Утонувшая в водах Босфора

      Михримах собиралась обратно в Топкапы. Её сердце болело за матушку и она желала быть рядом с ней, а не с чёртовой Фирузе. Как бы соблазнительна ни была идея отравить наложницу или подстроить ей смертельную ловушку, она не осмеливалась сделать что-то подобное, не посоветовавшись с Султаншей. Вдруг у матушки уже всё схвачено?       Одно она знала точно — Фирузе и Сонай за всё поплатятся, а уж она в этом им поможет.       Да и Ташлыджалы прошлым вечером сказал Султанше, что между ними отныне ничего быть не может, а если не фаворитка Мустафы в этом виновата, то кто?       Михримах хотелось убраться из Манисы поскорее. Её гордость и сердце ненавидели это место, она больше не желала тут оставаться.       Сонай же, провожая с Мустафой повелителя и его семью, поклонилась Сулейману и лично пообещала, что с его фавориткой всё будет хорошо. Падишах на это лишь со слабой улыбкой кивнул, желая как можно скорее отправиться в очередной военный поход и вернуться с ещё одной победой. Лишь его старший сын выглядел не счастливым от того, что его вновь оставляют во дворце. Ох, чувствует сердце Сонай, когда её любимый станет падишахом, то она его только во сне будет видеть, ибо тот из своих походов даже наведываться в Стамбул не будет… Но что уж тут поделать?       До момента со шпионкой ещё оставалось время, да и 40 дней с родов не прошли, поэтому гречанка целиком и полностью посвятила себя гарему и Фирузе.       Шпионка могла родить в любой момент и теперь, откровенно говоря, это заботило Сонай. Эта женщина ведь прислана сюда врагами, что они прикажут ей делать, если та родит мальчика, законного наследника османской империи? Но в то же время, едва ли от Фирузе был толк для них, ибо та, несмотря на своё положение, по прежнему не убивала Султана и даже письма писала от силы раз в месяц. Гречанка была уверена, что и травит Сулеймана она лишь из-за того, что это Сонай ей приказала, пригрозив, что всё знает о ней и в любой момент может выдать её тайну падишаху.       В общем, с Фирузе всё было запутано… Так что, когда Кёсем пришла к ней с новостью, что та, наконец, рожает, у Сонай даже проскользнула мысль заплатить повитухе и подстроить всё так, словно наложница умерла во время родов. Но благо, покачав головой, эти мысли покинули её.       Но не убийцу, что уже поджидал своего момента.       Фирузе нужно было продвигать ближе к Сулейману, дабы она могла и дальше травить и ослаблять его здоровье. Ребёнок, не ребёнок, он значение не имел. Даже если эта женщина родит самого здорового и красивого Шехзаде, он будет последним претендентом на престол, имея большую разницу в возрасте со всеми братьями, не говоря уже о самом старшем из них, что сам четырежды стал отцом.       Если же та родит девочку, то всё вообще сложится лучше некуда.       И вот, повитуха, показав на свет ребёнка, с радостью объявила, что фаворитка падишаха родила здорового мальчика!       Хюррем явно не будет рада.       На всю империю объявили праздник, у великого падишаха родился ещё один Шехзаде! Простой народ был удивлён, что родила ребёнка не ведьма, а простая наложница. Слухи и разговоры о любви Сулеймана и Хюррем, а точнее об их печальной судьбе, во всю обсуждались на базаре. Даже мужчины, выпивая в компании друзей, посмеивались и обсуждали великую любовь их Султана и славянской рабыни, что оказалась не так крепка, как оказалась.       Всё это… Всё это убило Хюррем. Даже она, надеясь до последнего, больше не могла игнорировать холод и игнорирование со стороны мужа. Он бросил её, забыл о ней! Вычеркнул из своего сердца.       Неужели всё это из-за её ошибок? Почему вдруг удача отвернулась от неё, оставила без своей защиты? Куда же исчезла её счастливая путеводная звезда? Хотелось найти изменника, приказать убить всех слуг, что допустили ошибки, ворваться к Сулейману и требовать убить себя, как когда-то давно в молодости, когда выбор был между ней и славянскими наложницами. Тогда он выбрал её, успокоил и подарил брошь, но теперь… Теперь великая хасеки сомневалась, что он вновь сделает этот выбор.       И так, прильнув губами к стеклянному горлышку, могучая госпожа осушила флакончик с ядом за два тяжёлых глотка, со слезами на глазах смотря на свой последний закат. Не нужно ей было в этот момент не золото, не титулы и даже собственные дети не удерживали её на этой земле.       То, как она страдала все эти месяцы, было видно невооруженным глазом. Вся нервная, взвинченная, женщина лишь ждала новостей, ждала любимого, но всё становилось лишь хуже и хуже.       Лишь сейчас, падая во тьму, Хюррем почувствовала спокойствие и умиротворение. Может, там ей будет хорошо и спокойно?       Но как бы не так.       Сонай, покачивая на руках Хасана, вдруг почувствовала резкий укол в груди. Зажмурившись на секунду, она услышала, как её сын вдруг проснулся и начал хныкать, а следом за ним открыла глаза и Ирем, тоже неожиданно начав плакать. — Что происходит? — спросила сама себя гречанка, чувствуя неладное.       Резкий порыв ветра погасил все свечи и в детской стало так неожиданно темно, что даже сама девушка вздрогнула.       Что-то было не так.       И, вздохнув, она присела к Ирем, притягивая дочь и сына в свои объятья, словно обещая защитить их или же сама ища у них утешение. На душе вдруг стало тяжело, ощущение чего-то неладного не покидало её и она, не силясь даже позвать Кёсем или ещё кого-то из прислуги, просидела до самого расвета со своими детьми, едва ли прикрывая глаза на минуту-две. — Солнце моё, ты здорова? — даже Айла выглядела обеспокоенно, когда увидела, как устало и растрёпанно выглядела рыжеволосая девушка. — Что ты делала этой ночью?       А Сонай же, умываясь розовой водой, что ни капли не помогала ей придти в себя, лишь что-то промычала в ответ, даже не удосужившись дать подруге чёткий ответ. Давно у неё не было таких бессонных ночей… Ну хоть дети поспали.       Однако, посидеть и поразмышлять над своими мыслями девушке не дали, как и закончить умывание. С белоснежным полотенцем в руках, гречанка только и смогла, что в изумлении уставиться на резко открывающую дверь в её покои. — Госпожа, беда! — едва ли зайдя в комнату, оповестила Сонай хрупкая и миловидная на вид наложница, которую ту от силы пару раз в общих комнатах видела. — Что такое? — тут же всё отложив, поднялась с места фаворитка и подошла к перепуганной невольнице. — Фирузе Султан и ребёнка ночью убили!       Сонай замерла, чувствуя как холодок пробежал по её спине. Пальцы затвердели, дыхание спёрло и даже моргнуть было чем-то невозможным от услышанного. Как же так? Как подобное могли допустить? Почему это вообще случилось?       Тысячу вопросов один за другим всплывали в её голове, заставляя гадать, как же подобное вообще могло произойти? И, что самое главное, оказывается шпионы Хюррем оказались намного ближе, намного опаснее чем можно было подумать.       От этого осознания по губам скользнула усмешка, но в ней не было и намёка на веселье, лишь осознанность происходящего. Кто бы не убил Фирузе, но этой ночью он мог придти к Сонай в покои тоже! Убить её или её детей, а может всех сразу. Стража не остановит, не защитит, даже с крупнейшими из мужчин хрупкие, но решительные шпионы разбирались своими методами. — Кто? — будучи самой хладнокровной в комнате, задала интересующий всех вопрос русинка. — Кто посмел сделать это? — Не знаю, хатун, — всё также напуганно ответила рабыня, нервно сложив руки перед собой, дабы хоть на секунду унять дрожь. — Кто-нибудь ещё пострадал? — задала другой вопрос Сонай, наконец сумев сделать глубокий вдох. — Стража у дверей Фирузе Султан. — Ну конечно! — едва ли не закатила глаза рыжеволосая, отворачиваясь от девушек. Убийца всё ещё был где-то рядом. У Сонай ни на секунду не возникало сомнений, что приказ был отдан Хюррем. Кому ещё понадобилось бы устранять не только соперницу, но и новорождённого Шехзаде? Ни перед чем эта женщина не остановится. Разве можно было ожидать чего-то другого?       Сонай, откровенно говоря, было совсем плохо. Она хотела ворваться и к стражникам с претензией, почему они мрут подобно мухам и не выполняют свою работу. Хотелось вытрясти из каждого душу, дабы хоть один признался в убийстве. Хотелось кричать на всех, кто допустил убийство в месте, где были её друзья и дети. Но ещё больше хотелось сжаться в комок, позволить сильным рукам притянуть к своей тёплой груди и остаться в объятьях любимого, чувствуя безопасность и покой.       Со знанием канона можно было избежать большинство ловушек и опасностей, но когда ты сам меняешь написанное, то нужно быть готовым и к тому, что эти изменения пойдут против тебя самой. Гречанка, как оказалось, совершенно была к этому не готова.       Положив руку на сердце, она возвела глаза к потолку и громко вздохнула, чувствуя себя сейчас как на минном поле, нежели в стенах своих покоев. — Но это ещё не всё, — уже чуть спокойней, но всё также нервно добавила наложница с гарема. — Что? — обернулась к ней рыжеволосая — Говорят, Хюррем Султан выпила яда этой ночью и сейчас… — Что?! — изумилась сильнее прежнего Султанша, сжав руки в кулаки. Даже Айла казалась удивлённой услышанном. Это всё в голове не укладывалась. Зачем убивать соперницу и при этом кончать жизнь самоубийством? Может, она решила, что если не ей, то никому не достанется её Султан Сулейман? Это было совсем не в стиле этой роковой женщины. Она, скорее, убьёт всех на своём пути, а затем вернёт всё на круги своя, нежели сдастся. Хотя и она, судя по письмам малышки из гарема, была в последнее время не в себе. Бледная, словно призрак, Хюррем не покидала своих покоев. Она увядала от всего происходящего с ней, чем сильно пугала своих слуг и детей. Так неужели это был конец для этой великой женщины?       Неужели она сломалась?       Сонай бросила взгляд в сторону детской. Странное предчувствие этой ночью снова дало о себе знать, разлившись болью в груди. Может, поэтому ей было не по себе? В эту ночь умерла Фирузе, невинный ребёнок и хасеки Султан. Но почему-то что-то не складывалось, рыжеволосой не совсем верилось в это… Предчувствие говорило, что где-то был обман. Но где?       Из детской комнаты донёсся плач Хасана. Кёсем поспешила к нему, но гречанка махнула рукой, призывая её оставаться на месте. Вместо этого она сама пошла к сыну, взяв его на руки и вернувшись к девушкам, покачивая ребёнка на руках. Обсуждать всё происходящее можно было много, но в то же время не у кого не было слов. Напряжённая тишина охватила комнату и лишь кивнув рабыне из гарема, Сонай отправила её в общую комнату, оставшись со своей верной прислугой. Оставалось только ждать новостей… Но смотря на своего сына, сердце Сонай в очередной раз сжалось. Ещё совсем кроха… Ребёнок Фирузе был ещё меньше, а уже отправился туда, куда живым был вход закрыт. Это ведь она использовала невинного ребёнка как разменную монету, верно? Шпионка даже не хотела рожать, говорила об этом ни раз, но гречанка настояла, имея на женщину свои рычаги давления. Поверил бы ей кто-нибудь, если бы она сказала, что хотела лишь достать Султана? Лишь ослабить мужчину всеми доступными методами и Фирузе была отличной возможностью для этого. Но теперь она и даже ещё (а уже и никогда больше) неназванный ребёнок были мертвы.       Сонай не могла исправить это, но по крайней мере, она могла отомстить для успокоения их душ. Или она так успокоит лишь себя? Кровь уже была на её руках. — Это настоящий кошмар, Мустафа, — шагала по покоям любимого Султанша, нервно сцепив руки в замок перед собой. Одна новость за другой. Что за напасть пришла в их дом так жестоко и нежданно? А самое главное, как не стать жертвой всего происходящего и уберечь детей? — Я самолично займусь расследованием, Сонай, тебе не стоит так нервничать и переживать, ты только недавно родила, — твёрдо заявил старший Шехзаде, нежно перехватив возлюбленную за плечи и останавливая. Рыжеволосая знала, что он прав, но и поделать с собой она ничего не могла. Ни минуты покоя! Так ещё и в голове не укладывается, зачем Хюррем убивать себя и наложницу Султана? Она могла всё подстроить как неудачные роды, во время которых умерла Фирузе и ребёнок, а затем выждать и вернуть любовь повелителя, но вместо этого она предпочла просто убить себя? Тогда кто убил наложницу с ребёнком? Что, в конце концов, здесь происходит? — Я не могу… — тихо, даже жалобно ответила Сонай, шагнув ближе к возлюбленному и обмякнув в его руках. — Я ничего не понимаю, кто-то плетёт интриги и усложняет игру. — Обещаю тебе, я разберусь, — мягче добавил Мустафа, успокаивающе поглаживая свою султаншу по спине. — Я тоже должна разобраться. — Ты не будешь. — Я должна! — повторила девушка, подняв голову, чтобы твёрдо посмотреть парню в глаза. — В нашем дворце убийца, а у нас тут четверо маленьких детей. Мустафа, стража не остановила их вчера, не остановит и сегодня, если они захотят убить кого-то ещё, — она ласково обхватила его щёку рукой, не позволяя отвести от себя взгляда. — Прошу, поверь мне, как и я верю тебе. Я не хочу действовать у тебя за спиной или недоговаривать тебе что-то.       Шехзаде ещё минуту смотрел в небесно-голубые глаза напротив. Он не хотел, чтобы кто-то из его семьи лез в это дело, подбирался близко к убийце, но и пойти против этих убеждений не мог. Да, он мог просто запретить Сонай лезть в это дело, отмахнувшись приказом, но было ли это гарантией, что она действительно послушает его? Скорее, они просто подорвут доверие друг друга. А вот если они будут всё обговаривать, обсуждать и оставаться честными, то доверие наоборот лишь укрепиться. И всё же, это был не простой выбор.       Но прикрыв глаза, старший сын Султана выдохнул. — Лиса… — проворчал он, целуя наложницу в лоб.       Сонай счастливо улыбнулась, радуясь разрешению действовать.       Уже в своих покоях, пытаясь вышивать золотыми нитями, но лишь ещё больше колясь об иглу, Сонай старалась уйти в себя, копнуть глубже в воспоминания и придумать какой-никакой план. И кажется, что-то складывалось.       Но о задуманном пришлось в то же мгновение забыть, ибо в детской, где Сонай была не так давно, раздался кашель. — Барах? — позвала девушка и уже через пару секунд из смежной комнаты вышла названная хатун, держа на руках её полуторагодовалую дочь. — Госпожа, у Султанши жар, — тут же, с нескрываемым ужасом, сообщила хатун.       От догадки сердце тут же забилось с бешеной скоростью, заглушая весь шум вокруг.       Сонай снова ходила по покоям любимого, время от времени смахивая непрошенные слёзы. Лекарь уже осмотрела девочку и вынес страшный вердикт, который так боялись услышать молодые родители — оспа. Её маленькая Ирем больна оспой! — Да что же это происходит? — спрашивала саму себя гречанка, нервно хрустя пальцами, то и дело сжимая и растирая собственные руки до покраснения, сама того не замечая. Мустафа, которому она сразу обо всём сообщила, и сам был совсем не весел от услышанного, но будучи воином сердцем и душой, он сумел сохранить из них двоих больше хладнокровия. А потому, взяв руки фаворитки в свои, он тут же её остановил и мягко коснулся губами костяшек её палец, тихо вздохнув. — Моё солнце, моя луна, моя любовь, — он нежно сжимал её руки, смотря в её покрасневшие от слёз глаза. — Не бойся, не печалься, не утопай в страшных мыслях, ведь так они тебя захватят с головой. — Но оспа… — перешла на шёпот Сонай, стараясь сфокусироваться на лице Мустафы. — Оспа так опасна, а она ещё такая маленькая! — Она у нас непоседа, — напомнил Шехзаде, притягивая любимую в свои тёплые и крепкие объятия. — Она улыбается, никогда не сидит на месте, тянется скорее изучить этот мир. Я не верю, что болезнь победит её. Я не верю, не верь и ты.       И это, хоть и совсем немного, но на время успокоило несчастную мать.       Вернуться в свои покои Мустафа ей пока не позволял, держал рядом, пока лекари осматривали Ирем и делали всё необходимое для её лечения. К сожалению, парень понимал, что если отпустит девушку, то та сделает что угодно, чтобы быть рядом со своим старшим ребёнком, невзирая на риск заразиться. Пришлось отдать указ о карантине, чтобы остальные дети и жители дворца не подцепили страшную болезнь. Также, написав повелителю письмо о происходящем, Шехзаде решил отложить все свои дела на этот вечер, чтобы просто быть с любимой рядом, отвлекая её разговорами и хорошими воспоминаниями.       Тем временем Фатьма, закончив трапезу, покосилась в сторону двери, по ту сторону которой была слышна возня. — Что там происходит, Фидан? — спросила та у подруги, не понимая, начинать ли ей уже тревожиться за маленького Сулеймана или их всё происходящее там не касается? — Ирем Султан заболела, лекарей послали и карантин объявили, — пояснила калфа спокойно, складывая посуду и передавая ту молчаливой рабыне рядом. — Даст Аллах она умрёт, — без угрызения совести пожелала новоиспечённая Султанша, хоть и тихо. — Фатьма! — попыталась ту образумить подруга. — Она же ребёнок, так ещё и девочка. Не угроза тебе и Сулейману! — Шехзаде Сулейману, — поспешно поправила другую девушку хорватка, на что другая едва не вздохнула. — Да и потом, вдруг её мамаша как-нибудь удачно её замуж отдаст? Будет себе сторонников за счёт дочери набирать, да своего Хасана продвигать! А если эта девчонка умрёт, то и мой Шехзаде старшим ребёнком будет, и Мустафа от Сонай отвернётся, ибо что это за мать, что за своим ребёнком даже уследить не может? — А ты не боишься, что Шехзаде Сулейман тоже может заразиться? — О Аллах… — тут же переменилась в лице Фатьма, после чего подскочила и направилась в детскую к сыну, по дороге приказывая калфе позвать лекарей.       К счастью, маленький Сулейман, Нергисшах и Хасан были здоровы и их нянечкам было приказано следить за каждым их вздохом. Ирем же осталась в своей детской, где за ней приглядывала Айла. — Ты уверена, что будешь в порядке? — всё ещё сомневалась Сонай, взяв подругу за руку, на что та лишь устало вздохнула и похлопала другую по плечу. — Я же сказала, что переболела этой заразой ещё в детстве, что мне сделается? На тех бестолковых девиц я Ирем не оставлю, они не знают, какие игры она любит и какие колыбельные ей надо петь на ночь, — в первые за день на лице гречанки появилась слабая, но искренняя улыбка от таких рассуждений, казалось бы, холодной русинки. Сонай давно заметила, что с Ирем её подруга ближе всего. Она даже подумать изначально не могла, что эта хладнокровная хатун вдруг привяжется к её шумной и неугомонной дочери. Судьба и правда странная штука, не так ли?       Оставалось лишь ждать, чего Сонай делать совершенно не умела. Это было хорошей возможностью выискать убийцу Фирузе и её мёртвого Шехзаде, но рыжеволосая опять же была не в порядке в эмоциональном плане для этого, так что, сидя за своим столом, она устало опиралась на руку, листая свои рукописи. Там не было ничего важного, лишь какие-то планы и идеи по поводу дворца, покоев, одежды и прочего. Например, листая рецепт пиццы из будущего, девушка таки смогла улыбнуться, а уж на роллы и вовсе тихо захихикала. Может, всё-таки стать той, кто научит поваров великой османской империи готовить такие вкусности? Может, позже.       Взяв пустую тетрадь, наложница какое-то время просто сверлила её взглядом, позволяя чернилам стекать с кончика пера на поверхность стола, но затем, словно очнувшись, она вывела на обложке имя, одно единственное имя: Ирем.       Это, конечно, был совершенно не детский альбом 21 века, но Сонай таковым его сделать и не пыталась. Это был дневник о её дочери, её история и письма к ней же, которые она, как мама, планировала отдать уже повзрослевшей дочери. Может, это можно было бы сделать на её восемнадцатилетие? Или ещё раньше? Но тихий кашель за стенкой напомнил, что этого момента может и вовсе не наступить.       Так что, макнув кончик пера в чернила, Султанша принялась расписывать день, когда родилась Ирем. Это была дождливая весна 1535 года, когда всё вокруг казалось мрачным и ненастоящим, а тело всё ещё болело после нападения Айше. Тяжёлый день, тяжёлые роды, даже нервный срыв после и обман разума, что никто не счастлив рождению девочки. Затем был Мустафа, тепло и, наконец, покой… Сонай писала обо всём этом, стараясь ничего не упустить. Слова сами лились из её сердца, складываясь на бумаге в историю. Это было, может, не самое полезное времяпровождение в нынешней ситуации, но зато это заняло её сердце и разум. В конце Сонай лишь попросила дочь выздороветь и вновь радовать её своим смехом.       Тем временем в главном дворце Топкапы, лёжа на спине, вдруг закашлялась уже немолодая женщина. В горле было сухо, в теле ужасно ломило, а воздуха как будто бы не хватало. — Воды! — приказала она хриплым голосом и ага, не успев изумиться увиденному, тут же ринулся к кувшину и подал несчастной стакан.       Лишь осушив его до дна, Хюррем приложила руку к груди и вновь откашлялась, сплёвывая на простыни что-то чёрное в перемешку со слюной. — Госпожа! — наконец-то подал голос счастливый Сюмбюль, готовый долить воды по ещё одному приказу, но хасеки лишь покачала головой. Сейчас её интересовало совершенно другое. — Фирузе… — прохрипела она вновь тихо. — Мертва, — тут же ответил слуга. — И ребёнок тоже.       Хюррем не сдержала улыбки, радуясь, что её старания и страдания окупились. Это был её, должно быть, самый мучительный план, но теперь, когда всё прошло как надо, она убедилась, что всё это стоило того. Её враги слишком рано начали праздновать победу.