Pacta sunt servanda

Вероятнее всего, он недооценил влияние Сердца Бога на себя самого. Халатность стоила ему нескольких дней тянущего ощущения потери чего-то важного, а потом, когда ощущения пришли в норму, он просто заставил себя вспоминать. Ему было пятнадцать, - давно, не иначе как в начале времен, - в небольшой деревушке в горах, старший сын большой семьи, где отец годами служил в столице, за тысячи ли, а мать растила четверых детей как могла. Вечно тощий нескладный мальчишка, ноги в синяках. Они собирали ягоды и ростки бамбука в лесу, ставили ловушки на мелкую дичь, выращивали пшеницу, кормили коз. Отец присылал деньги, редкие письма: он помнит эти грубые смятые листки бумаги с поспешным текстом: "Все хорошо, я скучаю, летом буду ехать на север" - он не помнит лицо отца, но помнит его объятия и запах. Он выучился читать. Соседские мальчишки приняли его в свою компанию, научили ловить рыбу. Не самый сильный, не самый быстрый, но достаточно умный, чтобы быть для них авторитетом. Вечерами они с братьями сидели при туском свете свечей и листали рукописную книгу, которую он выпросил у чьего-то деда взамен на помощь в огороде. Учили буквы. Он помнит, как мать гоняла их, бездельников, помогать ей по дому, а за тонкими стенами было слышно блеющих коз. Он помнит, как она тихо плакала у очага, получив последнее письмо из столицы: сухое сообщение о том, что она должна гордиться своим мужем, безвременно павшим на северной границе. Он помнит, как в доме стало меньше еды и больше тишины. И как пришла в деревню странная болезнь, забравшая их всех - голод сделал их уязвимыми, а недостаток лечения ускорил процесс. Одно большое белое покрывало и три маленьких. Недочитанную книгу стоило бы вернуть соседу, но и соседа не стало. Его лихорадило, он хоронил их во дворе, не имея сил вывезти тела, а через несколько дней, едва встав на ноги, с первым же торговым караваном уехал в столицу. Воспоминания четкие, но пустые - в них нет ни боли, ни радости, он перелистывает их, как страницы большого фолианта, описывающего события далеких лет: скучное чтиво, выцветшие чернила, ровные строки. Впервые за много десятков лет он открыл этот фолиант, вынул его с дальней полки памяти, чтобы освежить ощущение того, как это - быть человеком. Но и человеком он не стал. Сердце Бога дало ему все, что было нужно: силу, строгость, холод, власть. У него было так много времени, сколько он хотел, и первоначальная жажда сравнять королевство с землей перерасло в желание исправить. Он возводил свои замки, учил людей следовать правилам, быть справедливыми и честными, защищал их от внешних и внутренних угроз, как мог, а мог он хорошо. Он смотрел, как они возводят для него статуи по всему региону. Он убивал. Кровь на его руках становилась процветанием для тех, кто поклонялся его образу. Злость и отчаяние, которые толкали его вперед, сменялись холодным расчетом, и чем старше он становился, тем меньше оставалось в нем от того пятнадцатилетнего мальчика из горной деревушки. Он не сразу заметил, - хотя сложно было не заметить, - что по его рукам начинала распространяться темная, грубая, сияющая золотой чешуей, драконья кожа. Где-то в этот период и началась война. Это единственное, что плохо сохранилось в его памяти. Возможно потому, что долго взраставшая ненависть и боль наконец нашла выход, и трупов вокруг него было больше, чем следовало им быть, а может потому, что в то время все были несколько... ослеплены болью. Иными словами, годы войны слились в какую-то бесконечную череду событий, каждое из которых, - ад само по себе, а очнулся он, когда от девушки в его руках осталось густое облако пыли. И катализатор где-то валялся в ногах. Как иронично, что он помнил все, кроме названия этого оружия. Легенды теперь гласят, он называется Память о Пыли, но истина в том, что это он, он сам дал такое имя золотисто-коричневому магическому камню. Память о том, что стало пылью. Память об утраченном. И даже эти воспоминания не окрашены и малой толикой чувства. Все как будто окаменело, покрылось серым крошевом, недвижно, бесстрастно и просто мертво. Высечено ровными угловатыми буквами на табличках: ни стереть, ни вычеркнуть. Он вернулся в Ли Юэ и спрятал Сердце Бога так далеко, как только смог. Доставал, что говорится, "по праздникам", являлся людям в своей божественной форме, пугал и восхищал всех до потери сознания, и снова убирался прочь, собирал по кусочкам давно утраченное, человеческое. Прятал силой сознания чешую под длинные рукава, и под тщательную иллюзию. Чтобы не видели посторонние и, - что греха таить, - чтобы не видеть самому. Примером того, что может с ним случиться, был Осиал. Он не убил древнего змея, лишь заточил, не из соображений морали и милосердия (ошибся бы тот, кто предположил, что они у него остались) а в качестве жестокого напоминания самому себе: вот, смотри, любитель силы и власти, что станет с тобой, если не остановишься. Получишь новые воспоминания - исчезнут старые, получишь новое тело - потеряешь старый образ, получишь новое, жестокое, божественное "я" - и навсегда утратишь способность мыслить связно, различать доброе и злое, чувствовать хоть что-то человеческое. И тогда от тебя самого потребуется защищать Ли Юэ. А кому? Некому. Эрозия — это один из вездесущих законов Небесного Порядка, которому, при всём желании, никто не в силах противостоять. Чем больше у тебя силы, тем большую опасность несёт она в себе. Волны тысячелетий способны, пожалуй, изнурить даже камень… И он прикладывал невероятные усилия, чтобы обмануть этот закон, заставить его отступить: убрал Сердце Бога в дальний уголок своего дома, раз за разом, прикрывая глаза, втягивал когти на золото-черных пальцах, стоя у зеркала, заставлял зрачки расшириться, и волосы перестать сверкать. Он старался - долго, мучительно долго, вернуться обратно к людям: создал человека, выстроил ему небольшой домик и сад в тихом уголке города, нашел ему работу и знакомых, посадил глазурные лилии в его саду. Человека Ли Юэ приняло охотно, но прохладно. На работе предложили собеседование, назначили встречу с руководителем; для дома нужно было оформить разрешение на строительство в департаменте по делам граждан; знакомые постепенно освоились и перестали звать на ужин а глазурные лилии, все до одной, завяли. Человек не отчаивался. Для него это было дело принципа. На собеседование он пришел при полном параде: темный с золотом костюм, брошь, глаза подвел темной тенью. Думал: надо будет впечатлить людишек своим видом, чтобы ахнули, восторженно провожали взглядом, и мгновенно прониклись почтением. Давно он не выходил, в общем… За темным деревянным столом сидел пожилой господин, на голове у которого была вышедшая из моды два столетья как шляпа, на столе лежал договор, а запах сандала в зале перетекал в сладкий, цветочный, такой, который долго стоит над свежими могилами в солнечный день. Вошедший поморщился: и от запаха, и от ситуации. Выяснилось, что кроме старика впечатлять было некого, а время, которое он потратил, пытаясь ровно нанести тени под глаза, можно было с пользой провести за книгой. Словом, становиться человеком оказалось сложно в таких бытовых мелочах, о которых он в бытность свою Архонтом и не думал вовсе. Старик повел головой в сторону вошедшего, - он был абсолютно слеп, - и слегка насмешливо произнес: - А-а-а, приезжий господин, о котором судачит весь город, - и закивал, как будто узнавая, - рад, рад знакомству. Как Вам наша тихая гавань? Никаким приезжим он не был, и гавань эту видел, когда она еще была ветхой портовой деревней. Но грубить не хотелось, да и незачем это - старик в его глазах был просто младенцем. - Впечатлен, - и, помедлив, добавил, - свежий воздух мне на пользу. - Издалека? Врать не хотелось. Начинать знакомство со лжи не пошло бы на пользу ни ему, ни людям. Он уклончиво усмехнулся: - С гор. Все детство не видел моря. - Быстро привыкнете. Здесь от моря спасу нет, особенно как шторм разбушуется: и колени ноют, и руки болят, - старик закашлялся, замахал рукой на шагнувшего было вперед мужчину, - Нет-нет, не обращайте внимание. Пройдет, это я так… Немолод уже. Знал бы он, кому это говорит. - Я видел на доске объявлений департамента, вы ищете работника, - начал он осторожно, - Для оценки рисков, мониторинга рыночной ситуации и, как указано, в основном, юридических консультаций. Что же, во всем городе нет подходящих юристов? - Может и есть, кто их знает, - отдышавшись, пожилой господин (которого пора было перестать называть "стариком" ввиду грядущей ему подчиненности) несколько меланхолично откинулся на спинку изящного кресла, - но суеверия сильнее профессионализма. Мало кто соглашается проводить каждый рабочий день в ритуальном бюро, и более того - применять свои знания в такой непривлекательной сфере. Возраст хозяина "Ваньшень" было сложно определить. Старость, проглянувшаяся во всех его чертах, делала его одинаково похожим как на шестидесяти-, так и столетнего мужчину. - Я понимаю, - миролюбиво заметил кандидат на должность консультанта, - но как по мне, право есть искусство добра и справедливости. Консультируя ритуальное бюро или лавку янтарных поделок, я все еще буду делать свое дело. Сегодня я выбрал ритуальное бюро, и не считаю этот выбор зазорным. Старик закивал, втянул носом воздух и неожиданно закашлялся. Послышался шорох, он быстро обернулся и увидел, как из отгороженного ширмой угла зала выбежала девочка пяти лет, схватив деда за рукав: - Дедушка! Я принесу воды, - она быстро подняла ткань, прижала пальцы к слабому бледному запястью. Темно-карие детские глаза с видимым замешательством оглядывали всего старика в поисках повреждений, но он был цел и невредим, не считая того, что едва дышал. - Нет, - прохрипел дедушка, - нет-нет, маленькая, со мной все хорошо. Беги, позови Лян Фей. Беги... Он умирал, что уж греха таить. Сто ему было лет или шестьдесят, это плыло в воздухе абсолютным знанием, непреложным фактом. За годы одиночества снова чувствовать смерть рядом Архонту было непривычно и волнующе. Он думал: "Неужели вот это и есть - быть человеком? Неужели близость смерти определяет существо как "живое"?" - не мог или не хотел отвечать. Он смотрел на деда и внучку с любопытством, и сам себе дивился: столько лет жить в одиночестве, что забыть, как это - простая людская близость. И как давно его никто не касался так легко и непринужденно, как эта девочка старика? - Мне стоило бы встать и поклониться Вашей мудрости, - прошелестел старик севшим от кашля голосом, - но Вы и сами видите, Моракс, что я скоро буду кланяться богам другого мира. Отрицать очевидное не было смысла. Названный Мораксом подошел ближе к столу, сел напротив старика. - Что выдает? - Смерть, - просто ответил хозяин "Ваньшен", - Люди пахнут смертью, чувствуют ее близость, а она чувствует их. Вас же смерть обходит стороной, даже не глядя, подобно тому, как обтекает вода камень. - Даже камень подвергнут... - начал Моракс мысль, не дающую ему покоя уже сотню лет. - ..да, эрозии, - закончил за него старик, - но этот процесс бесконечен в сравнении с тем, как гаснет свеча человеческой жизни. Вы пришли сюда, чтобы помочь воспрянуть духом ритуальному бюро или чтобы снова зажечь свою свечу, господин? Моракс не ответил. Он взял со стола договор и, тщательно пройдя по нему взглядом, обмакнул кисть в тушечницу. - Моя внучка, - старик потянулся через стол, положил морщинистую руку Мораксу на ладонь, - унаследует бюро после меня. Я хочу, чтобы ее направлял кто-то в начале этого пути. Ему, конечно, делать было нечего (богу!), кроме как с чужими детьми возиться. А предложение было таким заманчивым... Он отложил кисть и собрался уйти, как вдруг послышался шум: девчушка влетела обратно, волоча за собой госпожу в лекарском одеянии. Она буквально заставила взрослую даму взять руку старика в свои ладони и в воздухе запахло озоном. Лекарь, кем бы она не была, носила на поясе Глаз Бога, а от ее рук на старика хлынула вода, и он задышал чище и свободнее, без хрипов где-то в груди. Моракс решил, что это поражение нужно принять с честью. Он был готов стать человеком, но не нянькой умирающему или ребенку. Развернулся, все же пошел прочь: из зала - в роскошный сад, по тропинке из плоских камней, подогнанных один к одному ровными краями. У самых ворот его догнал топот маленьких ног: - Господин Чжун Ли, - девочка подбежала, протянула ему свиток, - дедушка сказал, Вы забыли. Он взял договор. Внизу свитка красовался угловатый росчерк старика, а рядом, в другом углу, аккуратными иероглифами было выведено: "господин Чжун Ли" и пустое место для подписи. У девочки глаза были не карие, как ему сначала показалось, а красные, с цветами вместо зрачков. Он посмотрел на нее внимательно, одолеваемый странно приятной мыслью о преемственности поколений Архонтов. Мысль требовала долгого обдумывания и планирования, но вызывала не скуку, а наоборот, воодушевление. Он с присущей моменту серьезностью произнес: "Благодарю, госпожа" и склонил голову в шутливом поклоне. Девочка поклонилась в ответ. Он проследил, как она убегает, скрывается за углом. И понял, что это был момент, когда Властелин Камня согласился быть нянькой.