Человеческая грань

Кажется, это уже пятнадцатое утро, солнце которого робко озарило ведьмачью школу волка. Но Чун Юнь не уверен, он сбился на седьмом. Время будто поменяло свой ход, дни стали тянуться по нескольку лет, заставляя жить от завтрака до ужина. Пятнадцатое утро, пятнадцатый день, как он не видит ярких глаз Син Цю, как не чувствует его холодных прикосновений, как он «заперт» здесь. Пятнадцать дней назад Сяо привел его сюда полумертвого, задыхающегося от боли в горле и легких. Привел, сказав другим ведьмакам, что он, Чун Юнь, часть заказа и что он побудет здесь, пока не поправится. Но есть ли у него шансы? Зачем выздоравливать, жить дальше, зная, что даже в родном городе тебе уже не рады, видя, как все косятся на шею, искусанную вдоль и поперек, и отходят подальше, смотря с презрением. Даже все знакомые и друзья остались там, в уже, кажется, не существующем мире разумной нечисти. Придут ли они за ним? Покажут ли дорогу обратно? Ведь сам Чун Юнь дороги не знает. Но, если бы знал, обязательно бы ушел, не смотря на трясущиеся руки, подгибающиеся ноги и спутанные мысли. Чун Юнь много думал об этом. Как он придет к Альбедо, как от него пойдет к оборотням, как дойдет до поместья вампиров и там его обязательно, обязательно будет ждать Син Цю, сверкая взглядом и слащаво улыбаясь. Они снова обнимутся, обменяются улыбками, посмотрят друг другу в глаза, будут долго-долго разговаривать и, разумеется, проведут ночь, в которой одежда лишь мешает. Только вот Чун Юнь совсем не думал о том, что далеко за пределы выделенной ему комнаты его не пускали, ведьмаки говорили, мол, нельзя тебе еще так далеко ходить, помрешь где-нидь, а Сяо за тебя ответственен. Да и сил не было. Сколько бы экзорцист ни отдыхал, силы не приходили. Наверное, их удушало это невыносимое ощущение пустоты во всем теле. Этого всего не существует. Это все ненастоящее. Как мантру, каждый вечер Чун Юнь говорил себе одно и то же, искренне веря, что, если он сейчас уснет, проснется уже в объятиях Син Цю. Но просыпался он не от солнца, что светило в окна их тесной квартиры или нежного шепота Син Цю, а от того, как дежурный ведьмак стучал в дверь его комнаты, оповещая о завтраке, от которого тошнило, стоило только подумать о нем. И вот оно, шестнадцатое, наверное, утро в одиночестве. Чун Юнь хочет назад, хочет к Син Цю. Чтобы тот снова приласкал его, снова полюбил, заверил в своих самых глупых идеях. Он уже готов поверить в каждое слово Син Цю. Лишь бы он был рядом. Но почему его нет? Думать над этим дальше Чун Юнь ненавидит – накатываются эти надоевшие слезы, что только и делали, что лились в первые дни. Идя на короткую прогулку до внутреннего двора ведьмачьей школы, Чун Юнь не смотрит в стекла окон и выше задирает ворот одежды – ему страшно ловить собственный взгляд в отражениях. Впалые безжизненные глаза с синяками, исхудавшее тело, засаленные волосы и искусанные ногти. Разве такого Чун Юня полюбил Син Цю? Нет, он полюбил кого-то другого. Он полюбил того семнадцатилетнего экзорциста, что ходил из города в город в бесплодных поисках духов, а не Чун Юня. Как давно он перестал им быть? А в прочем, имеет ли это теперь значение. Нет, Син Цю не умер. Он ждет, пока Чун Юнь наберется сил. Может, он хочет отойти от постоянных головных болей, чтобы потом они смогли жить как раньше. Но если… он не умер, но и возвращать все не собирается? Что, если Чун Юнь надоел ему, а убивать самому стало жалко? Что, если он нашел себе уже кого-то другого? Кого-то, кто не убивает его кровью. Нет, нет, о таком думать нельзя. Это очередное табу, наверное, девятое уже за эти шестнадцать дней. Сон у Чун Юня тревожный, полный каких-то отрывков, каких-то воспоминаний, миражей и чувств. Будто это лето, каждую ночь быстро пролетающее перед глазами, распалось на маленькие кусочки и теперь не может собраться воедино, и каждая часть упорно, но безрезультатно пытается занять свое место в хронологии. Слишком быстро, Чун Юнь не успевает уловить мысль одного воспоминания, как его тут же сменяет другое. Неосознанно сжимая одеяло и простыни, он мечтал, чтобы этот ужасный сон скорее прекратился, мечтал проснуться в родных холодных объятиях, чувствуя на шее прикосновения любимых губ, и чтобы голос Син Цю тихо шептал его имя. И вот он, очередной будоражащий до мурашек стук в дверь. И вот она, реальность, что хуже разорванного сна. – Чун Юнь, – это голос дежурного, от него хотелось отвернуться, зарыться глубже в одеяло, может, даже задохнуться под ним, – тебе нашли чародейку. – Выглядишь совсем не рок-н-ролльно, – знакомый голос, знакомая манера речи, заставили Чун Юня поднять голову, встречаясь взглядом со сдержанной улыбкой Синь Янь. – Что? – быстро проморгавшись, он сел на кровати, спуская ноги к полу. – Она сказала, что знает тебя, и вызвалась в лекари, – будто читая рапорт, выговорил дежурный ведьмак-ученик, пропуская ведьму в комнату. – Госпожа из знатного рода Юнь заверила нас в ее целительских способностях. Если что-то будет выходить из-под контроля, ведьмаки тут же примут соответствующие меры. Чун Юнь его не слушал, слова попросту смешивались в одну кучу, он лишь смотрел, как Синь Янь ставит свою сумку на небольшой столик в углу, кажется, это футляр для одного из инструментов, под которые она поет. Только зачем они сейчас? – Спасибо, – совсем не задумываясь над ответом, только и смог сказать Чун Юнь, опуская голову. Его и вправду пытаются вытащить из этого состояния? Но не окажутся ли их старания напрасны? – Тогда на этом пока все, – ученик-ведьмак попрощался с ведьмой и Чун Юнем. – До завтрака полчаса, не забудьте. – Мы обязательно придем! – помахав рукой уходящему дежурному, Синь Янь развернулась на каблуках, пытаясь рассмотреть в чужих голубых глазах хотя бы маленькую искру жизни. Только вот не получилось, она глубоко вдохнула. – И… давно ты тут? – Не знаю. Чун Юнь ни в коем случае не хотел обидеть чародейку своим сухим ответом, но что еще он мог сказать? Мысли никак не хотели доходить до него. Нет, наверное, они пытались, но либо путались в светлых волосах, либо разбивались о череп, так и не став предложениями или хотя бы связными словами. – Послушай, – Синь Янь подсела к нему на край кровати, она явно волновалась перед этим разговором, по крайней мере, об этом говорили ее глаза, – ведьмаки сказали мне, что один из них сделал с Син Цю, – замолчав на пару секунд, она попыталась разобрать, что творилось в душе Чун Юня, смотря прямо в его вертикальный зрачок. Но увидела лишь пустошь, какая бывает в степи поздней осенью, когда даже редкие деревья перестают казаться живыми, – и мне тоже очень жаль. Это совсем не рок-н-рол, поэтому… – ведьма на секунду опустила голову перед тем, как снова резко поднять ее, сверкая глазами, – позволь мне позаботиться о тебе! Как ты спас меня от костра! – Хорошо, – потупив взгляд, Чун Юнь почувствовал, как на его плечи легли руки чародейки. – Ты всегда можешь рассказать мне о том, что думаешь, – в ответ лишь тихий кивок. Может, в этом всем и есть смысл. По крайней мере, Чун Юнь теперь отвлекался от больных надоевших мыслей. Ненадолго, правда, только когда разговаривал о чем-то постороннем с Синь Янь, но все же. Прогулки. Ведьма говорила ему, что прогулки необходимы, как она выражалась: «Самые зажигательные концерты проводятся именно на улице!». Причем тут рок-концерты, Чун Юнь не понял, но из последних сил, идя рядом с Синь Янь, он бродил по внутреннему двору ведьмачьей школы. Погода позволяла, радовала чародейку теплотой, отражаясь в ее глазах яркими задорными огнями. Только вот Чун Юню не нравилось в них смотреть. Нет, глаза Синь Янь в этом не виноваты, как и не виновата радость, в них игравшая. Это все из-за мыслей. Каждый раз, стоило Чун Юню пересечься взглядом с этим медом, разрезанным только зрачком, сознание дорисовывало темный переулок, пыльные стены домов, черного кота и светящиеся, самые яркие во всей этой тьме, янтарные, даже золотые глаза его любимого Син Цю. Как же тогда близко он был. Синь Янь порой слишком громкая, слишком будоражащая, слишком выматывающая, слишком… радостная? Да, наверное, именно так. Вечером ведьма играла Чун Юню на своей гитаре, напевая какие-то песни на другом языке. От них неприятные ощущения пустоты и отрешенности постепенно уходили всего на пару мгновений, но если верить самой чародейке, то, что внутри Чун Юня происходит что-то такое – уже большое достижение. Конечно, он понимал, что Синь Янь старается сделать все как можно лучше, она разговаривала, не смотря на молчаливость Чун Юня, давала настойки от хвори в горле и следила, чтобы он поел хотя бы пару раз в день. Конечно, ему не все равно на усердие ведьмы поднять его на ноги, и именно поэтому он старался, старался хотя бы казаться здоровым, что получалось крайне скверно. Чун Юнь не хотел показывать ей, как ночами, сильнее закутавшись в одеяло, он скучал по холодным прикосновениям тонких пальцев к коже, сжимая волосы у корней, чтобы хотя бы пару мгновений не представлять, как Син Цю целует его или как они вместе гуляют по городу. И даже энергия Ян уже не была такой проблемой как раньше, она затаилась где-то глубоко внутри, будто тоже горюя по тому, кто постоянно будил ее, кипятил в молодой крови экзорциста.

***

– Чтобы устроить хороший концерт нужно много энергии, как же ты ее получишь, если не будешь есть? – по-детски нахмурив брови и поставив руки в бока, Синь Янь смотрела на Чун Юня, который уже несколько часов, сидя на постели, смотрел, как с дерева под его окном срываются последние листья. Сколько он уже живет у ведьмаков? Точно больше месяца. – Не хочу, – он прокашлялся, прикрывая рот кулаком, – да и не собираюсь я концерты устраивать. – Дело не в этом… Снова. Он снова ее разочаровал. Но Чун Юнь не может ничего с собой поделать, слишком тошно даже смотреть на еду. И почему-то именно сейчас в воспоминаниях появились те самые сладости с шабаша. Сможет ли он когда-нибудь еще раз их попробовать? Чун Юнь сам не заметил, как же сильно он изменился. Конечно, он чувствовал себя лучше, хоть какая-то дыра в груди все никак не хотела зарастать, как и не сходили синяки на шее. Наверное, это из-за того, что он все еще слаб здоровьем. Но Чун Юня пугало совсем не это. Ему противно слышать от самого себя резкие слова в сторону ведьмы или ведьмаков. Будто его язык заменили, и теперь он говорил сам, не слушая Чун Юня. Иногда грубил или даже колко огрызался. Но как только осознание сказанного доходило до него, он тут же извинялся. Чун Юню все больше хотелось побыть одному, чтобы никто не тревожил его, не напоминал, из-за чего он здесь. Может, так он быстрей умрет и перестанет скорбеть? Нет, нельзя об этом думать – и вот оно, еще одно табу на мысли. Но сколько бы Чун Юнь не отгораживал себя от каких-то тем, какая-нибудь тонкая, непрошеная мысль все-равно раздором проносилась в его голове. А что, если он сам виноват в том, что случилось? Если бы он тогда не послушал Син Цю и не ушел, если бы он сразу почувствовал, что что-то идет не так, стоило только появиться первой нездоровой усталости, если бы изначально не позволил участить график укусов, если бы… не согласился на этот дурной контракт с вампиром? Нет, если бы не согласился, если бы не пошел с ним, Чун Юнь бы никогда не узнал, какой счастливой может быть жизнь с любимым. Но тем не менее, Син Цю уже мертв. И этого не исправить. А его убийца… ходит сейчас, будто ничего и не было. Может, для ведьмака это и правда так. Сяо убил Син Цю. И мысли об этом заставили кулаки Чун Юня сжаться. А ведь когда-то он восхищался им, считал таким сильным, считал примером для подражания, но как теперь спокойно смотреть в глаза ведьмаку, если он разлучил его с любимым? Как сдерживать порывы злости? Чун Юнь старался дышать ровно, Сяо не виноват – это заказ, а значит тот, кто нанял ведьмака, и ответственен. Жаль только, что Чун Юнь никогда так и не узнает, кто же он, этот заказчик. Но не меньше его беспокоила Ху Тао. В ту ночь она пришла к ним, но откуда узнала, что Син Цю мертв? Она навещала его? Почувствовала опасность? Чун Юнь не помнил, как она появилась или ушла, в памяти остались лишь ее слова про вампирские запреты. Но если Син Цю и нарушил их, можно ли было изменить наказание? Слишком много непонятного, от этого заболела голова. И сколько бы Чун Юнь ни массировал виски в попытках унять неприятные ощущения, он снова и снова думал о том, кто же виноват в том, что все так обернулось. – Почему ты уверен в том, что кто-то виноват в этом? – может, рассказать все Синь Янь и не было самой хорошей его идеей, но хотя бы теперь он думает об этом не один. – Потому что… – а если подумать заново, то правда: почему кто-то обязательно виноват? – Чун Юнь, никто не мог точно знать будущее наперед, – ведьма аккуратно взяла его руки в свои. Чун Юнь премного благодарен ей, что хотя бы в такие трудные моменты Синь Янь давала ему тишину для размышлений. – Вы оба жили настоящим моментом, разве нет? А ведь точно. Разве они думали хотя бы о том, что собираются делать на востоке? Идеи Син Цю были довольно мутными. – Так что давай снова жить настоящим! Давай, сцена этого мира ждет тебя! – ладно, Чун Юнь забирает свои мысли обратно, какое может быть спокойствие с Синь Янь? – Да, наверное, ты права, – он улыбается. Опустив голову, тихо, едва заметно, одним уголком рта. Ноябрь был прохладным, полным странных чувств. Чун Юнь не мог сказать, что так же тосковал по Син Цю, как хотя бы месяцем ранее. Да, его не хватало, все еще хотелось вернуть жаркое лето, наполненное блеском золотистых глаз, но сейчас как-то легче. Легче даже дышать, и дело вовсе не в свежем осеннем воздухе или наконец спавшей хвори. Что-то другое будто постепенно отпускало его грудь, но все так же неприятно сдавливало, стоило отголоскам сознания вспомнить что-либо связанное с вампиром. И выходя на очередную прогулку, Чун Юнь уже не боялся своего отражения. Синяки пожелтели, ранки затягивались, глаза больше не были такими вялыми, даже волосы помыты и привычно вьются и пушатся в разные стороны. Чун Юнь смог даже восстановить медитации и легкие тренировки, что были так необходимы ему после месяцев безделья. Наверное, это все настойки Синь Янь, которые она давала ему каждый вечер. Зима выдалась снежной. Такой, что на прогулках ведьма иногда кидала в Чун Юня снежки, чтобы тот усмехнулся и покрасневшими от мороза пальцами собрал ответный. Ему легче. Хоть тоска и не ушла до конца, усиливаясь с приходом ночи. Иногда Чун Юню даже казалось, что он видит знакомый силуэт среди зданий, идя с прогулки, он чувствовал, как в комнате его ждет Син Цю, усевшись на кровати с книгой, закинув ногу на ногу. Наверное, если бы они вместе гуляли зимой, они бы полностью промокли, навалявшись в сугробах, обкидав друг друга снегом, обветрили бы губы, а потом бы согревались, и, зная Син Цю, Чун Юнь мог с уверенностью заявить, что последнее бы происходило непременно в постели, хоть вампирам и бесполезно согреваться. Но это лишь мечты. Но Чун Юнь готов отдать что угодно, лишь бы эти мечты стали явью хотя бы на день. Чун Юнь холода не боится, и не потому, что Син Цю приучил его, а потому что энергия Ян снова начала подавать признаки жизни. Она пока все еще смирно сидела где-то глубоко, но иногда показывалась наружу, наверное, чтобы согреть хозяина в дни сильной метели. Но Синь Янь холод не особо нравится, поэтому Чун Юнь предлагал отменить дневную прогулку, заменив ее чтением. Он сам не знал, почему в голову первыми пришли именно книги, скорее всего, старая привычка. И читая ведьме вслух какой-то завалявшийся у ведьмаков роман, Чун Юнь невольно представлял, как рядом на спине лежит Син Цю, прикрыв глаза, наслаждаясь. И почему-то от этого в глазах начинало неприятно щипать. Син Цю бы понравился этот роман про двух друзей, что с пеленок были вместе, но так и не смогли помочь друг другу, когда это было так необходимо. Красиво и грустно. «Их поступки были благородны, даже жаль, что это благородство в конце утопилось в алкоголе», – Син Цю сказал бы именно так, Чун Юнь почему-то уверен в этом. А ведь читал он все так же: с запинками и паузами. Самой радостной и неожиданной новостью для всей школы волка был приход Сяо после долгих заказов на время небольшого отдыха. Разумеется, все ведьмаки, что сейчас были в школе, спешили поприветствовать его, но сам он шел лишь в одну комнату. – Вижу, тебе лучше, – Сяо сдержан, как и всегда. – Да, большое спасибо за приют, – Чун Юнь качнул ему головой. – Думаю, весной я уже смогу уйти. – Если ты уверен, что готов. Чун Юнь уверен, что более не хочет здесь задерживаться. Слишком уж много он в этих стенах думал о Син Цю. И поэтому, как только морозы утихли, а снег начал таять, он ушел из ведьмачьей школы за Синь Янь, чтобы путешествовать, помогать ей с концертами, отплачивать за свое лечение. Конечно, ведьма говорила ему, что он еще не до конца оправился, но не уговаривала вернуться к ведьмакам, только наливала побольше целебной настойки за ужином и рассказывала о том, куда она обычно ходит. Проститься со школой для Чун Юня не было проблемой, он поблагодарил всех ведьмаков за заботу о нем, но на Сяо запнулся. Смотреть Златокрылой Птице в глаза оказалось труднее, чем это могло показаться. Чун Юнь не винил его в смерти Син Цю, уже не видел смысла, но Сяо сам пожал его руку и даже попросил выделить ему серебряный меч из арсенала ведьмаков – на непредвиденный случай. Что же конкретно значил этот жест со стороны Сяо, Чун Юнь не знал. Может, он сам много думал о том, что сделал, что разрушил, или это что-то другое, но развивать эту мысль у Чун Юня не было ни времени, ни желания, Синь Янь уже вела его в сторону какого-то города. Путешествие с ведьмой – это не походы экзорциста. Оказывается, жить можно и так. Без заказов на изгнание кого-либо, без заказов, что на самом деле были предназначены ведьмакам, без постоянных остановок в постоялых дворах всего на ночь. Но в этом тоже была какая-то своя романтика. Теперь его домом на месяц становился какой-нибудь маленький домик в одной из деревень. Днем они с Синь Янь помогали местным жителям. Чун Юнь, хоть он еще и не совсем восстановил свои силы, уже справлялся с несложной работой по хозяйству, частенько старики просили его починить что-нибудь по дому. И забив очередной гвоздь, Чун Юнь расстроено смотрел по сторонам, будто рядом мог стоять кто-то еще, будто он снова платит таким способом за разрешение переночевать. Но нет, этого всего уже нет, закончив работу и нахмурясь от неприятных мыслей, Чун Юнь шел в дом, выделенный Синь Янь, в котором она распевалась перед вечерними песнями деревенским или в небольшом котелке варила какую-то настойку от болезней. Чун Юню не на что жаловаться. Его, наверное, даже устраивает новая жизнь. Слушать игру Синь Янь ему понравилось, хоть от такой музыки и закладывало уши, а энергия Ян подпрыгивала на особенно громких моментах. Все-таки чародейка была права: концерты на улице куда лучше, чем небольшая игра в доме. Ведьма могла позволить себе петь во все горло только днем, ближе к вечеру постепенно затихая – обычно в это время матери усыпляли своих детей. Но Чун Юнь уходил где-то на середине концерта, уходил на другой конец деревни, туда, где потише, туда, где он сможет в одиночестве любоваться ночным небом, ловя взглядом еле видимое мерцание звезд. «Видишь, вон там звезды сложились треугольником, а дальше кривой линией? – как-то Син Цю показывал ему созвездия. И если бы он был здесь, Чун Юнь уверен, он бы снова рассказал бы про них. – Это Дракон. А там…» И как только Чун Юнь сам их запомнил, находя на ночном небе пегаса, медведиц и змею?.. Но, пожалуй, самым приятным был все еще прохладный ночной ветер, что ерошил волосы, будто оставляя холодные прикосновения, наполнял легкие жизнью после затхлых ведьмачьих комнат и скорби. И если бы сонливость не гнала домой, Чун Юнь бы никогда не ушел отсюда, продолжая мечтать. Приходил обратно Чун Юнь поздно, Синь Янь уже почти спала и хриплым голосом спрашивала, где он был. Тот отвечал ей честно, рассказывал про созвездия и про то, как свеж и приятен ночной воздух. Ведьма засыпала, и Чун Юнь шел в другую часть дома на свою импровизированную кровать из лавочек, тихо шурша одеждой. Сны перестали быть отрывистыми, наверное, это хорошо, но теперь Чун Юнь почти каждую ночь отчетливо видел лицо Син Цю, до скупых слез понимая, как же сильно он по нему соскучился. И вот он, конец весны. Когда деревья уже отрастили себе новые зеленые парики, смешали листву с цветами. Когда жизнь уже зародилась, но еще не до конца окрепла. Когда нечисть полностью вылезла из своих убежищ. Что-то не давало Чун Юню покоя, оседало на сердце терпким осадком. И Чун Юнь догадывался, из-за чего это. Год назад он впервые встретил Син Цю, впервые попытался изгнать его, являясь тогда еще экзорцистом. Сейчас же Чун Юнь себя таковым не считает. Он забросил талисманы, отложил церемониальный меч, это произошло еще до смерти Син Цю. Но почему дело его жизни, дело его семьи вдруг стало чем-то из прошлого? Не потому ли, что сам Чун Юнь отказался от этого прошлого? Хоть его Ян все еще требовала схваток с духами и проверок на прочность, иногда чуть выплескиваясь за берега – ведь нет теперь особо причин для этого. Экзорцизм остался позади, точно там же, где и брошь кормильца. В каждой деревне Синь Янь помогала и пела местным, а потом снова уходила дальше. А Чун Юнь просто шел за ней. Если встречались монстры – пригождался серебряный меч. Нужно нести сумки с вещами – Чун Юнь брал их на себя. Требовалось установить что-нибудь для концерта – Синь Янь всегда могла попросить его о помощи. И собираясь на шабаш, ведьма была только рада тому, что она пойдет не одна. Не без грусти Чун Юнь наблюдал за танцующей толпой, не без ностальгии шел к торговым рядам, и плевать, что он человек, Чун Юнь уверен, он в какой-то степени перестал быть им, он уже давно переступил эту грань. Наверное, счастливой случайностью ноги сами принесли его к Альбедо. Тот совсем не изменился, с тем же шелестящим голосом, с тем же тихим взглядом, с такой же кучей каких-то бумаг. Алхимик не спрашивал про Син Цю – он уже сам все узнал. Он только интересовался, как чувствует себя Чун Юнь после всего этого. И конечно, взял образец его крови, так, из интереса. Только собравшись уходить, Чун Юнь понял, что вместо чая ему по ошибке подали воду для кисти. И почему-то в мыслях всплыли давнишние слова Син Цю. После шабаша Синь Янь даже научила Чун Юня готовить мазь от боли в суставах и от хвори в горле. Научила легким заговорам — Чун Юнь прилежный ученик. Осенью Чун Юнь решился сходить в родной город, пока ведьма уехала к одной своей подруге на месяц. Он сильнее натягивал капюшон мантии, пряча лицо, шел поздним вечером по безлюдным улицам в желании как следует проститься с матушкой. Хотя бы с ней. Чун Юнь сомневается, что отец простил или принял его. Нужная улица, нужный дом, нужная дверь и несколько коротких стуков. Тихие шаги по ту сторону, скрип петель и замирание сердца, даже двух. Отец уехал в другой город, может, даже к счастью. Чун Юнь и не помнил, как давно так крепко жался к материнской груди, сжимая одежды на ее спине, когда последний раз плакал в ее объятиях. Он смог рассказать матушке все: как взял заказ на вампира, как провел прошлое лето, как понял, что соблазнил его мужчина, а не женщина, как думала Чун Эр, рассказал про вампиров, восток и ведьмаков. Она тоже плакала, но не от того, что Чун Юнь проводил ночи с вампиром, а от того, что ее все еще единственный и самый любимый сын так и не стал в итоге искренне счастливым. Чун Юнь ушел так же быстро, как и пришел, пообещав писать хотя бы иногда. Их разговор был еще одним облегчением. Хотя бы матушка теперь не думает, что он навсегда бросил их с отцом. С Синь Янь Чун Юнь встретился в соседнем городе, откуда они снова пошли вместе. Но сколько бы они ни ходили вдвоем, столько бы ни разговаривали, сколько бы ни делили ужин, Чун Юнь все никак не мог почувствовать чего-то, что было с Син Цю. Было ли причиной то, что вампир все еще любим им, Чун Юнь не знает. Но к Синь Янь в особом плане его почему-то совсем не тянуло. Неужели страсть в нем могли вызвать только мужчины? Неужели он стал в край «неправильным»? Да, так и есть, и Чун Юнь готов это признать. С постоянными раздумьями, воспоминаниями и ностальгией прошло это лето, следующее и еще одно. Они прошли невероятное множество дорог, многое увидели, и боль от потери притупилась, стала ровной и гладкой, будто кусок битого стекла в реке, она больше не мешала. И в какой-то момент Чун Юнь понял, что больше не хочет жить дорогой. Он нуждается в покое, хотя бы на время.

***

Октябрьское солнце глаз не слепит, скрывается за плотными облаками, будто боясь показаться земле на глаза. В маленькой деревушке всегда тихо, если не считать смех пары детей, что бегают каждый день по улицам, гоняясь то за курицами, то друг за другом. Даже нечисть нападает редко, боится острого меча и сильной энергии солнца. Чун Юнь ничуть не жалеет, что остался в этой деревне на юге страны. Здесь ему рады в каждом доме, здесь ему помогли построить свой, маленький, но свой, здесь он помогает людям. Когда он только пришел сюда, никто и не верил ему, что такой молодой юноша способен вылечить больные колени всех стариков, расправиться с утопцами неподалеку, да еще и какую-то ересь изгнать с чердака мельницы. Сейчас же все знают, к кому обратиться, случись что серьезное. И Чун Юнь совсем не против. Он даже рад быть снова полезным, быть чей-то опорой. – Ты такой молодой, а уже взвалил на себя нашу деревню, не жалко тебе? – бабушка Лань Хао часто заглядывала в его дом на краю деревни, чаще всего просто поговорить, посмотреть, как Чун Юнь готовит для нее мазь от боли в пояснице. Но тот лишь тепло улыбался ей, продолжая толочь травы в ступке. – Моя юность стоила как целая жизнь, – заправив отросшие пряди за ухо, Чун Юнь подошел к забитым полкам шкафа, ища что-то нужное. – А все-таки не пора ли тебе уже девчушкой обзавестись? – старушка, отхлебнув чая из кружки, вытянула руку в сторону Чун Юня. – Смотри какой красивый, все незамужние одно только и кричат. Взять даже мою внучатую племянницу-то, после того как ты ее вылечил, только о тебе и говорит: наш травник такой сильный! Да глаза блестят словно речка на рассвете! – нарочно повысив голос на несколько тонов, Лань Хао поерзала на стуле, изображая девушку. – Ей-богу, сил моих больше нет эту дуру слушать! Чун Юнь тихо посмеялся, наконец найдя нужное масло, снова подошел к ступке с травами, вылив туда несколько капель. – Чего же вы так грубо о ней говорите? – едва заметно покраснев ушами от лестных слов, Чун Юнь положил готовую мазь в маленькую баночку. – Ой, да леший с ней, – бабушка демонстративно махнула рукой. – Ваше лекарство готово, – он снова улыбается, протягивая готовую мазь. – Спасибо тебе еще раз! – сразу повеселев лицом, Лань Хао убрала баночку в свою сумку. Она уже хотела вставать со своего места, как резко распахнула глаза, шлепая себя по лбу, напугав этим целителя. – Старая моя башка, я же хотела у тебя про один слух спросить! Что? Что еще за слухи? Чего они касаются? Почему он о нем не слышал? Чун Юнь еле уловимо напрягся. – Ходит по деревне у нас один слушок, что мол, ты из известной семьи бежал. Слышала, что вот одурила одного мальчугана какая-то девка, сбежали они сразу из дому, а та девка возьми, да и помри. Говорят, мол, похож ты сильно на того пацана. Спорят, какая ж у тебя фамилия, нам-то ничего про это не говоришь. Чун Юнь оцепенел. Как они узнали об этом?! Кто-то переехал сюда из С.? Собравшись с духом, Чун Юнь попытался расслабиться. Да, перестав быть экзорцистом, он никому не рассказывал о своем прошлом, о семье и фамилии. Все-таки, еще много людей живет, помня его как Чун Юня, экзорциста, что на славу справляется со своей работой. Но тут же у него другая жизнь. Теперь он лекарь и представляется он просто Юнем. Даже хорошо, что это всего лишь слухи, и жители деревни не знают всей истории, о том, кем на самом деле была его почившая любовь. Что был это юноша-вампир. И как долго Чун Юнь остерегался всего, что могло ненароком задеть и разбередить его старые раны, что уже и не видны. Но сейчас он не боится этого, он принял все до последнего воспоминания, до последнего чувства, до последней скорби. – Син, – он сжал край рубахи, стараясь продолжать приветливо улыбаться бабушке, – меня зовут Син Юнь, и нет, в моей жизни не было ничего такого, как говорят слухи. – Вот как, обознались эти дураки значит, ух, стукнуть бы их, чем-нибудь! – она посмеялась и наконец встала со стула, направившись к двери. – Тогда я пойду, а то смущаю тебя поди. – Нет, что вы, – лекарь шагнул ей на встречу, протягивая руки. – Мне проводить Вас? – Ишь какой! Девок молодых будешь провожать, а я сама дойду, чай, с твоими мазями скоро запляшу! Лань Хао ушла, громко смеясь и хлопая дверью. Пока Чун Юнь так и остался стоять, не зная, как реагировать на все. Почему он сказал чужую фамилию? Почему он сказал фамилию Син Цю? Неужели, он все еще любит его, когда казалось, что все уже прошло?.. Чун Юнь поднял взгляд на узкое окно, за которым легкими хлопьями падал первый снег, тут же тая, только коснувшись земли. «Твои ресницы будто покрыты этим снегом», – с легким смешком чужим голосом пронеслось в голове травника, полностью сбивая его с мыслей. Нет, этот голос не чужой, это голос Син Цю, как же давно Чун Юнь не слышал его. И почему-то именно сейчас, даже спустя несколько лет, мысли о Син Цю отозвались дрожащей улыбкой и мягкой влагой в глазах. Чун Юнь понял: где-то глубоко внутри него только что умер тот влюбленный семнадцатилетний мальчик, а это были его последние вздохи.

~°~~°~~°~

Это красивая, но грустная история одного лета, история одной запретной любви. Никто из людей никогда не узнает о ней, а если кто и знал, то никогда не вспомнит, побоится кармы умершего ночного владыки.

Эта история не снискает славы, какая есть у миллионов похожих. Похожих, но таких лживых и выдуманных кем-то.

Про такую порочную и неправильную любовь напишут всего одну балладу. А автором ее будет бард в зеленых одеждах. Он никогда не сыграет ее в таверне, никогда не покажет широкой публике. Он сыграет ее всего пару раз за стаканом чего-то крепкого только для своего одинокого друга ведьмака из школы волка.