Утонувшая в водах Босфора

      Праздник, наконец, подошёл к концу. Радости и удовольствия Сонай больше не испытывала, но старалась сохранять лицо, дабы не пошли сплетни, что Фатьма выгнала её из сердца Шехзаде. Хотя гречанка прекрасно понимала, что разговоры и обсуждения в гареме будут в любом случае, а может быть и спор, кто же из девушек Мустафе будет дороже?       Отправив Айлу в покои вместе с Ирем, Сонай и сама поднялась с подушек, дабы поклониться Махидевран и Разие. — Султанши, с вашего позволения. — Конечно, иди, — дала своё позволение мать Шехзаде.       И, не задерживаясь, рыжеволосая покинула гарем, придерживая под руками мягкую ткань платья.       Но стоило ей только завернуть к лестнице на второй этаж, как из темноты вышла никто иная, как Фатьма.       От неожиданности Сонай вздрогнула, хватаясь за сердце. Последняя же, увидев такую реакцию, не сдержала усмешки. — Что с тобой, Сонай? Да ты же побледнела вся! — притворно забеспокоилась хорватка, не прекращая улыбаться. — Ты что, поджидала меня тут? Делать нечего? — с раздражением ответила фаворитка, приводя дыхание в норму. — Вовсе нет, лишь поговорить хотела. — Некогда мне, Шехзаде ждёт меня. — Ты не такая важная особа, чтобы он забеспокоился твоей задержкой, — пожала плечами Фатьма, словно перед ней действительно стояла лишь одна из рабынь гарема, а не юная фаворитка и мать Ирем Султан.       Сонай от такого, конечно же, разозлилась ещё больше. Заиграла какая-то неизвестная ей раньше детская обида, пробудилось желание доказать, что она важна, что она уже успела пережить достаточно боли и страданий, чтобы её заслужено если не уважали, то хотя бы признавали её место рядом с Мустафой. — Я мать Ирем Султан, его старшего и единственного ребёнка, — напомнила рыжеволосая другой наложнице, чувствуя, как её начинает потряхивать от эмоций, что накопились за вечер. — А я буду матерью наследника, — гордо парировала брюнетка, задрав подбородок.       Дрожь, злость и обида брали верх. Сонай понимала, что ей нужно уходить, иначе она сделает что-то ужасное или позволит это сделать с собой, но эмоции были настолько сильны, что не сдержавшись, рыжеволосая фаворитка сделала шаг к Фатьме. — Твой ребёнок умрёт, не дожив и года. Помяни моё слово, — яростно прошептала Сонай другой в лицо.       Но затем, испугавшись своих же слов, она отпрянула и, не зная как лучше поступить или что сказать, быстрым шагом направилась в свои покои. — Господи, дура! — ругала себя гречанка тихо, осознавая, но не до конца понимая, какую ошибку она сотворила и как это отразится на будущее всей империи.       Уже в своих комнате, чувствуя сильную дрожь в ногах и руках, Сонай осела на пол прямо перед зеркалом.       Смахивая невесть откуда взявшиеся слёзы со своего лица, она чувствовала отвращение к себе, к Фатьме, к ребёнку, который ещё даже не родился. Больше всего, конечно, она злилась на себя. Почему она позволила этой наглой девчонке вывести её? Почему она повелась на её провокации и так с собой не совладала? — Тебе ещё столькому учиться, — тихо сказала рыжеволосая своему собственному отражению.       Но как же быть, когда враги задевают больное место?..       Внезапно, размышление фаворитки прервал детский плач из смежной комнаты. Тут же поднявшись с места, Сонай поспешила туда, ибо плакать мог только никто иной, как её собственный ребёнок. — Ирем Султан, ну неужели у вас так мало игрушек? — хмурилась Айла, пытаясь высвободить свои волосы из крепко сжатого кулачка младенца.       Увидев эту картину, Сонай тихо рассмеялась. — Что, не получается? — подошла она ближе к подруге с дочерью. — То смеётся, то плачет, — покачала головой русинка. Лишь сейчас наложница заметила, как устало выглядела Айла. — Иди спать, я уложу её, — мягко улыбнулась гречанка, аккуратно перенимая Ирем на руки.       Если честно, Сонай и не подозревала, что из всех рабынь именно холодная русинка будет добровольно проводить с её дочерью столько времени. Айла была с ней и днём, и ночью, а это с учётом того, что с самого своего рождения новорождённая Султанша не давала никому покоя своей активностью. — Всё равно через пару часов проснётся, — добродушно фыркнула брюнетка, но решила не спорить и в самом деле пойти спать.       Наматывая круги по своим покоям, Сонай покачивала дочь на руках, полностью погрузившись в свои мысли.       Такая практика приносила Сонай какое-то странное умиротворение. Просто ходя туда-сюда всё беспокойство улетучивалось, а мысли возвращались на круги своя, не отдавая истерией или паникой. Вернуть бы только её любимую музыку из жизни, когда она ещё была Анастасией…

***

      Ирем вскоре уснула, хоть и так же, как и с Айлой, пыталась схватить свою маму за волосы, чем вызвала у Сонай усталую улыбку.       Госпожа, рождённая в дождливый вечер поздней осени, очень любила поиграть. С самого рождения, одарив мир своей улыбкой, она с любопытством тянула свои маленькие ручки к людям, особенно к своим родителям и няне. В этом не было ничего удивительного, но в мире великолепного века о характере ребёнка можно было судить уже с первых дней его жизни, а потому Сонай была уверена, что их с Мустафой старшая дочь будет той ещё оторвой.       Уложив Ирем в люльку, рыжеволосая, наконец, отправилась к Мустафе. Проходя мимо гарема, она поняла, что праздник уже завершился и наложниц гонят спать, но те, ещё возбуждённые праздником и сплетнями, лишь хихикали и убегали от смотрящих, дразня их.       Такое поведение вызвало у Сонай улыбку, ибо не часто рабыням выпадала возможность повеселиться и передохнуть от работы. — Госпожа? — обратился к гречанке один из евнухов. Услышав к себе такое обращение, Сонай на секунду растерялась. — Вам что-то нужно, госпожа? — вновь обратился низенький мужчина, не поднимая взгляда. — Нет, ага, я к Шехзаде иду, — всё же ответила рыжеволосая, расправив плечи. — А разве Фатьма теперь пустит тебя к нему? — спросила одна из рабынь, привлекая внимание и других. — А с каких пор Фатьма решает, кто может идти к Шехзаде, а кто нет? — нахмурилась Сонай, сердцем чувствуя, к чему всё идёт. — Она во дворце Падишаха никому к нему ходу не давала, вот и добилась своего, — ответила наложница, на что гречанка еле сдержала насмешливого фырканья. — Шехзаде Мустафа сам меня позвал, мне не нужно драться за его внимание и учавствовать в грязных играх, — ответила фаворитка как можно увереннее и, не желая продолжать бессмысленный разговор, что давал только больше пищи для сплетен, она ушла, кинув на особо болтливых сплетниц хмурый взгляд.       Сонай понимала, что в гареме скучно. Бесконечно тяжёлая работа и учёба кого угодно вгонит в апатию, так что девушки развлекались как умели — сплетнями и мечтами, но разве не нужно всему знать меру? Хотя, быть может, есть альтернатива?       С мыслями о гареме и его жителями Сонай дошла до покоев Мустафы. К своему удивлению, она встретила там не только двух стражников у двери, но и кое-кого ещё. — Ташлыджалы Яхья, — улыбнулась девушка, подходя к будущему лучшему другу её Шехзаде и к его самому верному союзнику. — Госпожа, — уже скрывая своë удивление, поклонился молодой поэт. — Поздравляю вас с рождением дочери, да дарует ей Аллах долгих и счастливых лет жизни. — Аминь, Яхья, но как ты узнал, что я та, кто родила? — Шехзаде мне много о вас рассказывал, так что, увидев вас в живую, я сразу узнал ту, что покорила сердце нашего наследника, — добродушно улыбнулся Ташлыджалы, на что Сонай невольно смутилась. Мустафа о ней рассказывает? Да ещё и не мало? Это было приятно, хоть и как-то неожиданно. Рыжеволосая думала, что на данный момент будет известна просто как мать Ирем Султан, первого ребёнка Мустафы, но пока ещё не возлюбленной, а тут вот как. — В таком случае, я пойду к нему, — усмехнулась девушка и, пройдя мимо поэта, постучала в дверь.       Войдя в покои, Сонай, не удержавшись, побежала к Мустафе. Тот едва успел поймать её, совсем такого не ожидая, но говорить ничего не стал, лишь крепко прижав девушку к себе. — Мустафа, я так скучала! Как мне продержаться ещё тридцать дней без тебя? — И я скучал, моя красавица, — чуть отстранился старший наследник, дабы взглянуть возлюбленной в глаза. Видимо, увиденное в них удовлетворило его и уже через мгновение он наклонился к своей фаворитке за поцелуем, на что получил жаркий ответ. — Тридцать дней, — вновь напомнила Сонай, нехотя отрываясь от Мустафы. Её слова только рассмешили наследника и заставили того притянуть к себе отстраняющуюся девушку крепче за талию. — Неужели я не могу позвать тебя просто так, чтобы насладиться твоей компанией? Это не обязательно должен быть хальвет.       Такой ответ Сонай даже немного смутил, ибо осознание, что Шехзаде хочет видеть её даже в запретные сорок дней её несказанно обрадовало. Да и даже если бы не правило для рожениц, то секс сейчас было последним, чего хотела гречанка после своих первых родов. Всё-таки, правило про сорок дней было придумано не от вредности, а от того, что организм девушки должен восстановиться, очиститься. Было это, мягко говоря, неприятно, ибо складывалось ощущение, что у тебя просто все эти дни подряд идут месячные. Ко всему этому болела грудь, требовался особый уход и питание, дабы не крошились зубы и не выпадали волосы, а потому о каком-либо хальвете, пусть и с любимым человеком, думать не хотелось.       Сонай сидела к Мустафе спиной, пока наследник перебирал её волосы, пытаясь заплести их в косу. Его попытки и старания вызывали у девушки улыбку, но всё же, ей было любопытно, почему Шехзаде позвал её. — Как пройдут сорок дней с рождения Ирем, я хочу отправиться с тобой и нашей дочерью в Стамбул, — словно прочитал её мысли Мустафа. — Отец отпустил меня к тебе с условием, что потом мы все приедем к нему во дворец. Думаю, он хочет увидеть своего первого внука, да и ты туда хотела, верно? — О, — удивилась рыжеволосая, после чего вновь кинулась любимому в объятья. — Это отличная идея, Мустафа!       Старший сын Султана хоть и опешил, но всё же обнял фаворитку в ответ, после чего поддался её радости и тоже улыбнулся. Хоть он и не понимал, почему Сонай так рвётся в Стамбул, ему было достаточно того, что она счастлива и повелитель сможет увидеть их дочь.       После этого оставалось только ждать оставшиеся тридцать дней. Первые две недели прошли легко, но после гречанка всё-таки начала задаваться некоторыми вопросами. Например, Махидевран Султан строго настрого запретила ей покидать покои, якобы для того, чтобы она больше отдыхала и набиралась сил. А ещё было странно то, что Разие к ней совсем не заходила. Рыжеволосая даже надумала, что успела обидеть дочь Султана, но нет. Через Кёсем гречанка узнала, что юной госпоже тоже запретили навещать Сонай.       Всё было настолько строго, что даже служанки Сонай не могли надолго покидать её покои, пока не истекут все оставшиеся дни. — Айла, я ведь абсолютно здорова! — не понимала ничего девушка, агрессивно ходя из угла в угол в раздумьях. Всё это очень напоминало ей прошлую жизнь, когда её подобным образом закрывали в больнице и запрещали выходить в свет. Сонай совсем не хотела переживать всё это снова, ей это не нравилось. Гречанка чувствовала, что с каждым днём взаперти становится всё нервнее и злее. Ей ведь даже в сад не позволяли выходить! — Это всё действительно странно, — не могла не согласиться русинка, хмыкнув. — Может… — но не успела фаворитка сказать о своём предположении, как из гарема послышался шум. Причём настолько громкий, что даже на этаже фавориток было слышно, что внизу что-то происходит. — Идём, — не стала терять времени Сонай, тут же поспешив к двери.       Айла, как примерная служанка и рабыня должна была бы сказать, что девушке всё ещё нельзя покидать свою комнату, но на деле брюнетка только усмехнулась, тут же поспешив за упрямой рыжеволосой девчонкой. Да, Айла была совсем не примерной рабыней и стыдиться этого не собиралась.       Чем ближе они были ко входу в гарем, тем громче были слышны крики Фатьмы и кого-то ещё. — Да как ты смеешь! — не стыдилась Фатьма зрительниц в лице других рабынь. — Так и смею, крыса. Меня к нашему Шехзаде сама Махидевран Султан отправляет, и сегодня я снова пойду к нему, — совершенно спокойно и высокомерно ей ответила.. Айше?       Стоило только Сонай увидеть её, как сердце тут же бешено застучало в груди, а по спине пробежали мурашки. Почему она здесь? Как она смеет находиться в гареме после того, что сделала с беременной фавориткой Шехзаде? — Сейчас же замолчите! — крикнула гречанка, сжав руки в кулаки. — Что вы себе позволяете? Вы во дворце или на базаре? — стыдила та наложниц, в суматохе обдумывая слова Айше. — А ты иди и спрячься обратно в покоях, — лишь фыркнула Фатьма, задрав подбородок и положив руки ещё на свой пока плоский живот. — Ты уйдёшь, — не растерялась Сонай, расправив плечи. — Сейчас я хочу поговорить с Айше. — А с чего бы я с тобой говорила? — наигранно удивилась упомянутая рабыня, с открытым вызовом глядя на рыжую соперницу. — Ты родила девочку, а уже ведёшь себя как госпожа. — С того, что ты меня чуть не убила, сволочь! — потеряла терпение гречанка, повысив голос.       Весь гарем в изумлении притих. Даже Фатьма с неким удивлением посмотрела на Айше, сделав шаг назад.       Чувствуя, как эмоции снова берут верх, девушка сделала глубокий вдох и выдох. Пазл начал складываться в голове. И, не теряя ни секунды, она направилась к покоям Махидевран Султан. — Госпожа! — не постучав, рыжеволосая ворвалась в богато обустроенную комнату, глубоко поклонившись матушке Мустафы, после чего открыто посмотрела на ту, не скрывая в своём взгляде злобы. Сонай чувствовала себя преданной, обманутой. — Почему вы поступаете так со мной, госпожа? — искренне не понимала та. — Я никогда не делала вам ничего плохого, искренне люблю вашего сына и изо всех сил защищала и защищаю своё дитя. — Да как ты смеешь так ко мне врываться, хатун? Ты забыла своё место? — не заставила долго ждать ответа черкашенка, яростно, словно буря поднявшись с места и сделав к невестке шаг. Но гречанка не дёрнулась, осталась на месте и продолжала смотреть женщине в глаза. — О чём ты говоришь, Сонай? — О Айше. Она пыталась убить меня, Барах хатун свидетель и сообщник её грязной игры. А сегодня я вижу, как она в гареме спорит с Фатьмой и, более того, ходит на хальветы к Шехзаде по вашей милости! — Я лично поговорила с ней, — ответила всё с той же неприязнью Махидевран, но Сонай всё-таки заметила, как нервно черкашенка поправила рукав платья. — И она не убийца. Она слёзно клялась мне, что не делала этого. — Но Барах… — опешила от такого заявления девушка, на что госпожа её тут же твёрдо перебила. — Слов Барах недостаточно, Сонай-хатун!       Даже пылающая в груди ярость погасла, оставив после себя лишь тлеющие угольки. Как всё это понимать? Неужели всё это взаправду оборачивается так? — Более того, откуда мне знать, что ты не пытаешься так подставить Айше-хатун? Как я узнала от Фидан калфы, ты украла у девушки ночь. Мне кажется, ты просто пытаешься обвинить невиновную в своём несчастном случае. — Да что вы такое говорите? — ничего не понимал Сонай. Покушение на неё вновь выворачивают как несчастный случай, а очевидного несостоявшегося убийцу оправдывают, не смотря на все доказательства. — Будучи несправедливо обвинённой и став жертвой твоих интриг, — вновь спокойно, как ни в чём не бывало, продолжила женщина. — Я решила, что Айше-хатун достойна ночи с моим сыном, пока его фаворитка Фатьма-хатун носит под сердцем ребёнка. И, как видишь, она пришлась Мустафе по вкусу.       Это были лишь слова, но боль была такая, словно Сонай, как и несчастная Элиф, тоже горит заживо. Вот только заботливо подожгла её Махидевран, с любовью подкинула дров и наслаждалась.       Даже не заметив, а лишь почувствовав, как глаза начинают щипать от слёз, Сонай отошла. Сделал шаг от черкашенки, лишь бы больше её не слушать. Хотелось закричать, что женщина врёт, что она сделала всё это специально и они обе это знают, но каков смысл? — Я никогда не обижала вас, Махидевран Султан. Искренне любила ваших детей и хотела стать частью семьи, но клянусь, — несмотря на дрожь в голосе и слёзы в глазах, Сонай вновь подняла взгляд на Махидевран. — Клянусь, я навсегда запомню то, как вы обошлись со мной сегодня. А Айше-хатун уйдёт. Уйдёт прямо сейчас.       И, поклонившись на дрожащих ногах, рыжеволосая покинула покои главы гарема, спиной чувствуя прожигающий в её сторону взгляд. — Наконец-то я тебя нашла! — тут же подошла к наложнице Айла, стоило только наложнице выйти. — Что с тобой? Это она тебя так?       Брюнетка смахнула слёзы с покрасневших щёк Сонай и нахмурилась.       Сама гречанка, не удержавшись, упала к ней в объятья и горько зарыдала от обиды. — Она пыталась убить меня, Айла, а Махидевран её пощадила, выставила меня виноватой и подсунула эту гадюку Мустафе!       Русинка, если честно, растерялась от таких эмоций подруги. Она совсем не привыкла, чтобы к ней приходили за поддержкой и пониманием. Более того, она не умела этого давать и потому лишь неловко похлопала рыжеволосую хатун по спине, не найдя в себе силы оторвать плачущую рабыню от себя прочь.       Но Сонай только это и нужно было, чтобы ей позволили выплакать все эмоции и обиды, а уже затем, умывшись и приведя себя в порядок, засобираться к Мустафе. — Сонай, а ты уверена, что это хорошая идея? — сомневалась Кёсем, подавая серёжки на примерку. — Он должен выслушать, — прихорашивалась та у зеркала, не желая терзать себя плохими мыслями.       На этот раз, в покоях её не мог удержать ни один приказ и приглашения от Шехзаде она тоже дожидаться не стала. Оставила слуг с Ирем и направилась к Мустафе одна, ещё раз обдумывая, что скажет и что ответит на те или иные вопросы.       В груди вновь вспыхнуло пламя, слёз больше не было. Осталось лишь желание, чтобы преступник понёс заслуженное наказание. И раз Махидевран не смогла сделать этого, то сделает кое-кто другой.       Постучав в дверь два раза, девушка дождалась, когда ей откроют и вошла. — Шехзаде, — без ласки позвала она возлюбленного, поклонившись, как того требовали обычаи. — Сонай, душа моя! — обрадовался парень, тут же выходя из-за письменного стола. — Я так беспокоился, когда узнал, что ты болеешь. Я хотел зайти к тебе, но матушка сказала, что ты желаешь остаться в одиночестве и даже Разие к себе не принимаешь.       Подойдя к рыжеволосой ближе, Шехзаде ласково провёл ладонью по её щеке, но заглянув в небесно-голубые глаза, осёкся. — Сонай, ты плакала? — обеспокойство в его голосе заставило рыжеволосую нервно улыбнуться. — Как же хорошо твоя матушка всё продумала, — улыбнулась та шире, делая шаг назад. — О чём ты? Что случилось? — Я не болела, Мустафа. Мне запретили покидать покои, а Разие Султан велели не ходить ко мне. Не желая ссориться с госпожой, я всё это делала, но не понимала, зачем, ведь я абсолютно здорова. — Что всё это значит? — Ты же помнишь покушение на меня, когда я была ещё беременна? Так вот… — Сонай рассказала ему всё. О Барах, о Айше и их ссоре, о том, что по правилам её должны были, как минимум, выгнать из гарема, но черкашенка распорядилась иначе. — Ты уверена, что это была Айше? Эта Барах-хатун могла просто солгать тебе. — Это точно была она, Мустафа! Больше некому, да и незачем. Неужели и ты скажешь, что я пытаюсь таким образом избавиться от неё? — не верила Сонай, на что Шехзаде тут же сжал под руками её плечи, не позволяя от себя отстраниться. — Я верю тебе, Сонай, верю. Просто не понимаю, зачем матушке делать всё это. Для чего? — Я тоже не понимаю, но умоляю, отправь Айше подальше от дворца. Я не буду спать спокойно, зная, что в нашем гареме бродит та, кто хотел убить меня.       И, смотря на свою возлюбленную, Мустафа не мог ей отказать. Ожидал ли он, что к нему на хальвет будет ходить та, кто пытался убить мать его дочери? Конечно нет. Он не хотел злиться на свою Валиде и уж тем более ссориться с ней, но это было неизбежно. Им нужно было это прояснить.       А пока, прижимая к себе рыжеволосую фаворитку, он поглаживал её по спине, говоря, как сильно по ней скучал.