыль, песок и камни станут липнуть к этой сохнущей грязи, пока Гаару не затянет в неё с головой, словно в зыбучий песок. Пугливые гражданские подскакивали, когда он проходил мимо, а дети неприкрыто на него таращились; в их взглядах плескалось то ли нездорово-дерзкое любопытство, то ли обыкновенный страх. Гаара потер усталые глаза. Иногда он чувствовал себя, точно голый прокаженный. Под громкий испуганный вздох продавца риса, джинчуурики взял пару яблок с одного из прилавков, положил туда же пару монеток и сделал вид, что не заметил, как хозяин лавки забежал обратно в дом. Гаара с хрустом вгрызся в яблоко и подумал, не были ли они привезены недавно: он был уверен, что в Суне не растут яблони. Краем глаза он заметил знакомую мужскую фигуру, что стояла на крыше одного из зданий со скрещенными на груди руками и твердым взглядом. Четвертый Казекаге наблюдал за Гаарой сверху. И Гаара посмотрел в ответ. Наверное, прошло всего пару секунд, но в тот краткий миг, когда отец и сын встретились взглядами, между ними промелькнуло нечто осязаемое. Невидимая искра. Взгляд отца всегда был твердым, точно сталь или камень. Непоколебимым и тяжелым. Не таким, как его собственный, но довольно похожим. Не самое лучшее детство Гаары сделало его тем, кем он был, заставило осознать суровость этого мира, научило не цепляться за калечащие, наивные чувства, что порождали красивые иллюзии. Он и не подозревал, что есть люди, столкнувшиеся с теми же испытаниям. До тех пор, пока не встретил таких же, как он: Наруто, Саске, Обито, Какаши и даже Кимимаро. Быть товарищами по несчастью и одиночеству — весьма странный способ стать с кем-то связанным. Теперь, оглядываясь назад, Гаара задался вопросом, был ли его отец тоже по-своему одинок.***
Казекаге смотрел в зелёные глаза сына, что с нечитаемым выражением взирали на него в ответ. По сравнению с людьми на улице, огромной пыльной дорогой и массивными зданиями, Гаара с его маленьким телом и обманчиво тонкими запястьями, что могли устроить страшную бойню, выглядел крошечным. Незрелый, но в то же время слишком взрослый, Сабаку но Гаара был слишком внушительным и маленьким одновременно. Его сын повернулся всем телом, чтобы встать к нему лицом, и вытянул тонкую шею. Внезапно, оттолкнувшись от земли, Гаара грациозно перемахнул через крыши и балконы. Не прошло и секунды, как джинчуурики оказался у перил слева от Казекаге. Пару минут ни сын, ни отец не двигались и лишь стояли в тишине, делая вид, что не замечают друг друга. Первым зашевелился Гаара. Он облокотился на перила, сжав руками горячий металл. — Казекаге-сама. Долю секунды отец смотрел на него, а после ответил: — Гаара. — Еще мгновение спустя он сказал: — У тебя позднее утро. — Уже полдень, — просто ответил Гаара. После нескольких секунд раздумий мальчик, наконец, решил упомянуть о прошлой ночи. — Но прошлая ночь была гораздо интереснее. Казекаге никак не отреагировал, но оба знали, на что намекает Гаара. Ты знаешь, что я знаю? — И что же было ночью? — Что именно ты знаешь? Казекаге не угрожал, да и тон его оставался бесстрастным, но слова прозвучали резко. — Всякое объявляется с наступлением темноты, — ответил Гаара. Он продолжил разглядывать круглые купола, сделанные из обожженной солнцем глины. Казекаге хмыкнул, но не подал никаких других признаков того, что знает, о чем говорит джинчуурики. Четвертого уже проинформировали о причастности Гаары к ночным событиям; ему пришлось признать, что сын вправду знал больше, чем следовало. Скрестив руки на груди, Казекаге вдохнул знакомые запахи деревни. На его лице, обдуваемом теплым ветерком, застыло суровое выражение. Казекаге оказался застигнут врасплох, когда Гаара вдруг заговорил вновь: — Суна падет. Гаара смотрел прямо на него; взгляд бледных глаз цвета росы был твердым и ясным. Мальчик не отвел глаз и не отреагировал, когда отец вперил в него свой взгляд. Зрачки Казекаге сузились от такого прямого заявления, которое, как знал Четвертый, было корнем почти всех его проблем. Но он не ждал подобных слов от сына. В словах Гаары не было осуждения. Только уверенность. — Суна не падет, — возразил Казекаге. Его сын обернулся и посмотрел на деревню, прищурив глаза от бликов солнца. — Все когда-нибудь падет. Четвертый задумался на мгновение. — Мы все живем в цикле рождения, жизни и смерти, Гаара, — наконец сказал он. — Но деревня никогда не падет, пока есть люди, которые помнят ее и отстаивают ценности нашего дома. — Возможно. — Мальчик прислонился к перилам, не обращая внимания на жар металла. — Но когда умрет последний человек, который помнит, что тогда? Наши воспоминания непрочны, как дым, и столь же изменчивы. Иногда то, что мы помним, может привести к плохим последствиям. — Не отрывая взгляда от пейзажа, он продолжил говорить низким спокойным тоном: — То есть… если ценности в деревне вообще правильные. Четвёртому было трудно не нахмуриться: Гаара был не из тех, кто любит пофилософствовать — тем более по такому поводу. — Странно слышать такое заявление от тебя. Действительно, так оно и было, ведь Гаара — воплощение искаженного восприятия ценностей и морали. Демон слишком извратил и изуродовал разум юноши, чтобы Казекаге мог помочь. Несмотря на события прошлого, Расе было не по себе от мысли, что ему придется самолично убить сына, если Гаара не постигнет преданности и ценности даже для себя самого. Такая ответственность лишь усугублялась тем, что у него, как у Каге, долг всегда стоял превыше всего — превыше семьи, любви и других привязанностей. Долг, долг, долг… — Как я уже сказал, Суна не падет. — Казекаге ощутил жар солнца на своей коже; с властным спокойствием он сказал: — Я не допущу этого. — И не позволю даже тебе, сын мой. Гаара прикрыл глаза на секунду, а затем взглянул на своего Каге. — Я знаю. — И это убьет тебя, отец. Четвертый Казекаге на мгновение задержал взгляд на сыне и вдруг понял, что Гаара действительно все осознал. Казекаге — хоть и чувствовал толику неверия к собственным суждениям — знал, что джинчуурики осознаёт, что ему приходится делать некоторые вещи из-за ответственности, которую он несет перед деревней. Бремя, пришедшее вместе с властью. Бремя, которое, по какой-то неясной причине, его сын разглядел и понял с чистейшей ясностью. — Я надеялся, давным-давно, что ты поможешь мне в этом деле. — Казекаге отошел от края крыши и повернулся спиной к Гааре и деревне. — Эта надежда давно угасла. Теперь ты — свидетельство моей величайшей неудачи. — Мне придется справиться с этим в одиночку. Сказав это, он направился обратно тем же путем, которым и пришел, оставив сына смотреть ему вслед под палящим полуденным зноем. В этот миг Гаара подумал, что его отец, похоже, еще более одинок, чем он сам.***
Наступили сумерки. Полночь сменилась тускло-серебристым лунным светом, под которым песок сверкал, словно ковер из бриллиантов. В темноте пустыня всегда выглядела более живой, чем под солнцем. Гаара расположился в нескольких километрах от деревни. Сосуд с песком был крепко привязан к его спине, а оружие — остро заточено. Джинчуурики надеялся на мирный исход. Он знал, что вероятность того, что гость найдет его послание, очень мала. А если и найдет, то вряд ли поймет или заинтересуется. В таком случае маловероятно, что они когда-нибудь встретятся лицом к лицу. Но Гаара не собирался рисковать, не предприняв ничего. Джинчуурики не знал, как долго он прождал, но прошло около двух часов, прежде чем что-то начало происходить. Гаара продолжал сидеть в ожидании; он оставался расслаблен настолько, насколько это было возможно, но при этом ему приходилось балансировать на грани между борьбой и бегством. Затем Гаара почувствовал необычный порыв ветра, — он был теплее, чем пустынный воздух — что неестественным потоком пронесся мимо его лица. Вдруг он заметил небольшой предмет, подхваченный ветром. Выхватив его, Гаара взглянул на подарок. Это был блестящий лист глубокого изумрудного цвета. Не прошло и мгновения, как ощущение чужого присутствия усилилось вдвое, а сам воздух стал густым и горячим. — Сабаку но Гаара, — прозвучал глубокий, низкий и мощный голос; казалось, он доносился со всех сторон. — Джинчуурики номер один. Гаара на мгновение прикрыл глаза, а затем повернулся и посмотрел на темный силуэт, освещенный лунным светом. — Учиха Итачи, — Гаара отыскал глазами шаринган, что кровавым сиянием горел в ночи. — Кланоубийца. И вдруг мир перевернулся, а небо окрасилось в ужасающе-красный.