Штормовое предупреждение

Вэй Усянь откровенно плохо помнил своих родителей. Неясными обрывками отпечатались на задворках детского подсознания ласковая улыбка миниатюрной симпатичной женщины — матушки — и сильные, крепкие руки отца, которые кружили маленького Вэй Усяня над головой, вызывая у ребёнка счастливый заливистый смех, а потом удобно устраивали на широких плечах, чтобы драгоценный сын смог дотянуться до сиреневой ленточки в густых волосах. Немногим позже ленточка окрасилась в насыщенный бордовый, пропитавшись остывающей и исходящей паром на морозе кровью. После скоропостижной кончины матери и отца постоянным спутником Вэй Усяня стала непогода — тяжёлые и острые хлопья снега, ледяные крупные капли дождя и гладкие бусины града, которые оставляли на тонкой коже отощавшего тела янтарно-фиолетовые синяки, а летом — засушливый жар палящего солнца и противная влажная духота, напоенная жужжащим роем насекомых, — однажды Вэй Усянь даже подхватил горячечную лихорадку и чудом пережил самые страшные несколько дней в своей жизни, захлёбываясь желчным кашлем в куче гниющего тряпья, сваленного в переулке. Ему помогла добрая женщина — принесла тёплую чистую рубаху и кувшин с парным ослиным молоком, но мягкосердечная служанка богатых господ не могла позволить себе роскоши привести в чужой дом больного и беспризорного ребёнка. Впрочем, Вэй Усянь даже за такую малость был благодарен сестрице по гроб жизни и улыбался как всегда дружелюбно и светло, невзирая на все трудности, которые продолжала подкидывать ему негодяйка-судьба. Подсохшие хлебные корочки можно было без малейших угрызений совести отбирать у птиц, но честный и простодушный Вэй Усянь всё равно делился с пернатыми соседями по справедливости, оставляя себе только половину; зато летом в ближайшем густом лесу можно было угоститься свежими ягодами и грибами, а ещё нарыть про запас съедобных кореньев, чтобы спрятать их в свой импровизированный тайник в излюбленном переулке и потом не умереть с голоду очередной зимой. А вот воевать за вылитые в канаву остатки мясного бульона, в котором иногда встречались не до конца обглоданные рёбрышки, Вэй Усянь не рисковал — на густой, пряный запах мертвечины тут же сбегались все стаи окрестных собак, скалили желтоватые клыки, блестели голодными глазами и надрывно рычали, призывая бездомного мальчишку убираться прочь. Он попробовал как-то отобрать у мелкой дворняжки сочную кость с налипшими кусками склизкого жира, которую господа из богатой усадьбы просто выбросили в снег, но тщедушная, едва державшаяся на кривоватых лапах животина оказалась неожиданно грозным и непримиримым соперником и едва не вырвала у ребёнка добычу вместе с парочкой его собственных пальцев, брызгая пенистой слюной направо и налево и всем своим видом демонстрируя готовность в случае чего сожрать соперника с потрохами. Вэй Усянь тогда отступил, со слезами на глазах баюкая повреждённую конечность, и в ту ночь промучился до рассвета от нестерпимой рези в опустевшем ещё несколько дней назад животе, скручиваясь в трясущийся калачик в попытке хоть как-то успокоить бунтующий от холода и недоедания организм. А потом всё неожиданно изменилось. Вэй Усянь смутно запомнил высокую и статную фигуру в дорогих фиолетовых одеждах, ненавязчивый аромат лотосов и лавандового масла и загрубевшие от обращения с мечом, но всё же аккуратные и нежные пальцы, что бережно стирали капельки застывших слёз с чумазого мальчишеского лица. Мужчина, нашедший его в запутанной сети переулков, оказался не просто знатным господином и заклинателем — ещё и главой одного из пяти великих орденов, о которых любопытный Вэй Усянь до этого слышал лишь краем уха от судачащих на сельском рынке кумушек, когда пытался незаметно умыкнуть выброшенную рыбью голову или парочку подгнивших редисок. Но животный ужас от осознания того факта, что ничтожный беспризорник каким-то образом привлёк к себе внимание именитого совершенствующегося, быстро сменился в прозрачных серых глазах Вэй Усяня чистейшим восторгом, когда мужчина предложил ему пойти домой. Так Вэй Усянь попал в Пристань Лотоса, где встретил лучшего человека на свете. Лучшего человека на свете звали Цзян Ваньинь — Цзян Чэн — он был чуть младше самого найдёныша и, как показалось Вэй Усяню, с первой же секунды знакомства возненавидел его всем своим маленьким сердцем. Позже Вэй Усянь узнал, что из-за его прибытия в поместье Цзян Чэн лишился своих лучших и единственных друзей, которые по насмешке судьбы оказались теми же самыми существами, коих сам Вэй Усянь боялся до потери сознания. Добродушный ребёнок искренне переживал, что стал причиной беспокойства своего будущего — как он надеялся — друга и названого брата, а уж когда наследник ордена Юньмэн Цзян внезапно пропал поздней ночью, Вэй Усянь и вовсе почувствовал себя мерзким и тошнотворным созданием — злодеем, что одним своим появлением разрушил устоявшийся уклад жизни любящей семьи. В том, что члены клана Цзян вряд ли могли бы называться в полной мере столь громким словом, Вэй Усянь уверился спустя несколько месяцев, но в тот самый — изначальный — момент, когда суровая и высокая женщина прожгла его ядовитым и полным ненависти взглядом, Вэй Усянь простодушно нарёк себя корнем всех проблем семьи Цзян. И чуть не умер от ужаса, когда один из старших адептов, прочёсывающих территорию резиденции по приказу главы ордена, принёс в дом ледяное и бездыханное тельце Цзян Чэна, едва подававшее признаки жизни. Страшную находку мгновенно перехватила пожилая целительница и унесла в лазарет под неусыпным присмотром пышущей гневом хозяйки Пристани Лотоса, а дядя Цзян почему-то остался рядом с ним и покровительственно похлопал ребёнка по растрёпанной макушке. — Ты ни в чём не виноват, А-Сянь, — с поразительной теплотой сказал заклинатель, провожая процессию во главе с сиятельной супругой равнодушным и незаинтересованным взглядом. — А-Чэну не стоило убегать к озеру, там очень опасно в тёмное время суток. «Как же ты не понимаешь? — хотелось крикнуть Вэй Усяню прямо в красивое, одухотворённое лицо. — Если бы ты не привёл меня в поместье, Цзян Чэн и не подумал бы уйти из дома!» Но он промолчал, проглотив рвущееся наружу возмущение, а чуть позже тихонько прокрался в лазарет, убедившись, что матушка Цзян Чэна и главная целительница удалились восвояси, и просидел рядом с постелью младшего мальчика до самого утра, крепко стискивая в тонких пальцах хлопковую простынь, но так и не решившись притронуться к бескровной прохладной ладони. Конечно, Цзян Чэн очнулся, — Вэй Усянь был на сто процентов уверен в упёртости этого ребёнка с тех самых пор, как впервые заглянул в наполненные гневом из-за его присутствия грозовые глаза, — и всё же он не смог удержаться от очередного несанкционированного проникновения во временные покои маленького пациента. Прислушиваясь к ровному дыханию и наблюдая, как мерно вздымается грудная клетка, обтянутая пропитанной потом тканью нижней рубашки, Вэй Усянь всё-таки не выдержал и позорно разрыдался в полный голос, не опасаясь быть услышанным, — Цзян Чэн всё ещё крепко спал, а его матушка и лекарка покинули лазарет достаточно давно. Как оказалось, Цзян Чэн уже некоторое время бодрствовал. Никакими словами невозможно было передать панику Вэй Усяня, когда в сумраке помещения с осунувшегося лица на него уставились огромные и яркие глаза цвета расплавленного серебра. Найдёныш сжался в тревожный комок, ожидая ругани и проклятий в свой адрес, но его вежливо и устало попросили не разводить в палате сырость понапрасну, и Вэй Усянь с иррациональным восторгом, смешанным с изумлением, осознал, что Цзян Чэн на него не злится. Как показало время, Цзян Чэн вообще редко выходил из себя, оставаясь почтительным и доброжелательным молодым господином практически в любой ситуации, и предпочитал тишину и покой библиотеки утомительному человеческому общению. Конечно, Вэй Усяня он никогда не выгонял, и бывший беспризорник буквально клещом прицепился к новому товарищу, упорно пытаясь соответствовать чужим ожиданиям и проглатывая — пусть и с задержкой — все те же старые книги и рукописи, что изучал Цзян Чэн. Он не боялся оказаться хуже, чем кровный наследник одной из пяти великих сект, — о, нет, Вэй Усянь банально опасался, что новый друг не сочтёт его достойной компанией и рано или поздно отдалится от невежественного мальчишки, выросшего на улице. Разве мог такой, как Вэй Усянь, действительно надеяться завести приятельские отношения с возвышенным и тактичным господином Цзян? Вот только глупый Вэй Усянь снова ошибся — Цзян Чэн ничего от него не ждал и не требовал, укорял всегда мягко и без язвительности и улыбался так светло, что Вэй Усянь разом забывал про все свои душевные терзания и жадно впитывал лёгкую невесомость этой улыбки, подмечая, как разглаживаются малейшие мимические морщинки на красивом лице, — это зрелище было самым восхитительным из всего, что когда-либо доводилось видеть новому члену семьи Цзян. Конечно, ещё у него была прекрасная, ласковая шицзе, которая кормила их с Цзян Чэном на убой своим непревзойдённым супом, был добродушный дядя Цзян, что никогда не отказывал тактильному Вэй Усяню в объятиях, и даже острые, как скальпель, аметистовые взгляды госпожи Юй найдёныш со временем научился показательно игнорировать, напуская на загорелое лицо маску мнимой покорности и почтительности, сквозь которую его натуральные эмоции мог видеть только вездесущий Цзян Чэн. Цзян Чэн, который иронично приподнимал уголки пухлых губ и звонко цокал языком, заставляя Вэй Усяня покраснеть кончиками ушей, а потом безапелляционно хватал товарища за тонкое запястье и тащил прочь, подальше от вечно недовольной хозяйки Пристани Лотоса, к самой дальней и скрытой от посторонних глаз запруде, где они могли часами напролёт от души резвиться в тёплой сладковатой воде, устраивать заплывы на скорость и собирать спелые семена лотосов. Цзян Чэн громко смеялся и утаскивал Вэй Усяня прямо за ногу в непроглядную пучину, а когда они, отфыркиваясь и кряхтя, выбирались на нагретый солнцем берег, укладывал свою голову с потяжелевшим от воды каскадом смоляных волос Вэй Усяню прямо на колени и смотрел — пристально смотрел, задумчиво сощурив свои невероятные пепельные с крупицами сирени глаза, и приёмышу вдруг становилось неловко от слишком взрослого и серьёзного взгляда мальчишки, который уступал в возрасте и росте ему самому, но будто прожил на этой земле на парочку жизней больше. — Цзян Чэн, ты меня пугаешь, — однажды робко пожаловался Вэй Усянь, и его спутник разом встрепенулся, хрипло расхохотавшись, и виновато потёрся бледным лбом о чужое мокрое бедро. — Прости-прости, больше не буду. И, кстати, ты можешь звать меня просто «А-Чэн», если, конечно, хочешь, — спокойно и без обиняков сообщил молодой наследник бывшему уличному беспризорнику и сироте, и Вэй Усянь на несколько секунд забыл, как правильно дышать. Очнулся он, когда обеспокоенный Цзян Чэн — нет, А-Чэн — суетливо порхал вокруг него деятельным ураганом, осторожно хлопал по влажной спине и предлагал срочно позвать целительницу. Вэй Усянь сгрёб паникующего товарища в медвежьи объятия и не отпускал непозволительно долго — даже закатное солнце, подмигнув ему на прощание, практически скрылось за горизонтом, а перепуганный таким внезапным порывом А-Чэн всё ещё ласково поглаживал его по голове и шептал прямо в ухо какую-то несвязную белиберду. В тот день Вэй Усянь впервые с момента смерти родителей ощутил себя по-настоящему счастливым.

***

Облачные Глубины и повсеместную традицию, обязывающую находиться там целый год под предлогом обучения, Вэй Усянь готов был проклясть с того самого момента, как его нога переступила через порог резиденции ордена Гусу Лань. Ожидаемо, жадный до новых знаний А-Чэн практически поселился в местной обширной библиотеке, лихорадочно блестя глазами, и отрывался от свитков только ради непосредственных занятий в классе или тренировок, иногда даже забывая поесть. Вэй Усянь давно был освобождён милосердным младшим братом от священной обязанности повсюду следовать за ним, а потому в отсутствие А-Чэна развлекался, как мог, заручившись негласной поддержкой новоприобретённого товарища по имени Не Хуайсан. Они с младшим братом главы Цинхэ Не на пару проводили часы в праздном безделье, пылко и иронично обсуждая идиотские многочисленные правила ордена Гусу Лань, а по вечерам прокрадывались в их с А-Чэном общую комнату, и Не Хуайсан, лукаво посмеиваясь в расписной веер, выкладывал на стол свою драгоценную коллекцию строго запрещённых в консервативных Облачных Глубинах книжек с весенними картинками. А-Чэн сунул нос один раз, неопределённо хмыкнул, поймал на себе удивлённые взгляды товарищей и со смешком пояснил: — Не вижу ничего особенного. Они с Не Хуайсаном так бы и пялились неприлично долго на наследника ордена Юньмэн Цзян, норовя взглядами прожечь дыру в его шёлковом ханьфу, так что А-Чэн тяжело вздохнул и поспешил пояснить: — Я изучал анатомические атласы. Что-то подсказывало Вэй Усяню, что дело тут не только в увлечённости А-Чэна медициной в числе прочих наук, но предупреждающе блеснувшие грозовые глаза оборвали на корню все его дальнейшие попытки что-то разузнать. Насмотревшись на всякие непотребства перед сном, Вэй Усянь всегда ложился в кровать в одиночестве, хотя и привык с самого детства постоянно греться под тёплым боком у друга, — на вопросительные взгляды А-Чэна юноша лишь нервно пожимал плечами, и его не по годам мудрый собеседник понимающе улыбался, ввергая Вэй Усяня в состояние смертельного смущения. А потом появился Лань Ванцзи. Изначальное желание Вэй Усяня растормошить эту сутулую рыбину и вывести всегда идеального второго нефрита на эмоции вскоре уступило место чистейшей и первобытной жажде убийства, ведь Лань Ванцзи тоже любил проводить время в библиотеке. С его А-Чэном. Вэй Усянь злился, топал ногами, сжимал руки в кулаки, но при встрече со вторым молодым господином Лань разительно преображался и нарочито бесстыдно вис на широких плечах этого каменного изваяния, едва ли не прижимаясь всем телом, — особенно, когда в непосредственной близости маячил названый младший брат. «Смотри, — плотоядно думал Вэй Усянь, нашёптывая какую-то ересь стоически державшемуся Лань Ванцзи и сверля взглядом тихонько хихикающего А-Чэна. — Смотри, А-Чэн, я пристаю к кому-то другому, а не к тебе!» Но его незамысловатые ужимки почему-то произвели прямо противоположный эффект — А-Чэн хитро поглядывал на их с Лань Ванцзи взаимодействие из-под сени густых ресниц и удовлетворённо кивал, едва заметно улыбаясь, — не этого — ох, не этого! — ждал возмущённый Вэй Усянь, когда затеял свою маленькую провокационную игру. А-Чэн вообще порой вёл себя нелогично — часто замирал на одном месте, будто бы глубоко задумавшись, в самые неподходящие для размышлений моменты, постоянно выводил какие-то непонятные каракули на чистых листах бумаги, а ещё иногда просыпался посреди ночи, тяжело и загнанно дыша, и долго пялился в стену, восстанавливая душевное равновесие, — в такие моменты потревоженный чужим копошением Вэй Усянь мог только крепче обнимать товарища за тонкую талию и упорно делать вид, что вялое шевеление под боком его не разбудило. Ради А-Чэна Вэй Усянь проявлял несвойственную ему чуткость — и его названый младший брат был всей душой благодарен юноше за проявленную тактичность. Большую часть времени, как подметил глазастый Вэй Усянь, А-Чэн вёл себя дружелюбно и спокойно, никогда не отказывал в помощи другим ученикам, как, в своё время, и слугам в Пристани Лотоса — застав однажды А-Чэна на кухне поместья сосредоточенно нарезающим коренья лотоса, Вэй Усянь ещё долго не мог отойти от сильнейшего морального потрясения. А-Чэн умел утешить расстроенного человека, подбодрить одним лишь покровительственным фиалковым взглядом, заставить действовать решительно, как того квёлого лучника из ордена Цишань Вэнь на турнире в Безночном Городе. У него виртуозно получалось обратить чужую агрессию в растерянное недоумение, а порой и в острое чувство вины, как это случилось с Цзинь Цзысюанем, и даже парой метких фраз сбить годами наработанную спесь — второй молодой господин Вэнь, например, убедился в этой уникальной способности А-Чэна на собственном примере. Вэй Усянь чрезвычайно гордился гибким, но одновременно суровым характером А-Чэна, восхищённо пялился на стройную фигуру, даже не пытаясь скрыть собственных чувств, алой киноварью написанных на его лице, когда А-Чэн язвительно опускал с небес на землю зазнавшегося наследника Ланьлин Цзинь или когда нарочито вежливо, но с убийственной холодностью общался в пещере Черепахи-Губительницы с Вэнь Чао. Вэй Усянь гордился, но и подумать не мог, что однажды этот ослепительный штормовой гнев обратится против него самого, ляпнувшего откровенный бред в самый неудачный для этого момент. От такого А-Чэна хотелось сбежать. Спрятаться в самом труднодоступном уголке Поднебесной, самолично залезть в пасть к Черепахе-Губительнице, переместиться в Пристань Лотоса прямиком под юбку к госпоже Юй — что угодно, лишь бы не тонуть в вязком, мутном разочаровании чужого взгляда, словно в бездонном омуте отчаяния. Впервые в жизни А-Чэн разозлился на него по-настоящему, и Вэй Усяню захотелось закричать, а потом броситься на землю, обхватив чужие колени, и вымаливать прощение, несмотря на то, что в глубине души он по-прежнему считал себя правым в возникшей ситуации. Вот только А-Чэн его правым не считал — буквально вколотил в землю загробным голосом, расчленил потемневшим взором оттенка набухших грозовых туч, утопил в море беспомощности и вины. И ушёл, как ни в чём не бывало, охотиться на страшного древнего монстра — в этом тоже был весь наследник великой секты Юньмэн Цзян. И всё же… Всё же его А-Чэн без раздумий позволил Вэй Усяню располосовать свою нежную фарфоровую кожу ради того, чтобы обезвредить беснующуюся тварь. Несмотря на возникшие ранее разногласия, А-Чэн спокойно и легко вручил в его дрожащие ладони свою жизнь, будто с самой первой их встречи Вэй Усянь только и делал, что совершал героические поступки, хотя бывший беспризорник знал — лучше всего на свете у него получалось влипать в неприятности и затягивать за собой близких людей. Вот как сейчас. Но А-Чэн почему-то всегда доверял ему безоговорочно, и, посылая в глотку твари духовный клинок, Вэй Усянь вдруг подумал, что ради А-Чэна мог бы и голыми руками оторвать голову Черепахе-Губительнице.

***

Вэй Усянь рвал и метал. Снова. Утешало лишь то, что на этот раз в своей яростной агонии он был не одинок, — госпожа Юй, с беспристрастным лицом проводившая мужа и единственного родного сына в Безночный Город, теперь вихрем носилась по поместью, но всё, за что бы она ни бралась, предательски валилось у взвинченной женщины из рук. Вэй Усянь ощущал себя похожим образом — он готов был прыгнуть в жерло пробудившегося вулкана, если бы А-Чэн попросил, но А-Чэн решительно запретил своему другу и названому брату следовать за ним в расположение самого опасного ордена в Поднебесной. Просто развернулся, не бросив даже прощального взгляда, и умчался в сереющее небо вместе с отцом, оставив их с Юй Цзыюань беспомощно наблюдать, как растворяются в вязком мареве пыльного воздуха два статных силуэта в фиолетовых одеждах. В тот день Вэй Усянь честно попытался отвлечься — он тренировался, рисовал экспериментальные талисманы и даже выбрался на озеро с шицзе, где печально улыбающаяся девушка, всеми силами пытавшаяся скрывать своё волнение, научила непутёвого Вэй Усяня плести некое подобие венков из отцветающих лотосов. Повертев в руках своё «великолепное» изобретение, юноша внезапно подумал, что А-Чэну безумно пошло бы украшение из нежных пенно-розовых лепестков в распущенных агатовых волосах. А-Чэну вообще шло всё, и Вэй Усянь искренне не понимал, как это богоподобное создание оказалось в человеческом семействе Цзян, да ещё и рядом с ним самим — беспардонным, нахальным сиротой. «Ты не стоишь и мизинца А-Чэна», — ядовито сказала ему госпожа Юй однажды, явно надеясь уколоть приёмыша побольнее, но она и подумать не могла, что сам Вэй Усянь считает точно так же. И вот теперь А-Чэн оказался за пределами досягаемости, практически один и, несомненно, в опасности, а они с Юй Цзыюань — непримиримые враги с первого появления Вэй Усяня в поместье — могли лишь понимающе переглядываться между собой и тут же неловко опускать воспалённые глаза в пол. — Вэй Усянь, — сказала ему хозяйка Пристани Лотоса на следующий день. — Я хочу отправиться в Безночный Город вслед за сыном, — как и ожидалось, главу ордена она даже не сочла нужным упомянуть в своей речи. — Я полечу с Вами, — юноша кивнул головой и стиснул кулаки до боли, морально готовый услышать твёрдый отказ, а затем отстаивать свою позицию до победного конца, но заклинательница лишь устало вздохнула и побарабанила миндалевидными ногтями по столешнице. — Вэй Усянь, на что ты готов ради моего сына? — внезапно осведомилась она, и старший ученик застыл на секунду каменным изваянием, обдумывая в голове неожиданный вопрос. На что он готов ради А-Чэна? А-Чэн был с ним всегда, практически с самой первой минуты пребывания Вэй Усяня в резиденции ордена Юньмэн Цзян. А-Чэн учил его правильно читать, кормил спелыми локвами и защищал от бродячих собак. А-Чэн прикрывал его проступки во время обучения и терпел вместе с ним наказания, гасил конфликты, в которые бездумно влезал Вэй Усянь в силу ребяческой пылкости, и спокойно извинялся за него перед другими, чего сам Вэй Усянь никогда бы не сделал. А-Чэн гладил его по голове и вполголоса напевал странные, но мелодичные колыбельные, когда Вэй Усяню снились кошмары о прошлой жизни на улице, показывал ему самые красивые места Пристани Лотоса, выгораживал перед суровой, беспощадной матерью и улыбался Вэй Усяню так, словно он — безродный и невоспитанный мальчишка — был величайшим сокровищем на планете. Вэй Усянь ощутил, как стальными тисками сдавило грудь, но встретил пытливый взор госпожи Юй прямо и уверенно. — На всё. Умереть. Убить. Юй Цзыюань едва уловимо вздрогнула, но чело её сиюсекундно смягчилось, а уста тронула слабая усмешка, сделавшая вдруг и без того прекрасную женщину внешне ещё на десяток лет моложе. — В таком случае, мы с тобой думаем в одинаковом ключе, — задумчиво произнесла она. — Собирайся, Вэй Усянь, нам пора отправляться в путь. Его не пришлось упрашивать долго, потому что душа Вэй Усяня уже давным-давно парила над Безночным Городом, где обретался А-Чэн, а телу оставалось лишь к ней присоединиться. В хаос, устроенный ожившими мертвецами и другими тёмными тварями, Вэй Усянь рухнул почти что с неподдельной радостью — духовный клинок азартно пел в его руке, а сердце рвано билось в клетке из рёбер, того и гляди норовя вырваться наружу и свалиться прямо под ноги опешившему от их появления А-Чэну, — о, это выражение незамутнённого изумления на благородном лице стоило их с Юй Цзыюань тайных манипуляций. Впервые на памяти Вэй Усяня его непробиваемый А-Чэн действительно растерялся, но юноша, затаив дыхание и внимательно отслеживая смену эмоций в пепельных радужках, всё же не мог не заметить тщательно замаскированную радость. Скучал ли А-Чэн по Вэй Усяню столь же сильно, как скучал сам Вэй Усянь? Настолько, что его длинный язык развязался ещё больше, выдавая волнение с потрохами и выплёскивая в воздух всякие бредовые глупости про лотосовые венки, которые названый младший брат непринуждённо подхватил, одаривая Вэй Усяня привычной задорной улыбкой, — если бы от счастья умирали, Вэй Усянь добровольно улёгся бы в свежевскопанную могилу. Конечно же, он снова оплошал. Будучи стопроцентно уверенным в собственной боевой мощи и в тактических способностях А-Чэна, Вэй Усянь позволил себе отвлечься буквально на минуту, но мир вокруг уже окрасился в сплошной красный цвет, а в груди прочно поселилась бездонная сосущая пустота, цепкими ледяными пальцами разорвавшая грудину и просочившаяся внутрь, словно рука мертвеца, которая легко, как нож в сливочное масло, вошла в тело А-Чэна. Верный Цзыдянь сориентировался быстрее, чем сам Вэй Усянь — бесполезный и никчёмный, и отсёк твари голову, но кожа А-Чэна уже бледнела на глазах, а изо рта потоком хлынул густой багрянец. Вэй Усянь бросился вперёд, кажется, судорожно выкрикивая чужое имя на разные лады, но ничего при этом не соображая, а молодой господин Цзян лишь рассеянно сказал что-то про те самые проклятые лотосы. И улыбнулся, как улыбался Вэй Усяню с самой первой их осознанной встречи в лазарете Пристани Лотоса. Дальнейшее он помнил с трудом — его насильно оттаскивали от истекающего кровью тела сильные руки дяди Цзян, а Вэй Усянь орал, рычал, выл и кусался, полосуя отросшими ногтями чужое фиолетовое ханьфу, в попытке добраться до едва подающего признаки жизни А-Чэна. Госпожа Юй оказалась более милосердна — лишь наградила его полным боли и мрака тяжёлым взглядом и вырубила одним движением, когда властный глубокий голос совсем рядом приказал, сорвавшись буквально на мгновение на хриплый шёпот: — Уберите отсюда этого невоспитанного щенка, чтобы не отвлекал. Проваливаясь в беспамятство, Вэй Усянь успел обиженно подумать, что он-то никогда не стал бы мешать кому-либо спасти А-Чэна, что отдал бы ради этого и собственное золотое ядро, и собственную жизнь, если она бы понадобилась лучшему другу и названому брату. Последующие несколько дней превратились для Вэй Усяня в воплотившийся наяву ночной кошмар — он просиживал под дверью лазарета часы напролёт, отказываясь принимать даже плошку с пустым рисом из дрожащих рук бледного, как полотно, Вэнь Цюнлиня, не слушал отрывистые команды сестрицы Цин, которая, в конце концов, плюнула на его незримое присутствие, не вёлся на ласковые и укоризненные уговоры дяди Цзян. Лишь Юй Цзыюань, не отходившая от постели сына, казалось, в достаточной степени понимала его чувства, позволяя приёмному сыну находиться рядом с их драгоценным А-Чэном. Юй Цзыюань молчала, а когда замученная, как многолетняя узница казематов, Вэнь Цин сообщила, что жизни молодого наследника больше ничего не угрожает, хозяйка Пристани Лотоса на мгновение положила узкую изящную ладонь на растрёпанную макушку первого ученика и покинула покои быстрым шагом, не оглядываясь. Вэй Усянь, наконец, остался с А-Чэном наедине — проницательная Вэнь Цин возмущалась лишь для виду, а её младший брат больше не пытался навязывать своё общество, хотя на третью ночь пребывания в лазарете полусонный Вэй Усянь всё же различил в темноте у постели А-Чэна всполохи алого пламени на белоснежном тканевом холсте — должно быть, дева Вэнь зашла проверить состояние больного. О том, что тёмная фигура была выше и мощнее целительницы раза в два, уставший Вэй Усянь предпочёл не задумываться. А-Чэн — храбрый и упёртый — как обычно решил всё самостоятельно — пинком выбил дверь из загробного мира во внешний и ворвался в их посеревшую однобокую рутину, лихорадочно сияя лиловой грозой покрасневших от лихорадки глаз и умудряясь виртуозно ворчать на всех мимо проходящих, даже будучи временно прикованным к постели. Вэй Усянь тогда ошарашенно замер на пороге покоев, не смея поверить в очевидное, а уже через секунду смущённый А-Чэн крепко обнимал его за плечи и сварливо называл старшего брата плаксой, когда чужие слёзы насквозь пропитали его нательную рубашку буквально за пару минут. Впрочем, Вэй Усяню было не стыдно.