Полёт бабочки

Её руки были по локоть в сырой земле. Пока что сырой. Очень скоро она высохнет, если не будет сильных дождей. Хуа Сюэ устало вздохнула и положила корешок в плетеную корзинку, уже потом она его оставит сушиться на солнце и измельчит в ступке, сделав порошок, надо ещё через сито пропустить. Работа долгая и кропотливая. Но сердце матери было не на месте. Она знала, что её сын, единственный и любимый сын, сейчас рядом с Му Цином, что у них всё хорошо, они обязательно вернутся. Иначе и быть не может? Но в груди всё равно было беспокойство, от которого даже работа не могла отвлечь. Её мальчик скоро станет совсем взрослым, таким большим, будет уже сам путешествовать по миру, делать добрые дела. Она всегда верила, что воспитала его правильно. И всё же без участия мужа было очень сложно. По крайней мере, без прямого участия. Мастер Цзань являлся наставником, фигурой важной и ценной, и все же не отцом. Тем не менее, настоящий отец был рядом. Больше десяти лет он находился рядом с монастырем, наблюдая из укромных углов за своим сыном и женой. Каждый вечер Хуа Сюэ выходила за пределы монастыря, чтобы пообщаться со своим мужем. Первое время он был рядом зелёным призрачным огоньком, пока не научился принимать более человеческий облик. Уже ночью они вместе ходили по тёмному лесу, и женщине казалось, что они предавались какому-то странному таинству. Их разговоры могли быть долгими, поцелуи - глубокими и страстными. Он шептал ей на ухо комплименты, перебирал своими холодными бледными пальцами её белоснежные волосы и всегда говорил, что она лучшая. Он до сих пор смотрел на неё влюблёнными глазами, ласково целовал её руки, которыми восхищался несмотря на то, что они были в мозолях от трудовых будней, без украшений, с небольшими ранками иногда. Он носил её через ручей, прижимал к своей груди и говорил ей самые тёплые и ласковые слова. Они много раз обсуждали сына, далеко не один раз Юншэн порывался войти в монастырь, чтобы позаботиться о своём ребёнке, но каждый раз она его останавливала. Она рассказывала ему про успехи Хуа, про уроки каллиграфии, которые никак не принесут результата, зато у мальчика явный талант к живописи. Изображать мир у него получалось лучше, чем записывать увиденное и услышанное в виде иероглифов. Отец же весело отмахивался и говорил, что каллиграфия не главное в жизни, и вообще, ему она может и не пригодиться никогда. Женщина лишь игриво грозила пальцем и отвечала, что сыну о таких свободных взглядах отца знать не стоит. И эти мгновения счастья снова оживили ее сердце. Да, раньше гуляли по своему дворцу, наслаждались искусством, строили планы на жизнь и верили, что впереди всё будет только лучше. Сейчас же их дворцом стал лес, музыку гуциня заменили трели птиц, а картины лучших мастеров не могли сравниться с мрачной глубиной леса. Она бы с удовольствием отдала все сокровища, что у неё были, лишь бы вернуть жизнь любимому мужу. Но медицина была бессильна, а мастер Цзань, услышав о подобном, вдруг задумался, но велел женщине больше не помышлять о подобном. Даже Пэй Юншэн отказался от этой идеи. Потому что это невозможно. Невозможно уже мёртвого, очень давно мёртвого, оживить. И нет тела. Останки её мужа уже давно лежали на дне глубокой ямы, куда скинули всех семерых казнённых. Конечно, мир не рухнул, у Хуа Сюэ сложилась своя жизнь, и теперь ей даже, нежданно и негаданно, снова выпали счастливые мгновения рядом с мужем. Но беспокойство за Хуа не отпускало. Её муж обещал приглядеть за сыном, и она ему верила. Не могла не верить. И все же сердце матери не знало покоя. Её сын всегда находился рядом с ней, она могла наблюдать за ним, перевязать его раны, дать отвар, поставить иглы, чтобы снять напряжение в мышцах. Так она волновалась только тогда, когда Хуа Чэн и Му Цин уехали в столицу по поручению мастера Цзань. Тогда они были под крылом Советника. И всё же в столице жил ещё и Фэн Хайдэ, который мог причинить вред её сыну. Но было ли это возможно? Вряд ли вообще генерал стал бы иметь дело с сыном преступника, банально не захотел бы пятнать этим свою репутацию. Лекарь запретила думать о мести себе, и не давала повода думать о мести сыну. Потому что месть – путь гибели, никогда она не приводила ни к чему хорошему. Справедливость - это совсем другое. Но для восстановления справедливости нужен суд. Простой заклинатель, каким сейчас являлся Хуа Чэн, не имел никакого веса. А уж тем более ему было нечего поставить против Верховного Генерала. Из глубоких размышлений женщину вырвал голос. Она подняла голову, чтобы посмотреть на одного из монахов. Тот звал ее и, видимо, уже не в первый раз. Встревоженный молодой человек смотрел на неё так, как когда-то смотрели солдаты на поле боя. Будто она единственная, кто может ему помочь. Только она, никто больше. Совершенно никто. Лишь она. – Му Цин вернулся, с ним раненый. – сказал ей молодой монах. Лекарь кивнула. – Веди. – и она пошла за монахом, мигом отбросив, отодвинув на задний план собственные интересы и тревоги. Теперь её долг постучался к ней вот так. Нагло и совершенно не церемонясь. Её долг как лекаря. Молодой монах повел её во внутренние покои, где уже лежал раненый мужчина. Без труда Хуа Сюэ узнала в нём Фэн Синя. Рядом сидел бледный, под стать своему одеянию, Му Цин. Под глазами тёмные мешки, на одеждах кровь, часть их вообще, если судить по обтрепанному виду, ушла на перевязки. – Где Хуа Чэн? – лекарь начала аккуратно смачивать пропитанные кровью повязки чистой водой, чтобы их было легче снять с ран. В любом случае придётся чистить, потому что вряд ли Му Цин этим озаботился. – Он возьмёт плату за заказ и вернётся. Мы закончили с демоном. Госпожа Хуа, я могу вам чем-нибудь помочь? – выдавил из себя Му Цин. Казалось, он был ни жив, ни мёртв. – Да, подай мне ещё бинтов. Му Цин внимательно её слушал, неотрывно глядя на бледное, меловое лицо Фэн Синя. Его почти коснулась смерть. Она прошла рядом с ним, опалила шею своим ядовитым дыханием, принесла за собой только могильный холод. И госпожа Хуа – единственная, кто может его спасти. Её золотые руки не раз латали раны самого заклинателя. И Му Цин подавал ей склянки, приносил корешки, мази и отвары. Помогал ей вычищать раны от грязи, в свете зелёного пламени сделать это качественно было очень трудно. Му Цин не чувствовал усталости, делал то, что велят. Потому что мог делать только это. Помогать той, которая могла спасти, своими золотыми руками отвести смерть. Порой Му Цину казалось, что лечит она не травами и иглами, не массажем и стимуляцией нужных точек на теле, а с помощью духовных сил. Женщина всегда это отрицала. И Му Цин не обнаружил у нее золотого ядра. Зато у лекаря было золотое сердце и золотые руки, которые всегда помогали. Му Цин старался, держался изо всех сил, концентрируясь на мысли, что Хуа Сюэ сможет отогнать смерть. Ведь он не мог потерять, не мог отдать своих близких, как бы эгоистично это не звучало. Не мог позволить им умереть. Потому что без них умрёт он сам. И у него ничего, никого не останется. Он спасает всех их. Фэн Синя. Хуа Чэна. Маму. Мадам Хуа. Мастера. Братьев. Он спасет каждого просто потому, что хочет это сделать. И если будет необходимо, он готов отдать свою жизнь за это. Но судьба вряд ли даст ему такой шанс. Никогда не давала. И сейчас тоже. Однако Му Цин решил верить не в судьбу, а в лекаря, он вливал в Фэн Синя духовные силы, заставляя ци бежать по меридианам. Му Цин буквально заставлял его жить, действуя вопреки всем законам, которые только были и есть. Му Цин не мог отдать его смерти. Не мог. Не хотел. До гостиницы Хуа Чэн добрался ближе к утру. Ноги еле держали, руки дрожали от напряжения. И он хотел только одного: лишь бы Му Цин успел. Демон отправился вместе с Му Цином в монастырь, по крайней мере хотелось верить, что результаты их трудов будут заметны. А ему осталось только забрать плату и вернуться обратно. Демон-мясник же упокоился с миром, как и полагается. Возле его дома никого не было. И казалось, что это временно. Скоро вернётся в этот дом тепло семьи, постучится Не Цзе, на заднем дворе будет разделывать туши господин Не с сыновьями. Но этого никогда не произойдет. Не будет, потому что тело Не Цзе неизвестно где, отец же этой ночью растворился во тьме. И ничего ему больше не нужно. Сам Хуа Чэн хотел только одного: чтобы все погибшие вошли в круг перерождения, чтобы всё горе, что выпало на их жизни здесь и сейчас, обязательно было оплачено годами счастья в будущих жизнях. Они заслужили. Хотя бы молитв. Хотя бы простых молитв. Он шёл по тёмным улицам, шагая сквозь туман. Чтобы дойти до крепости стражей, надо было миновать дома богачей и затем углубиться в бедные районы. В богатом квартале есть жизнь. Даже дворец местного князя Сяохуа можно было увидеть. Но был и второй дворец. Он считался собственностью князя, однако тот в нём не жил. И когда Му Цин и Хуа Чэн приехали в Юнань, то окна были темны, только городские патрули ходили близко, чтобы поддержать порядок. Высокие стены не давали рассмотреть внутренний двор, но это было не под силу обычным людям. Эмин не был духовным оружием, но при желании на нем можно было полетать. Немного, недолго. Хуа Чэн использовал его только для того, чтобы взлететь на крышу ближайшего дома. В окнах дворца горел свет. Там кто-то был. И с высоты богатого дома можно было разглядеть, что во дворце есть даже конюшни. И там стояли лошади. Не так много, судя по громкому ржанию, всего чуть больше пятидесяти голов, но это говорило о том, что не простые люди заняли дворец князя. Юноша прищурился. По двору ходили люди, в основном солдаты, с опознавательными знаками армии Сяньлэ. Выходит, это армия? Тогда почему они не в крепости? Хуа Чэн спустился с крыши и пошёл в сторону казарм городской стражи. Надо будет у них спросить, что за люди. Хотя интуиция подсказывала ему, что ничего хорошего от этих солдат ждать не стоит. Никогда оружие не приносило пользы. Медленно поднималось солнце. Хуа Чэн шёл по узким грязным улицам города. Даже утром тут уже было заметное оживление. Но сейчас... Сейчас слишком пусто. И голоса. Шёпот. Неразборчивый. Тихий. Но несмолкающий. Сотни, тысячи разных голосов. Дети, зовущие матерей, женщины, просящие воды... И их так много. Юноша вертит головой, ищет их всех, но тут только пустота. Лишь бесконечные, пустые улицы, где нет никого. Никого. А голоса есть. А ртов, голосовых связок, языков, легких нет. Только бесплотные голоса. Нет музыки. Нет громкого и задорного смеха детворы. Нет лая собак. Нет голосов матерей, зовущих своих детей. Нет запаха лепёшек и овощей, приготовленных на пару. Нет пара от риса. Нет заливистой мелодии дицзы. Нет попрошаек, которые своими худыми пальцами впивались в ткань его штанов и просили молодого монаха подать им. Хуа Чэн подавал им. Сам. Из своих крох, которые ему выдавал мастер. Бедняки, как правило, с самого раннего утра уже работали либо дома, либо у знатных господ, либо сидели на улицах с протянутой рукой или же торговали своими талантами. Такова была их нехитрая жизнь. Из небольшого покосившегося домика вышел мужчина, крепко держа за руку юную и хрупкую девушку, и отправился в сторону дворца, где обитала армия. Хуа Чэн слышал, как она тихо просила не отдавать её этим людям, а тот попрекал её тем, что она не желает заработать лишнюю плошку воды и миску еды для детей. Девушка очень тихо плакала, но не сопротивлялась. Хуа Чэн смотрел на них, слыша и не слушая. Потому что вокруг были другие, которые просили, молили о капле воды. Но он не мог им дать. Фляга на поясе содержала в себе не простую воду, а из источника на территории монастыря. Обычным людям она может нарушить ток ци. Парочка ругалась. Одеяния их были типичными для бедняков. Видимо, всё действительно ужасно, раз мужчина готов продать или отдать во временное пользование свою жену. Юноша долго смотрел на этих двоих, пока они не скрылись в рассветной дымке. И он не понимал. Не понимал логики этого мужчины, ведь на чарку воды и миску еду можно заработать, и уж точно не отдавая свою женщину другим мужчинам. Только девушка была не женой, а дочерью. Однако Хуа Чэн об этом не знал. Он шёл по пустым улицам бедного квартала Юнань. Шёл медленно, ожидая увидеть привычную толпу, но никого не было. Большинство домиков были пусты. А голосов всё больше. Словно они поняли, что их слышат, стали кричать громче. Помимо воды они требовали мести. Их мучила жажда. Жажда воды и мести. Он шёл и слышал плач. Такой надрывный и одновременно тихий. Словно плакала сухенькая женщина. Или старушка. Он доносился из одного дома. Не выдержав, юноша рискнул заглянуть в тот самый дом, по мере приближения плач становился лишь громче. В самом доме плач практически оглушал. Но не громкостью, а глубокой болью и скорбью. Мухи жужжали внутри вокруг гниющего овоща, от чего появлялся гул. И всё это создавало странное чувство безысходности. Внутреннее убранство дома было обычным, четыре стула за большим столом, миски и чарки из глины, пучки пустынных трав, нетронутый мешочек с рисом на дне. Всего несколько горстей, но этого уже было достаточно, чтобы прокормить хотя бы одного человека. Плотная стена пыли. Тут никто не жил уже несколько дней. Или недель. А, может, месяцев. По комнатам гулял ветер, где-то кучками собрался песок. Кто-то плакал именно здесь. И голоса замолкли, давая возможность услышать плач ещё лучше. В этом плаче было их общее горе и боль. Возможно, хозяин дома покинул его. Нет, не покинул. На кровати лежало тело. Иссохшееся. Вытянутые по бокам руки, длинные крючковатые пальцы впивались в одеяло с такой силой, что в некоторых местах хрупкая ткань порвалась. На несколько секунд Хуа Чэну показалось, что по лицу трупа текут слезы. Сухая кожа, почерневшая от времени. Тело не разложилось, как полагается. Оно застыло во времени, потеряв всю живительную жидкость. В некоторых местах были видны сухожилия. Казалось, что если налить в её приоткрытый рот воды, она тут же оживёт. Впалые щеки, закрытые в смирении глаза. От неё не было ощутимого запаха. Лишь общая вонь старости. Старости и отчаяния. Судя по одежде и волосам, это была женщина. Видимо, умерла в своей каморке, никому не нужная. И всеми забытая. Было стойкое ощущение, что она ждала смерти. Лежала в своей постели, смотрела в потолок, проливая горькие слезы, и ждала, когда над ней смилуются. И боги услышали её. Обычно бедняки, которые жили одиноко, не держали у себя несколько стульев. Выходит, у неё была семья. И где они все? Даже сильный ветер стих. Только надрывный плач женщины, которая осталась в одиночестве, и голоса призраков. Хуа Чэн прошёл дальше и увидел небольшой алтарь. И там три таблички. С тремя именами. Там была одинокая незажженная палочка благовоний. Хуа Чэн аккуратно поднёс к ней пламя на кончике указательного пальца. Ароматный дым тут же наполнил комнату. Юноша ощутил влагу на щеках. Слезы? От чего? От грусти или же от едкого дыма дешёвых благовоний? Видимо, женщина похоронила всех, кого любила. И поэтому ждала смерти. Поэтому горе её так велико. Потому что погиб любимый сын, невестка и их ребёнок. Он запомнил их. Каждое имя. Жаль имя старушки так и не... – Лань Мэйфэн. – ответил ему кто-то из голосов. Хуа Чэн не знал, кто ответил. Он не знал, как они погибли. Но знал то, что горе женщины было так велико, что она предпочла умереть. За бедную женщину и её родственников, за господина Не он обязательно поставит палочки благовоний. Потому что кроме него больше некому это сделать. Пусть хотя бы от него они узнают, что такое, когда молятся. Они заслужили. И не поступком, а тем, что они такие. Они были людьми. Обычными людьми, которые жили своей жизнью. Хуа Чэн накрыл женщину белым покрывалом, стёр со стены все красные иероглифы, убрал подальше всё, что имело такой цвет. И даже снял свою красную ленту. Ей здесь не место. На полочке лежали ритуальные деньги. Хуа Чэн сжёг их в чаше. Минимально. Но он хотел проявить хотя бы каплю уважения этой женщине и её семье. Плач стих, когда последние деньги догорели. Духи словно замерли в немом ожидании. Они не знали, что будет дальше. И они замолкли. Все. Он вышел из дома. На улице так и стояла тишина, практически гробовая. У заклинателя было ощущение, что он идёт по склепу. И темная ци хоть иногда встречалась, но не была такой сильной и концентрированной. Но тишина давила едва ли не сильнее. И уж лучше бы их слышать, чем идти в абсолютной тишине. Даже в самые сложные времена бедняки выходили на улицы, играли звонкие мелодии, смеялись и трудились. Даже в самые трудные периоды по улицам бедных кварталов бегали воры, которые так и норовили стащить у всяких неудачников их деньги. Тут была жизнь. Потому что они хотели жить. А сейчас тут никого и не было, кроме той занимательной парочки. Только тишина и ветер, который гулял на узких улочках, разнося песок. Тут всё мертво. Целый район просто вымер. Только одинокие проблески жизни, которые тоже скоро станут лишь памятью. Он попытался как можно быстрее покинуть район, лишь бы не давило. Потому что выносить это невозможно. Голова сильно болела. Он вышел прямо к казармам. Стражники уже проснулись. Знакомая троица махнула ему в качестве приветствия. Из чистой вежливости Хуа Чэн махнул им в ответ и направился к командиру стражи. Тот только как следует проснулся. Он жестом попросил юношу присесть на стул. – Не ждал вас так рано с хорошими вестями. А где второй? – спросил мужчина и налил себе в чашу вино и сделал большой глоток. Пара красных струек потекли по его подбородку, пачкая одежды, которые и без того имели грязно-серый цвет. – Не хотите вина? – Он уехал раньше меня, я здесь за наградой. Этот демон вас больше не побеспокоит. – холодно ответил Хуа Чэн, отведя взгляд куда-то в сторону, чтобы его не вырвало. Картина была уж слишком мерзкой. – Откажусь, обеты. – А, да, я не хотел вас оскорбить. Расскажете, что случилось, даочжан? – капитан опустился на кресло и внимательно посмотрел на Хуа Чэна. – Да... В кабинет кто-то вошёл, нагло с пинка распахнув дверь. Сильный хлопок отвлёк двоих от разговора. Хуа Чэн обернулся, когда в помещение вошли двое. Первый высок, в дорогих одеждах с фиолетовым отливом. Выходит, не последний солдат. И на лицо его можно было назвать красивым, если бы не глаза, блестевшие, как у бешеного волка. В целом сложен он был неплохо, на вид ему не больше сорока. Второй же был заклинателем тёмного пути. Это было ясно по витавшей вокруг него тёмной ци. Старикашка с крючковатым носом, как ни странно, стоял и ходил весьма уверенно. Хуа Чэн напрягся. Уж таких гостей он точно не ждал. – Господин Бин, я беседую с молодым монахом, который вместе со своим братом избавил нас от демона. Выйдите, пожалуйста. – капитан тут же высказался, не дав гостям даже слово вставить. – Так болтайте дальше, капитан, мы просто тихо посидим. – улыбнулся Бин Хан и вместе с тёмным заклинателем сел на скамью. И Хуа Чэн ощущал на себе его холодный и расчётливый взгляд, понял, что взгляд мужчины зацепился за меч. – Как пожелаете, – слегка усмехался Хуа Чэн. – Демоном был господин Не, что я и шисюн предположили ещё тогда, когда обнаружили под его домом склад. Но господин Не не от злобы природной стал мстительным духом. У него пропала любимая дочь, которая очень тесно общалась с одним из ваших людей, господин Бин. – Юноша острым, как меч, взглядом скользнул по лицу Бин Хана. Он понял практически сразу, кто вошёл в кабинет. Потому что на такую наглость были способны единицы. Тот лишь шире улыбнулся, уже намереваясь высказаться, но Хуа Чэн продолжил. – Потом его дочь пропала, он подозревал в её исчезновении её ухажёра. Приходил во дворец, хотел спросить прямо, но беднягу избили и прогнали прочь. Спустя некоторое время какой-то шутник прислал письмо, где в подробностях было описана горькая судьба его дочери. Не знаю всех подробностей содержимого письма, но господин Не поведал, что последние мгновения её жизни были наполнены муками и страданиями. В любом случае, теперь демон упокоен, а сыновьям следует молиться и держать траур по отцу и сестре. Мой шисюн уже давал вам свиток с рекомендациями, их достаточно. Передайте их, пожалуйста, сыновьям господина Не. Хуа Чэн видел, как улыбка на лице Бин Хана померкла. И да, это того стоило. Но цель его была не задеть самого главаря всей этой шайки бешеных головорезов, а заставить их ответить по закону. – Это поведал вам демон? – спокойно спросил тёмный заклинатель. – Меня зовут Вэнь Шуй. – Хуа Чэн, господин Вэнь. Да, это поведал демон, и я своими глазами видел письмо, которое передал страже. Думаю, что это будет весомой уликой... – Господин Хуа, – вмешался капитан и положил на стол мешок с несколькими листками сусального золота. – Вот плата за услуги. Можете посчитать. Хуа Чэн не был наивным дураком, поэтому начал считать. Всё. Сколько надо. – Благодарю за точность, капитан. Бин Хан достал с пояса кошель и выудил оттуда пять листков сусального золота, подошёл к юноше и вложил в его ладонь. Хуа Чэн даже пришёл в ярость от такой наглости. Но тут Бин Хан, который был не так уж и сильно выше его, взял пальцами за подбородок и задрал его голову вверх, чтобы посмотреть на бледное лицо. – А-Чэн, возьми это золото. Я не хочу, чтобы эта история стала достоянием общественности. Это лично тебе, А-Чэн. От всего моего сердца. – и улыбался так, что Хуа Чэн хотел только выбить его зубы и оторвать эти руки от себя. Потому что Бин Хан вызывал в нём только отвращение и презрение. Как злобный бешеный волк, которого только убить, чтобы не таскал скот. Рано или поздно такой зверь нападёт и на человека. И ничего с этим не сделать. – Для вас я не "А-Чэн", даже если вы старше меня. – по его телу пробежался огонь. Заработало. Держать долго Бин Хан не сможет, потому что Хуа Чэн сейчас горячий в прямом смысле. Огненная защита никогда не подводила. – Уберите от меня свои руки, я не желаю терпеть прикосновения людей, подобных вам. И надо было, необходимо выйти из этой ситуации победителем. Бин Хан улыбнулся так очаровательно, как только мог, и убрал руки. Кожу уже ощутимо обжигало. Наглый мальчишка. – Тогда прошу простить мою грубость. Я не желал оскорбить вас. Хуа Чэн бросил на пол листы сусального золота, которые ему дал Бин Хан, словно это всего лишь пыль и ничего не значит, и оттолкнул от себя мужчину. Слишком противно. Он развернулся и пошёл к выходу. И только возле двери обернулся: – Смерти всех этих стражников и бедной девушки на вашей совести. Демон появился как ответ на ваши злодеяния и дурные поступки. И я искренне надеюсь, что вы вынесете правильный урок из этой ситуации. А если нет, то вы своим поведением создадите такого демона, которого усмирить сможет только Владыка Шэньу. И я надеюсь, что больше в моей охоте я не встречу ваших имён. – он повернулся обратно и вышел из казарм. Он не питал иллюзий, что они поймут. Нет. Они слишком привыкли к такому образу жизни. Им слишком привычно, слишком нормально и слишком хорошо. Хуа Чэн взял свою лошадь. Вторую ночью с помощью Пэй Юншэна Му Цин забрал, чтобы быстро отвезти Фэн Синя в монастырь. По пути из казарм Хуа Чэн увидел вереницу всадников, во главе ехал Верховный генерал. Вряд ли он вообще заметил обычного юношу в чёрных одеждах. Слишком мелкая птица. Только он всё равно заметил. И очень долго смотрел в спину всаднику в чёрном, ощущая в душе практически первобытный ужас.