Pacta sunt servanda

Они переночевали в придорожном постоялом дворе. Лингуан был не такой большой как Ваншу, он был и не таким людным. Они долго ужинали на террасе, потом выпили два кувшина холодного розового вина, и разговаривали о пустяках. Закат сменился сумерками, потом опустилась ночная темнота, только фонарики освещали террасу и бликовали теплым светом в серьге Моракса, в его волосах. Тарталья поймал себя на мысли, что теперь, глядя на него, он странным образом поддается очарованию момента и наполняется нежностью и горячечной похотью. Одновременно. Нежность Чайльд не умеет выражать. Он шутит что-то донельзя глупое и пошлое и скрадывает за издевкой желание провести пальцами сквозь темно-золотые пряди. С похотью дела обстоят и того хуже: есть подозрение, что стоит намекнуть, разрушится непрочное очарование момента, уютная тишина и потрескивание огня в фонариках, цикады перестанут так мягко стрекотать где-то на фоне. Словом, Чайльд не хочет ничего испортить. Почему-то ему хочется, - глупо хочется, - чтобы Чжун Ли ответил страстью на страсть. Чжун Ли же выглядит невозмутимо: и когда ест, и когда пьет, и когда выслушивает Чайльдовские дурачества. Однажды, когда Тарталья тянется за кувшином, а Моракс как раз его ставит на стол, их руки соприкасаются и Чжун Ли как будто замирает. Но Чайльду просто кажется – он все же пьян. Он пьян. Поэтому он не убирает пальцы, гладит руку Моракса, смотрит на него своим самым откровенным взглядом. В брюках у него уже так твердо и горячо – аж больно, и кровь стучит внизу живота в унисон мечущемуся пульсу. Моракс смотрит на него в ответ и молчит, как будто Чайльд снова что-то неправильно понял. А что тут не понять-то? Поздно ночью, перед тем, как разойтись, Чжун Ли придерживает Чайльда и очень аккуратно желает спокойной ночи. Когда его обнаженная ладонь оказывается у Чайльда на запястье, - горячая, как нагретый на солнце камень, - Чайльд вздрагивает: то ли от неожиданности, то ли от тепла. Утихшее, казалось, возбуждение, снова вспыхивает огненной волной, и Чайльд всего секунду пытается выбрать: то ли наброситься на Моракса с поцелуем, то ли сказать ему: «Я хочу тебя здесь и сейчас». Секунда промедления стоит ему того, что горячая ладонь исчезает. - Увидимся завтра, гунджу. Моракс идет к своей комнате. В путь собрались поздним утром: Чайльд любил поспать, а Чжун Ли уже спустился на первый этаж, успел и позавтракать и найти собеседника в лице господина Чжу Цюаня, владельца постоялого двора. К тому моменту, как они наконец решили выдвигаться, в небе не было ни одного облачка, солнце близилось к зениту. Чайльд кинул господину Чжу мешочек моры и они вышли на залитый светом двор: Чайльд как обычно, Чжун Ли сменил белый плащ на темный костюм консультанта. В дворе сновали немногочисленные постояльцы, грузили сундуки и коробки на телеги: многие от-правлялись в гавань, на рынок, с местными товарами и диковинками. Низкорослый полноватого вида мужичок с южным выговором покрикивал на мальчишек, конюх выводил лошадей, темноволосые девушки заливисто смеялись возле стойки кузнеца: кузнец щурился на солнце, не обращал на них внимание, но то и промахивался молотом мимо тонкого длинного лезвия на наковальне. Судя по карте, идти им было недолго, а Чайльд чувствовал себя свежим и бодрым, поэтому даже жара не портила настроение. Они покинули двор и направились в сторону едва видных вдалеке очертаний Ли Юэ. Когда поднялись на холм и постоялый двор остался за их спинами, Чайльд оглянулся, как будто хотел оставить картинку в памяти. Картинка была красивой, а память – дырявой, поэтому он тряхнул головой и бросился догонять Чжун Ли. Это был последний день пути. Город уже был как на ладони: каменные стены, красные и зеленые крыши, переливы красок на флагах, корабли в гавани. Золотом переливались и дрожали в разгоряченном летнем воздухе деревья, едва различимые палатки рынка, раскинувшегося по всему берегу. Чайльд, порядком уставший от жары и дороги, оглянулся на подошедшего Моракса. - Срежем на планерах? Вон там есть выступ, с которого можно до самых ворот слететь. Если у тебя с собой крылья. - С такой высоты я рассчитывал бы не до ворот, а до сторожевой башни. К тому же, Миллелиты не в восторге, когда границы города пересекают по воздуху, а не через пропускной пункт. - А не плевать? – Чайльд пихнул его плечом и быстро раскрыл планер, самый обычный, серебристо-серый. Он спикировал с выступа, не оглядываясь: задохнулся от рванувшего навстречу ветра, подхватившего его как большая мягкая ладонь. Город теперь был прямо перед ним, как большие и жадные человеческие соты, жужжащие миллионом пчел, жадные к новым душам. Ничего общего с холодной Снежной, но тоже красивый. Чайльд аккуратно повел рукой в сторону, снижаясь к воротам, и тут мимо него мелькнула золотая тень: Чжун Ли летел, как огромная хищная птица, и его планер горел жидким огнем: оранжево-алый, солнечный на кончиках крыльев. Несколько секунд Чайльд просто пялился - тонкая ткань планера Моракса трепетала на воздушных волнах, он уверенно снижался, пока не задел крылом крышу сторожевой башни, слегка обогнул ее и шагнул на плиты мостовой, небольшая фигурка с высоты птичьего полета. Чайльд сложил планер в воздухе и, на секунду зависнув в пустоте, размахнулся и стремительно упал рядом с ним. От его удара в сторону брызнула галька, песок и мелкие листья, а Чжун Ли, как будто и глазом не моргнул. Только прищурился: длинные ресницы, алая полоска теней по краю глаз, насмешливый взгляд. - Что, - говорит, - Тарталья, Вы приняли решение не лететь к воротам в одиночестве? Называет его по имени впервые. Чайльд фыркает: - Решил, что ты без меня не справишься. И это не шутка. Точнее, не вполне шутка: ему хочется быть рядом с Мораксом, защищать его, заслонить собой. Ведь он теперь не бог, не так ли? Ведь он теперь обычный человек, из оружия у него только копье, и каменные стелы не такие уж прочные, и Тарталья как-то раз даже будучи пьяным, его победил. Он победил, значит, и другие смогут. Чжун Ли не отвечает, только кивает в мягком благодарном жесте. Они спускаются по каменным ступенькам, пересекают бамбуковый мост, к воротам в город. В центре небольшой площадки перед воротами – геометрически аккуратный пруд, лилии на воде. Два Миллелита смотрят на них подозрительно, Чжун Ли смотрит на них миролюбиво, а Тарталья смотрит на Чжун Ли – и мысли его в этот момент далеки от норм приличия и морали. Когда он подходит ближе, Моракс уже приветствует одного из стражников, протягивает ему сложенный в квадрат лист бумаги: на листе на расстоянии видна печать Цисин. - ..офицер Цай, - слышит обрывок его речи Чайльд. Названный Цаем Миллелит кивает Мораксу в ответ, и кажется, уже улыбается. Чайльд сразил бы их обоих четырьмя ударами клинков и одним – длинным копьем, блестящим лезвием воды, но Чжун Ли предпочитает диалог драке. Его беззащитность такая же иллюзорная, как отражение алькора в стоячей воде, но Чайльд верит, снова и снова, и не может не верить: опасная беспечность для Предвестника Фатуи. Ему плевать. Возможно, Фатуи уже исчерпали свою увлекательность и ему пора заняться чем-то другим… Чем-то рядом с Мораксом, если уж они так сблизились. И вот, они наконец вошли. Широкий деревянный мост, золотые цапли в воде, многочисленные торговые палатки: Тарталья в другое время остановился бы, купил какую-то безделушку сестрам, но сейчас внутри него жгла необходимость подойти ближе к спутнику, невзначай задеть рукавом. Чжун Ли в первый раз отстранился вежливо, во второй – оглянулся, в третий (они как раз поднялись на главную улицу города и свернули к его дому) – слегка замедлил шаг и сделал непередаваемое: снял по очереди обе перчатки. Теперь, когда Чайльд задевал его, он чувствовал не ткань, а кожу. Каждое случайное касание пускало тысячи мурашек по его телу. Как будто самое легкое трение плечом, задетая тыльная сторона ладони, едва уловимый терпкий запах – пускали огненные вспышки вдоль его тела, разряды статического электричества. И Тарталья не был любителем мужчин. Так он себе когда-то говорил? Уже у ворот дома Моракс остановил его, легко тронув за плечо: - Я не предупредил Вас, - пояснил он, - в доме некоторое время будет гостить Сяо. Намечаются крупные праздники, а в городе поговаривают об открытии давно заброшенных шахт Разлома. Он счел, что может пригодиться здесь более, чем в Ваншу. Чжун Ли не должен был спрашивать его разрешения на соседство, но все же сказанное звучало как вопрос. Тарталья не умел так же играть смыслом слов, прятать желаемое за вежливым, поэтому и ломать голову не стал: - Твой дом – твои правила, - пожал он плечами, - надеюсь, он не предвзят к Фатуи, иначе мне придется его убить. Он вообще-то сказал это серьезно, но Чжун Ли издал какой-то странный звук. Тарталья повернулся и вот снова увидел эту картину: Властелин Камня, Моракс, во всем своем архонтовском величии, улыбался уголками губ и едва не светился изнутри, подобно... - Вы посоревнуетесь, - мягко произнес он. В жарком, безветренном Ли Юэ орали цикады, выгоревшие на солнце камни мостовой казались почти белыми, над домами неподвижно стояли песчаные деревья и дрожал горячий, тяжелый воздух. Чайльд и Чжун Ли стояли у ворот, прикрытые тенью навеса. Тарталья как будто впервые увидел Моракса по-настоящему близко, и странная мысль пришла ему в голову. Он решил ее не озвучивать: впервые на своей памяти заткнулся. Они вошли во двор, тоже сверкающий ослепительным солнцем. Ни одной живой души не было видно, включая рыб в пруду: они просто убрались под камни, и вода была неподвижной, как ртуть. Тонкие стенки внутренних дверей вряд ли сохраняли прохладу. Чжун Ли пропустил Чайльда перед собой, вошел в дом сам. Он, вероятно, хотел сказать что-то на гостеприимном, предложить чай или прохладные фрукты (наверняка уже созревшие персики), но Чайльд перебил его на полуслове (не мог сдержаться): - Знаешь, если бы у кор-ляписа уже не было имени, я бы назвал его твоим. Повисла недолгая пауза. - Потому что Вы тоже тратите на меня много моры? – без доли стеснения осведомился Моракс. - Потому что ты сияешь изнутри. Моракс даже не моргнул. Он замер, не отвечая, но и не уходя. Тарталья уже триста раз пожалел, что не удержал язык за зубами. Вероятно, Чжун Ли так или иначе ожидал от него шуток или похотливых комментариев, но не принимал дурной романтичности. - Я был бы рад, наверное, - торопливо начал Чайльд, не вынося тишины, - бросить тебе какую-то пошлость, и за последние дни меня, если честно, не раз посещали подобные мысли. Но о чем я думал чаще, так это о том, как у тебя сияют радужки глаз в полумраке, и как от твоего голоса тянет в сон после долгого дня пути. Он ужасно привирал. Чаще он думал о том, как тонкие бледные губы Моракса будут сжиматься на его члене. Просто он об этом со всеми думал, а вот о таком романтичном и глупом – только с Мораксом. Это чего-то да стоило. Моракс не шевелился. - И о том, - с самовредительным напором продолжал Чайльд, - что ты не использовал точку телепортации, только бы провести со мной несколько суток в жаркой пыльной дороге к Ли Юэ. И о том, как тебе идет белый плащ без рукавов. Как на Статуе Архонтов. Я знаю, знаю, что на статуях ты, это просто не очень укладывается в голове, но ты такой красивый порой, и даже не подозреваешь об этом, поэтому я должен был сказать, ты... Тарталья шагнул ближе, но тут Чжун Ли отмер, положил ему руку на грудь, как если бы пытался остановить. Он смотрел, как будто видел его впервые. - Гунджу, - произнес он как будто бы с трудом, - Вы зря это все говорите. Понять двусмысленно было невозможно. Зря... Зря старался, да и не стоило начинать. - Что, - он усмехнулся, - у меня никаких шансов и не было, правда? С Мораксом он размяк, расслабился в свете его янтарных глаз, в тембре его голоса. Во время их неожиданного путешествия он напрочь забыл и про письмо Скарамучи, и про их Инадзумскую операцию, и про всех Предвестников, вместе взятых. Поутихло желание ввязаться в любую драку. Но ни эта дурная нежность, ни его первоначальное желание добиться бога и поставить галочку напротив еще одного завоеванного тела – все формы интереса, которые могли возникнуть в его голове не были интересны Архонту. Или были? Демоны его поймут, закрытого на тысячу замков, ограниченного непробиваемой стеной от Тартальи, недоступного и такого желанного. Чжун Ли мягко покачал головой. - Вы зря это говорите. Бархатный голос, духота солнечного дня – что-то из этого точно заставляет Чайльда задыхаться. Моракс непоколебимо холодный, - кажется таким, - но в глубине его зрачков мечется пламя. К этому пламени, к его жадному взгляду, Чайльда тянет бессознательно, делает шаг вперед и вжимается каждым изгибом: грудью, плечами, животом, руками, бедрами – вплотную. - Я много чего делаю зря, - хрипло выдыхает он, - а ты должен мне поцелуй. Или Архонт гавани камня и контрактов не держит данное слово? Если бы Чжун ли хотел оттолкнуть его, он бы оттолкнул, говорит себе Чайльд. Если бы ему не была приятной его компания, он бы с ним не проводил столько времени. Он не слепой, думает Чайльд, он видит – Чжун Ли хочет его, по-настоящему, но почему-то не позволяет себе, - им, - большего. Значит, Чайльд должен сам это все взять. Чжун Ли ведь хочет. Чжун Ли твердый там, ниже пояса. Твердый, как камень (каким бы глупым не было сравнение), и он обреченно прикрывает глаза, когда Тарталья трется об него всем телом, втягивает носом воздух возле его горла. - Сяншен, - тянет Чайльд, - тебе лучше дать мне, чего я хочу. Фатуи известны жадностью и жестокостью, так что я могу потребовать и большего, чем поцелуй. Наконец, - мгновение спустя, - Чжун Ли очень тихо выдыхает, закрывает глаза. Он как будто сдается на милость победителя. Тарталья скользит ладонью по его плечу, кладет руку на шею, зарывается пальцами в волосы, сжимает пряди плотно и жестко, как ему хочется: и тут Чжун Ли неожиданно громко стонет. Мгновенно открывает глаза. Он сам потрясен этим звуком, сорвавшимся с губ, и что-то хочет сказать, но Чайльд не дает ему такой возможности: накрывает его рот своим, целует влажно, глубоко, мокро – скользит языком по его языку, наслаждаясь и упиваясь этой победой, еще одним поединком, который он наконец – после долгой битвы, - выиграл. Чжун Ли стонет теперь ему в рот, даже не пытается отстраниться, отвечает на поцелуй: невыносимо горячий, скользкий, вкусный. Как Тарталья мог сдерживаться так долго? Он прижимает свободную ладонь к пояснице Моракса, прижимает его самого к себе, и он вздрагивает, - там, внизу, - неконтролируемо дергается навстречу. Тарталья возьмет его прямо здесь, на полу у выхода в сад, и, хотя он представления не имеет о том, как брать мужчину, мысль о том, чтобы овладеть Архонтом, сносит ему остатки крыши. Слюна? Могут они использовать слюну, как это он делает с некоторыми крестьянками? Когда он разрывает поцелуй, Моракс тяжело, сорвано дышит, и расцветает румянцем на скулах. У него в глазах – преисподня, в которую Чайльд погружается снова и снова. - Какой контракт мне заключить чтобы сделать тебя своим? – шепчет Чайльд, подталкивая его к стене. Чжун Ли упирается в стену лопатками, ему некуда бежать, и Чайльд прижимает его плотнее своим телом. Они почти одного роста, они совпадают так идеально, как две части одного механизма, и механизм заводится в горячую машину желания, погребая Тарталью и его здравый смысл. Впрочем, какой смысл? Он перехватывает запястья Моракса, заводит их ему за голову – к стене, плотно, как приковывает. Голые руки Гео Архонта бледные, никогда не видевшие солнца, на нем не держится загар и по этой белой коже проблескивает искорка золота. Тарталья видит эту искру краем глаза, а когда на мгновение присматривается, понимает: это вены Моракса становятся золотыми. Чжун Ли, обездвиженный, двигается ему навстречу бедрами: он молчит, хрипло дышит, дрожат ресницы плотно зажмуренных век. - Гунджу, - стонет он. Тарталья накрывает кожу на шее ртом, прихватывает зубами, скользит языком. Он чувствует, как Моракса встряхивает всем телом от этого простого движения, как он задыхается следующим стоном, капля по капле теряя всю свою защиту. И так естественно оказывается снова поцеловать его, жадно подающегося навстречу, что Чайльд и сам стонет в поцелуй – и сам трется о Моракса членом, с каждым движением ближе и ближе к вершине удовольствия. Хлопает дверь. Где-то на краю сознания Тартальи мелькает мысль, что это слуги пришли, услышав шум из господских комнат, и сейчас какая-то смущенная девица увидит, как ее хозяин стонет, прижатый к стене, и это возбуждает Чайльда в тысячу раз сильнее. Но Чжун Ли весь замирает, перестает дышать, а потом с неожиданной силой для человека только что рассыпавшегося на части от желания, отстраняет Чайльда от себя. Чайльд убьет того, кто их прервал. Он оборачивается, все еще твердо-возбужденный, злой, встрёпанный, но вместо того, чтобы увидеть служанку, он видит, как посреди комнаты, окруженный странным темным свечением, стоит Сяо. Чжун Ли кладет руку на его плечо. - Я не ожидал тебя увидеть без стука, Сяо, - говорит он, - впрочем, это и не важно. Господин Тарталья уже уходит. Чайльд слышит его низкий, спокойный голос, и не понимает, что, дьявол побери, только что произошло.                                            * * * - Прошу, сядь, - устало повторил Чжун Ли, хотя повторять ему не нравилось и делал это он не часто. Видимо, что-то такое отобразилось на его лице, что Алатус, наконец, опустился на подушку рядом с низким чайным столиком и замер, неподвижный и прямой. Все время, пока находящийся в состоянии крайнего нервного напряжения Тарталья оставался в зале, Сяо ни произнес ни слова, и сейчас все еще молчал. Чжун Ли находил ситуацию по-человечески забавной. Как будто родитель, застигнутый в покоях ребенком, ищет слова, чтобы объяснить сыну игру в кораблик и тучку. По крайней мере, Сяо выглядел именно так – как будто увиденное оказалось слишком непристойным, и он был к нему не готов, как будто оно потрясло его до глубины души. А у Чжун Ли не было ни малейшего желания объясняться перед Адептом. - У тебя было ко мне что-то? – спросил он как можно ровно. Сяо наконец отмер. - Да, - хрипло начал он, кашлянул, сказал уже тверже, - да. Я Вас прервал. Ну и зачем озвучивать очевидное? - Не беспокойся об этом. Достаточно будет того, что ты постараешься не заходить в мои комнаты без приглашения. - Конечно, - кивнул тот торопливо, - но Предвестник был здесь. - Его я пригласил. Эмоцию на лице Алатуса было не разобрать. Но он определенно пытался развить тему. - Вы говорили, с ними стоит быть осторожным. И что они проносятся по всему Тейвату, как лихорадка, и что... - Сяо, - Моракс прервал его на полуслове, - ты хочешь обсудить мою жизнь за закрытыми дверями личных комнат? - Вы любите его? Моракс поморщился. Сяо, даром что Адепт и многое пережил, в каких-то вопросах оставался невыносимым ребенком, и рассуждал теми же категориями, что малые дети: любовь, ненависть, черное, белое – куда ни глянь, понятный и простой мир, граница между добром и злом вычерчена мелом и воском. Отвечать на его вопрос и не стоило, но Моракс понял, что уйди он от ответа – и Сяо сочтет это молчаливым признанием, а Чжун Ли пытался быть с ним во всем честным, без необходимости не вводить в заблуждение. - Тарталья гость в моем доме, - осторожно заметил он, - и у нас есть некое взаимовыгодное сотрудничество на основе договорных отношений. Никого, кроме нас с ним, это не касается. - Что он дает Вам взамен? Много, хотел сказать Чжун Ли. О, Предвестник, сам того не ожидая, давал ему очень много, и говорить об этом было преждевременно, даже с Алатусом. Вместо этой правды Чжун Ли выбрал другую, аккуратную: - Если ты помнишь, я больше не обладаю гнозисом. Эффект, который на меня оказывало Сердце Бога, постепенно сходит на нет, - он демонстративно показал открытые ладони, по-человечески бледные, без малого признака изменений в цвете, - и я замечаю за человеческим телом неизвестные мне ранее или давно забытые желания. Мне стоит некоторых незначительных усилий удовлетворять потребности в пище или сне, отдыхать от усталости или возобновить тренировки с копьем, чтобы поддерживать мышцы в форме, но есть еще одна потребность, о которой я не подозревал до появления Предвестника в моем доме. Сяо молчал, нахмурившись. Не желая прерывать его мыслительную активность, Чжун Ли позвал слуг и попросил принести чай, а в гостиной накрыть стол. Пустой с утра желудок напоминал о себе. - Вы могли сказать мне. Ну и как это было понимать? - Как Адепту тебе должны быть очевидны последствия, наступающие при потере гнозиса. К тому же, для меня ничего не изменилось по сравнению с теми годами, что я работал консультантом бюро в виде человека. - Нет, сказать... что у Вас есть потребность. Это не обязательно должен быть Фатуи. “Это могу быть я” повисло в воздухе непроизнесенным. Чжун Ли с любопытством рассматривал, как Сяо опускает взгляд на свои руки и кусает губы. Интересно, давно ли он размышляет в таком ключе об Архонте? Интересно, все смертные подвержены таким желаниям, и только Чжун Ли оказался на другой стороне? Странно было признаваться себе, но волна страсти, вспыхнувшая, когда Тарталья целовал его, схлынула, оставив после себя сухость рассудка. Он не мог контролировать меняющееся тело, которое, казалось, готово было отдаться Предвестнику целиком, но он мог его использовать, и не видел в этом ничего плохого и постыдного. Однако Сяо трогать не хотелось. - Хватит с тебя одного жадного бога, - попытался свести все в шутку он, - Я не собираюсь просить большего, чем ты уже делаешь для Ли Юэ. Сяо метнул на него встревоженый взгляд из-под падающих на лицо волос. Он открыл рот, как будто собирался что-то сказать, рвано покраснел, закрыл и уставился в пол. Через боковую дверь наконец принесли чай. Невысокий юноша, имени которого Чжун Ли не знал, поставил на чайный столик жаровню, чайник и две чашки, после чего так же тихо ушел. - Я признателен за предложение, - продолжил Чжун Ли, когда они остались одни, - и пока твоя помощь не требуется. О чем ты хотел сообщить, когда зашел? Сяо хотел было возразить, но Моракс разлил по чашкам чай и всем своим видом показывал, что ни малейшего смысла продолжать тему не видит. Охотно или не очень, Алатус принял из его рук чашку, посерьезнел и начал рассказывать. Его снова беспокоили чужие сны, и на этот раз они принадлежали тем, кто давно погиб, и он никак не мог спать. Он предполагал, что это могло быть связано с возоблением исследования Разлома, спрашивал о том, как идут исследования, и остаток разговора прошел уже в рабочем ключе. Когда юноша-слуга негромко сообщил, что ужин готов, Чжун Ли встал и подал Сяо руку. После секундного промедления, Сяо принял предложение и встал. На ужин был миндальный тофу, и запах не мог оставить равнодушным даже Адептов.