Изгои

Всё было готово, выточки отмечены мелом. Осталось только вдеть нитку в игольное ушко — и это самая сложная задача. Левый глаз у Силко не закрывался, а когда он прикрывал правый, то ничего не мог разглядеть левым. Картинка размывалась и дробилась из-за нескольких слепых пятен — отверстий в сетчатке. Спасибо, Вандер, услужил. Обычно Силко в конце концов одерживал победу над ниткой, но ценой усилий, чрезмерных для такой маленькой задачи. И так тяжело ему давалось очень многое. Он никогда не жаловался. Да и некому ему было пожаловаться. Спустя пять минут борьбы с нитью и иглой, вздохов и старушечьего кряхтения, Силко сдался. — Пожалуйста… Вдень мне нить в иголку, будь добра. — Да с радостью! Джинкс и сама хотела предложить, но ей хотелось послушать его смешные вздохи и посмотреть на его попытки справиться самому. Он напоминал ей маленького ребёнка и старичка одновременно. Это было так мило, что она почти не чувствовала, как он страдает. Она не знала, что он ненавидит себя за любые слабости, не прощая себе ничего. — А давай я сама зашью, раз у тебя глазки совсем больные? — У меня один глаз здоровый, я смогу. — Я зашью. Она отняла у него штаны и принялась прошивать выточки назад иглой. — Потом срежем лишнее и обработаем обмёточным швом, чтобы к телу было комфортно. — Да зачем, не надо срезать, лишняя работа… — Я всё сде-ла-ю, сиди. — Тогда я зашью что-нибудь тебе. — Ты уже зашил мои штаны. Так что теперь зашей свои. И будет у тебя две пары штанов, как у приличных людей. — Ладно… Только нам нужна вторая игла и снова вдевать нитку… — Не проблема. Расслабься, сейчас всё будет. Я порылась в ящике твоего стола, похозяйничала… — Это не мой стол. — А чей же? — Не знаю, он тут стоял… — Если ничей — значит, твой. Силко с трудом давалось осознание того, что ему могут принадлежать какие-то большие вещи. И вообще ему иногда казалось странным, что у него есть что-то своё. Словно какой-то болезненный случай перечеркнул его право обладать вещами, но он никак не мог вспомнить, что же произошло. Джинкс быстро и ловко решила вопрос со второй ниткой, пусть не в цвет штанов, но всё-таки достаточно прочной. Катушка лежала у него в столе под бумагами. А он и забыл о ней. Силко вздохнул, прикрывая здоровый глаз. — Ты умница. — Да, я такая! Джинкс очень нравилось то, что Силко сидел без штанишек, смущённо пододвигаясь ближе к столу в попытке спрятать под ним нижнюю часть тела. Глупый малыш! Нагибаясь за катушкой и иглой, Джинкс задержалась, успев ещё раз умилиться рваным бельишком Силко, а потом как бы случайно задевала его бёдра своими коленями, наблюдая за его умилительной реакцией. Она тихонько посмеивалась и прикусывала губы, продолжая при этом шить. Стяжки у неё получались не очень ровные, но она старалась для своего смущённого мальчика. Мальчик чувствовал неловкость, когда их колени соприкасались. Он не понимал, что происходит, что он чувствует. Что он должен чувствовать. Он же должен контролировать, но что и как? — Я, наверное, тебе мешаю… Я могу закончить работу на полу, или пойду в лабораторию, или… — Ещё чего! Сиди со мной рядом. Так здорово, что мы вместе занимаемся рукодельем, так мило. Она провела пальчиком вдоль чётко очерченной линии его маленьких губ. Когда он был спокоен, его ротик выглядел невероятно мило. Губы у Силко всегда были синеватые от нехватки кислорода, но теперь они совсем почернели, только немного розового осталось на краю нижней губы, и это делало его ещё милее. Силко снова засмущался, вопросительно глядя на свою девочку. — Что ты делаешь? Зачем? — Просто так. Ты мне нравишься. Губы у тебя красивые. — Разве? — Ага. Силко смущённо улыбнулся своими очаровательными тонкими губами и на мгновение обнажил неровные зубки. За эти годы он почти разучился радоваться, а теперь он получал так много поводов для улыбки, что уже чувствовал, как побаливают мышцы лица, хотя он улыбался только рядом с Джинкс. Она словно заражала его своей радостью, пусть и немного болезненной, но искренней. Вдруг Силко вспомнил, что, стоило ему забыться на мгновение и застыть с наивной улыбкой на лице, всегда слышал от окружающих: «Ну и рожа у тебя, так и хочется врезать» Улыбка, с которой он робко подходил к людям, надеясь, что его не отвергнут — и разочарование, связанное с этим опытом. Он был слишком открытым, но улица приучала его прятать все свои чувства, всю свою личность, всё своё уродство. А теперь он снова превратился в наивного дурачка? Ему стало неловко. — Нет, моя улыбка не красивая. — Почему? — У меня зубы кривые и сколотые… — Так это же красиво. Это делает твою улыбку уникальной. Силко снова улыбнулся, но не от радости. Ему невольно стало смешно от наивных рассуждений Джинкс. Скажет тоже… И всё-таки почему?.. — Почему я не вызываю у тебя неприязни? — А должен? — Я же… Ну… Ко мне противно прикасаться, разве не так? — С чего ты взял? — Всегда так было. А потом… Моё лицо… Он провёл пальцами по изуродованной скуле. — Разве тебе не отвратительно? — Не-а. В подтверждение Джинкс аккуратно поцеловала своего мальчика в почерневший шрам. — Люблю тебя таким, какой ты есть. Он очень удивился и засмущался ещё больше. — Ты моя сладкая булочка с коричкой. Любишь булочки с корицей, а, Дурилка? — А что это такое? — Только не говори, что не пробовал! Силко промолчал. — Почему молчишь? — Ты же запретила говорить. Джинкс засмеялась. Обязательно угощу тебя булочками с корицей, как только появится возможность. — Только если для этого не надо отправляться в Пилтовер. — Ну… — Не нужны мне булочки. Ты мне нужна. Джинкс смотрела на него сияющими от любви глазами. Какой же он хороший! Стежок за стежком работа двигалась, но Силко чувствовал, как тратит время на себя, на починку своих штанов, а это ему казалось не очень полезным занятием. Он грустно и немного мечтательно вздохнул. — Была бы, конечно, у нас швейная машинка… — А ты умеешь ей пользоваться? — Немного умею. Хотя я разучился. Но я помню принцип. Поступательные движения… — Как в поршневом двигателе? — Вроде того, но немного по-другому. Я подумал, что если бы можно было сделать шприц с подобным устройством, то инъекции в глаз были бы менее болезненными и сложными. — О, я могу сделать тебе такую штуку! — Правда? — Ага! Силко сжал губы. Слишком много подарков, слишком много внимания, а тут явно что-то сложное, это уже перебор. Но эта вещь действительно упростила бы ему жизнь. — Я надеюсь, тебя это не утомит… Было бы здорово, если бы ты попробовала… — Джинкс не пробует, Джинкс делает! У Джинкс всё всегда получается! Рассказывай, какое приспособление тебе нужно. Она пододвинулась ещё ближе к своему мальчику, и он наклонился над столом, объясняя и рисуя на бумаге примерный чертёж. В процессе их колени и бёдра многократно соприкасались, и каждый раз Силко так умилительно смущался и краснел, что Джинкс с трудом удерживала себя от порыва схватить его и затискать. Ну вот почему он такой? Он же прекрасно понимает, что ночью Джинкс позволяет себе распускать руки, и тогда на нём вовсе нет одежды. Неужели он всегда спит? Наверняка притворяется спящим. Как теперь он притворялся, будто он вовсе не смущён, продолжая чертить и рассказывать. — Я представляю механизм, который может за мгновенье прошить насквозь роговицу, хрусталик и стекловидное тело, попасть в глазной нерв, ввести вещество и тут же вернуть иглу в исходное положение, не нанеся чрезмерных повреждений сетчатке. Шиммер затянет все отверстия, если они будут маленькими, но так не получается с обычным шприцом. Когда я вынимаю иглу, я каждый раз боюсь вместе с ней вынуть какую-то часть глаза или весь глаз целиком… Его передёрнуло. Джинкс показалось, что на мгновение она ощутила его боль. Она чуть не заплакала. — Как ты вообще справлялся со всем этим до сих пор? — Я очень аккуратный. — Мой бедный мальчик! Джинкс сделает тебе шприц для мгновенных инъекций, как ты и просишь. Силко смутился, опуская глаза. — Это был бы лучший подарок… Нет, как хочешь. Ты и так мне очень много всего даришь. Ему вдруг показалось, что очень эгоистично просить ещё больше подарков. — Пф! Пока мои подарки — это всего лишь рисунки! Подарить тебе классную вещь — вот это была бы задача. Тебя надо заваливать подарками! Ты заслуживаешь! Пусть доктор купит тебе машинку швейную, а? И ткань пусть купит. Будем тебе шить красивую одежду. — Наверное, ты думаешь, что доктор купается в деньгах… Но это не так, мы с трудом выживаем. Его алхимические опыты осуждали в Пилтовере, а в Зауне они как будто никому не нужны. Он потерял своих покровителей, а учёному нельзя без покровителей, понимаешь? Но я думаю вот что: нам не нужны подачки от пилтошек, мы построим свой бизнес, свою империю. — И тогда у тебя будут красивые шмотки! Да! — Мне это не нужно. Излишества — только отягощают… Я презираю излишества. — Ой, не надо! Ты всегда любил красивые вещи. Помнишь, как ты расстроился, когда разбил любимую тарелочку? Джинкс засмеялась. Силко нахмурился. — Какую тарелочку? — Ты что, не помнишь? А тогда ты очень грустил. Чуть не плакал! Ты почти никогда не плакал, а тут вдруг такое горе. Силко поморщился. Это он-то чуть не плакал из-за ерунды? — Да я даже не помню, чтобы у меня вообще была своя тарелка. Значит, не расстроился, раз не помню. Память избирательна. — Иногда из памяти стираются болезненные воспоминания. Может, это оно из них? Хотя я всё помню, помню слишком хорошо, я бы хотела забыть… Но не важно, это всё случилось с Паудер, Джинкс это не касается. — Ты о чём? — Ну… там… Обиды… Высокомерие Экко… Силко нахмурился ещё сильнее. — Как он тебя обижал? — На словах. Говорил обидное. Он по мне сох какое-то время, а я его отшила. И он не простил. Придурок. — Но он тебя не трогал? Не бил? — Нет, конечно. А тебя Экко бил что ли? Силко сделал вид, что не услышал вопроса. — Экко младше тебя, он что, тоже… — Он? Мня? Нет, ну что ты… Он сам меня и пальцем не тронул. Трус… Наябедничал своему названному папочке Бензо… Силко вздрогнул, оскалившись, как пёс. — Как это по-взрослому, бить ребёнка металлическим предметом, как это благородно. Все вы такие благородные. Бензо, Экко, Вандер… Благороднейшие из благородных, достойнейшие из достойных. Трусы, предатели, убийцы, лицемеры, стукачи. Благородные люди. Не то что я, отброс. Он дышал так тяжело, что Джинкс начала волноваться за его состояние. Она обняла своего мальчика и прошептала: — Я убью каждого, кто причинил тебе боль когда-либо. Найду и убью. И вспомни, кто разбил твою тарелочку. Я его тоже накажу. Силко чуть не расплакался. Его девочка с ним, его девочка обнимает его, она на его стороне. — Спасибо. Ты такая хорошая. По-настоящему хорошая, не то что они. — Ты тоже хороший по-настоящему. А Экко мы найдём и побьём, договорились? Но только когда ты поправишься, хорошо? Силко кивнул, слегка улыбаясь. — Хорошо. — Ну вот и славно. Она чмокнула его в лоб. И тогда он вспомнил. Вспомнил, как он сидел на полу и собирал осколки голыми руками, стараясь не поранить пальцы. Вандер в ярости разбил об него тарелку. Спустя годы Силко не мог вспомнить причины. Он был послушным и тихим. Он не ел много, он ничего не просил, он выполнял все, что ему говорили. Каждый раз, когда Вандер замахивался, Силко сжимался в комочек, группируясь, чтобы встретить удар. И тогда он чудом увернулся, чтобы тарелка не попала по голове. Она раскололась о его плечо, упала и разбилась вдребезги, мелкие осколки разлетелись по полу. Вандер заставил убирать, не дал для этого ни совка, ни тряпки. Может быть, он подразумевал, что Силко сам найдёт всё для уборки, ведь, наверное, Вандер не хотел, чтобы Силко поранился, просто Силко сам решил, что должен убирать так. Он никогда не был особо сообразительным. Глупый, медлительный, слабый. Он мечтал об уважении. О том, что на него будут смотреть, как на равного. Только что для этого сделать? Как бы он ни старался, всё выходило не так. Он всё портил. Всегда всё портил. Тарелка была одной из немногих вещей, принесённых им из верхнего города. Ему хотелось сохранить хотя бы осколок на память. Какая глупость… Вандер будет смеяться над ним, если узнает. Нужно стереть память о прошлом. Разорвать связь с пилтошками. Вот, в чём урок. Да, это был урок. Уроки Вандера всегда были жестоки. А потом пришла Паудер. Маленькая, тоненькая, веснушчатая. Лучик солнца. Она была похожа на Силко, как сестра, но только она была красивой в отличие от него. Хорошенькая добрая девочка. Паудер улыбалась. — Ты чего такой расстроенный? — Да так… Тарелку разбил…