Полёт бабочки

Последний раз, когда Ци Жун видел своего деда, кончился тем, что он пролежал в покоях два дня, страдая от тошноты и головой боли, а лекари поили его невкусными отварами, которые любимая матушка просила не выплевывать. И он глотал их. Глотал, потому что после этого она касалась его своими тёплыми руками и целовала в макушку. Она была, как поток прохладного воздуха, лёгкий морской ветер, который играл с волосами и многочисленными драгоценными камнями, приносил солёные капли воды. Ненавязчивый. Желанный. Не холодный, но и не тёплый. Она обладала красотой божества. Роскошные тёмные волосы всегда были заколоты заколками из зелёного нефрита, её изящная хрупкость создавала образ абсолютно беззащитного цветка. Впрочем, она и была такой. Хрупкой, как лёд, тонкой, как нить шелка, как лист рисовой бумаги. И кроткой. Она родилась в семье князя южных земель. Е Байшу славился очень сложным характером, перепадами настроения и тяжёлыми кулаками. Большой мужчина, который настолько привык, что ему ничего не будет за то, что он поднимал руку на своих женщин. На красавицу жену, которая перед выходом всегда терпела, как служанки пудрили её лицо, пряча за слоем косметики уродливые синяки, надевала платья закрытые, чтобы никто не увидел следы взрывного характера её мужа. Она всегда учила терпеть. Терпели её дочери, которых отец предпочитал наказывать лично за любые проступки. Терпела его мать, на которую поднимал руку её собственный муж, отец Ци Жуна. Он помнит его как мужчину широкого в плечах, с сухой и бледной кожей. А ещё у него была сабля, которую этот ублюдок любил едва ли не больше своей жены и самого Ци Жуна. Только его тёте повезло больше. Ей в мужья достался сам император, который с любимой супруги сдувал пылинки, не поднимая не то, что руку, он и гарем свой забросил в тщетных попытках завести ребёнка. Но об этом Ци Жун уже узнал позже, когда вошёл в семью тётушки и переехал в столицу. А до этого он особо-то и не интересовался другими своими родственниками. В его доме творилось то, что заставляло сердце ребёнка сжиматься в первобытном ужасе. И слуги, они все молчали, трусливо скрываясь с глаз ещё до того, как хозяин изволит пригубить вина. Ци Жун ненавидел сливовое вино, которое пил его отец. Мужчина всегда сидел на полу и наливал его в нефритовую плошку, его любимая вещь, которая удостаивалась больше внимания, чем мать и его единственный сын. Не стесняясь жены, он заигрывал со служанками, шептал им всякие пошлости, грязные намёки. Каждый раз ребёнок глотал слезы обиды и уходил вместе матерью. А потом мать начала касаться своего живота чаще, чем обычно. Однажды она поведала сыну, что у него будет братик или сестричка. После этого Ци Жун прижался к её пока ещё немного увеличенному животу. Совсем немного. Но уже тогда Ци Жун понимал, что там, под кожей, уже есть новая жизнь, хрупкая. Маленький мальчик гладил мать по животу, скрытому тканью зелёного платья. И ему казалось, что она в тот момент самая счастливая женщина на свете. Её лицо буквально светилось от счастья, от той хрупкой радости, которая досталась ей... Только уже намного позже он узнал, что его отец всегда брал его мать силой. И тогда... Тогда он понял, что пришёл в мир с болью. Его отец надругался над его матерью, в результате чего появился Ци Жун. И его отец делал это часто. И так у него появился...? Он так и не узнал, кто у него был бы, братик или сестрёнка. Он помнит, как его мать лежала на белом полу в луже своей же крови, рядом был разбитый кувшин сливового вина. Бледно-жёлтое вино и красная кровь. Они почему-то не смешивались. Столик был опрокинут. Кровь текла из разбитой головы, на любимой плошке отца были следы крови. И его отец, который всё это время тупо смотрел в стену, вдруг, подбежал к супруге и опустился рядом с ней на колени. В комнате стоял сильный запах алкоголя и железа. Срок был уже большой, живот уже заметно выпирал, и... Ци Жун ждал появление братика или сестрёнки. Но дитя в утробе не выживет без матери, а она... Она... Мертва. Е Чжэньцзе умерла. Она умерла, забитая своим мужем до смерти за то, что случайно своим животом столкнула со столика кувшин со сливовым вином. Она умерла на глазах своего сына. Она не уберегла то самое хорошее, что дал ей её муж. Ци Жун плохо помнит, что было потом. Очнулся уже в резиденции своей тётушки, рядом с его постелью сидели две женщины. Одна была его тётушка, а другая женщина больше напомнила ему божество, с длинными белыми волосами и яркими фиолетовыми глазами. Её волосы были белые полностью, даже брови и ресницы. Облачена она была в фиолетовые одежды. Он плохо слышал диалог. – Ему станет лучше, А-Сюэ? – испуганно прошептала его тетя, прижимая свои прохладные руки к его горящему лбу. – Я не знаю. Болезни души намного страшнее болезней тела. Ему нужны не столько отвары, сколько покой, отдых и забота, – голос этой женщины был удивительно мелодичный и нежный, ласковый. Одежды на нем не было. Видимо, сняли. Хотя... Она же была в крови. Так что всё логично. Он бы тоже снял с себя окровавленную одежду. Запах крови. Он до сих пор чувствовался в носу, во рту. – Тогда... Я отвезу его в Сяньлэ, даже если отец будет против, но он не пойдёт поперёк слова императора. – императрица тяжело вздохнула и поцеловала племянника в щеку. От неё пахло зеленым чаем. Ци Жун закрыл глаза. Тогда он не мог воспринять новость о её смерти. Это было слишком больно, невыносимо. После того, что сделал его отец, Ци Жуна забрали в Сяньлэ, несмотря на то, что его дед был против такого, он хотел оставить внука у себя, но одного слова Императора, который не мог отказать своей жене, хватило, чтобы поставить мужчину на место. Каким бы самодуром ни был князь Наньфэн, идти против Сына Неба было равно суициду. Какое-то время за ним следила Императорский лекарь, Хуа Сюэ. Ци Жун хорошо относился к этой женщине, она проявляла к мальчику искреннюю заботу, как и Императрица. И он помнит свой панический ужас, когда он заметил уже большой живот у госпожи Хуа. Он просил её беречь себя, сопровождал её на прогулках по саду и неловко пытался защищать её от Пэй Юншэна. Выглядело это очень мило, причины были ясны, маленький Ци Жун не хотел, чтобы добрая госпожа стала жертвой жестокости своего мужа. Когда госпожа родила, через несколько месяцев она показала Ци Жуну своего маленького сына. Крохотный смешной комок вызвал у мальчика очень много светлых эмоций, потому что был беззащитен. И потому что он очень боялся, что отец этого мальчика поднимет на него руку. Но Пэй Юншэн прижимал к себе ребёнка так нежно, что даже Ци Жун поверил, что жить можно и без насилия. И так у него начались тёплые отношения с этим человеком, который с удовольствием проводил с маленьким князем время. Генерал рассказывал разные истории, прижимая к себе младенца и устроив на своих коленях Ци Жуна. Учил мальчика драться, показывал свою коллекцию оружия и богатую коллекцию рукописей мастеров военной тактики и стратегии. Он всегда знал, что в этой семье он получит тепло, заботу. Ци Жун научился доверять, смеяться. Но мать они бы никогда не заменили, впрочем, они и не пытались. Они просто давали ему тепло, заботу, ласку, которую Ци Жуну не дал родной отец. Но его мир рухнул, когда Пэй Юншэна казнили, а его жена сбежала из города. Она ушла. А её муж мертв. Мертв его наставник. Ушла лекарь, забрав с собой тёплый и маленький комок, который обнимал его так крепко, что от воспоминаний у него порой шли слезы, а губы изгибались в улыбке. Его одолевало чувство ностальгии. Они исчезли, все трое, которые не старались заменить ему семью, но стали ею на какое, совсем короткое и очень счастливое время. Осталась только тётушка, которая бегала за своим сыном. И чтобы хоть как-то отогреться, он решил стать ближе к брату. У него не было иного выхода. Но в его сердце навсегда осталась обида на людей, которые убили того, кто его любил, прогнали тех, по кому он скучает. Но это уже не имеет значения. Он с отвращением смотрел на жёлтое сливовое вино, которое плескалось в его плошке. Слишком много воспоминаний, боли и трагедий принесло ему это вино. И за что его так любят? Вино Южных земель, хоть там и не так хорошо растут сливы, но только они научились обрабатывать напиток так, чтобы у него был свой вкус. Особый. Ци Жун не мог описать его. Он его никогда не пил. Было слишком больно, слишком горько. Плёнка трагедий не давала ему права даже пригубить это вино. Он хотел выплеснуть вино на того, кто посмел принести ему эту конскую мочу. Но кто-то из аристократов поведал, что это любимое вино Императора. Подле Императора сидели три человека. Первый Советник Мэй Няньцин, Второй Советник Янь У, Третий Советник Шэнь Мэй. И каждый советник был в своём роде особенным. Мэй Няньцин высокий, худой, с болезненной бледностью, тонкими губами, тёмными глазами, которые постоянно были презрительно сощурены. Его одежды чёрных и фиолетовых тонов, свободные и роскошные обилием украшений. Голос у него хоть и высокий, ядовитый немного, но слушать его было даже приятно. Иногда. Когда он молчит. Рядом с ним по правую руку обычно устраивался Янь У. Низкий, толстый. Часто одетый в красное, он казался похожим на фонарик. Ядовитый и несколько саркастичный, он вызывал у Ци Жуна отвращение. Особенно своим голосом, резким и нагловатым. Шэнь Мэй же в отличие от двух других, был рослый, большой, с могучими руками. Одетый в чёрное и зелёное, он редко говорил в принципе. Но если говорил, то его слышали и слушали все. Ци Жуну нравился его низкий и громкий уверенный голос, который звучал приятно. Ему бы армиями командовать... Они находились всегда возле Императора, независимо от того, как и куда он направляется. Насколько знал Ци Жун, Мэй Няньцин выбирал наложниц для повелителя. Сейчас остро встал вопрос престолонаследия. Единственный и любимый сын Его Величества вознёсся на Небеса, став богом войны. Вокруг было так шумно: громкие разговоры, противный смех мужчин и женщин. Все праздновали день рождения Императрицы. Торжество действительно устроили пышное, выше всяких похвал. Собрались Пять Великих Князей. И среди них был один человек, который был интересен Ци Жуну. Это был единственный человек, который знал генерала Пэя очень хорошо. Его родной младший брат. И этот человек мог ответить на вопросы молодого князя. Пэй Цин. Князь Ганбин. Высокий мужчина, с густыми темными волосами. Одет он был в чёрные с зелёным одежды. Не было обычного северного меха, но на одежде были гербы их рода. Рядом с ним сидела законная супруга, женщина, как всем известно, нрава жестокого. На ней красовалось платье из фиолетового шёлка, расшитое серебром и драгоценными камнями. Сюань Цзыю, наследница известного рода военных, который потерял всё после скандальной выходки одной из дочерей. Поговаривали, что её выходка была связана с самим Северным Богом Войны, хотя в основном всё то были пустые слухи. Хотя кто знает. Но эти супруги даже сейчас смотрели друг на друга с любовью. Ци Жун поморщился. Ему было неприятно видеть такие тёплые отношения между мужем и женой. Его родители не смогли создать подобный союз. Не сумели вырастить детей в любви и заботе. Не смогли. От этого было грустно, противно и мерзко. Ци Жун ощущал себя жалким плевком в лица Императора и Императрицы, генерала и его жены. Покалеченный. Убитый. Лишённый всего, что только возможно. Бездушный. И уже совсем неспособный на поступок. Совсем нет. Теперь всего лишь тень Наследного принца. Он и был его тенью, его искажённым отражением, злым, жестоким... И он почти принял таким себя. Почти. Но всё же хотел быть лучше. Но лучше ему не стать. Никогда. Се Лянь идеальный. Се Ляня все любят. Ци Жун уродливый. Ци Жуна никто не любит. И он так и не решился заговорить в тот вечер с князем Ганбин. Не решился даже подойти. Он лишь хмуро смотрел, как они все веселились, одаривали Императрицу роскошными безделушками, а она мягко смеялась. И Ци Жун, который сидел подле Императрицы, натянуто улыбался, громко смеялся. Только... Никто и не заметил ничего. И не заметит никогда. Маска. Маска из тонкой бумаги, которая в любой момент может порваться, обнажив истерзанный остов, скелет, который жутко улыбнется своими белыми зубами. Хуа Чэн явился на порог монастыря глубокой ночью. Только сверчки встречали его, братья и мастер, наверное, уже спали. Пора бы, да. В конце концов, тут всегда много работы, много обязанностей, под вечер обычно хватает сил только на медитацию, не более. На поясе юноши висел мешочек с деньгами, который следовало отдать мастеру. Хуа планировал просто оставить его на столе учителя и уйти спать, усталость брала своё. Лошадь он сдал обратно на местные конюшни, по лесу уже шёл пешком, несмотря на холод и назойливых насекомых. Заперев за собой ворота, Хуа Чэн пошёл в сторону главного дома, чтобы оставить плату за услуги. В домике горели несколько бумажных фонарей, но самого мастера не было видно. Возможно, он совершает обход. Хуа Чэн отстегнул с пояса мешочек и положил его на стол. – Хуа Чэн, – мастер стоял в дверном проходе и смотрел на молодого ученика. Юноша поежился. – Я оставил деньги, и всё. – хотя прецедентов не было, но всё равно не было желания получить обвинение в воровстве. – Я знаю. – мастер сдержанно улыбнулся и указал ладонью на подушку, – Присаживайся. Я хочу с тобой поговорить. – Учитель, может, утром? Я с дороги, устал сильно. – да, устал. Потому что волновался за Му Цина, за Фэн Синя, за его здоровье и состояние. Ранения были серьёзные. – С Фэн Синем всё в порядке. Он будет жить. Твоя мать сделала для него всё, что было в её силах. – Мастер Цзань тяжело вздохнул и закрыл за собой дверь. – Я бы хотел отложить разговор до утра, но времени не так уж и много. – Времени не так уж и много до чего? – Хуа Чэн нахмурился и всё же сел на подушку. Мастер опустился напротив него и склонил голову на бок. – До моей смерти. – и мастер улыбнулся так безмятежно, что Хуа Чэн сглотнул. Смерти? Про что он вообще говорит? – Но не пугайся. Я готов к этому. Я давно жду освобождения. –Освобождения? От чего? – Хуа Чэн сжал между пальцами ткань одежд и начал нервно их теребить. Ему не нравилось то, к чему клонил мастер. Дурное предчувствие и так не давало нормально жить. Но все события складывались в единую цепь, и это не нравилось юноше. – От моего существования. – грустно высказался мастер. – Впрочем, это не важно. Когда-нибудь... ОН тебе всё расскажет. Я не сомневаюсь. Ты поймешь всё, но я уже войду в круг реинкарнации. И надеюсь, что мы встретимся. – Мастер, что, мать вашу, вы несёте?! Вы... Не можете... – Я уже мертв. Тысячу лет или больше. Неважно. Смерть не пугает меня. Но... Она испугает тебя. – мастер выпрямился и посмотрел прямо в глаза ученика. – А-Чэн, не бойся. Тебя впереди ждёт много испытаний, тебе придётся многое пересмотреть, многое пережить. Но... А-Чэн, меня на этом пути не будет. Я дал тебе всё, что мог. И я надеюсь, что когда придёт время, ты сделаешь правильный выбор. – Какой выбор?.. Я не понимаю. И почему вас не будет? Как вы можете быть мертвы, если вы сейчас живы? – Хуа Чэн всматривался в лицо учителя. В голове царил хаос, мысли жужжали, как рой пчёл. Их слишком много, слишком громкие, слишком разрозненные. – Знал бы я, какой это будет выбор, – вдруг с улыбкой высказался мастер. – Будущее туманно, для меня так тем более. А моё существование – всего лишь добрая воля этого монаха, который дал мне право использовать его облик для создания пустого сосуда. Хуа Чэн, я мёртв уже очень давно. И я уверен, что твой таинственный друг тебе всё расскажет, со временем. Поэтому иди вперёд и ничего не бойся. Если хочешь, я могу тебе погадать. Первый и последний раз. И юноша не знал, что сказать на это. Потому что слишком много всего за раз. Но он протянул ему руки. Сухие пальцы мастера коснулись его ладоней. Мозоли от постоянной работы, грубая кожа и раны – таковы были руки учителя. Юноша смотрел на своего наставника, который внимательно всматривался в линии на его коже. Время замерло. Осталось только что-то неосязаемое, эфемерное. И ветер, который теребил последние листья на высоких деревьях и траву. Только мелодичный шум музыки ветра, длинных колокольчиков, которые висели по всему периметру монастыря. – Тебя ждёт боль. Много боли. Потеря близких. Со многими вещами тебе придётся столкнуться в одиночку. – голос мастера звучал гулко и несколько печально, – Печать разрушителя не стереть. Но чтобы построить что-то новое, надо сломать старое. На тебя упадёт много ответственности, но правда и победа будут за тобой. И... Наладятся семейные отношения. И в конце земного пути тебе предстоит надеть корону Императора. Но твой земной путь – лишь часть твоей дороги. Впереди у тебя долгая жизнь, полная и счастья, и радости, и горя, и печали. Проживи её достойно. А сейчас иди. Тебе есть о чем подумать. Можешь завтра отдохнуть. Му Цин пока слишком занят, чтобы гонять тебя. Хотя ему тоже следует отдохнуть. Не подчиниться мастеру нельзя. И всё же... Хуа Чэн поднялся на ватных ногах и пошёл к выходу из домика, но по пути обернулся, чтобы посмотреть на учителя ещё раз. Мужчина с черными волосами и крючковатым носом смотрел перед собой, не обращая более внимания на гостя. Белые одежды теперь действительно ассоциировались с трауром, нежели с мрачной справедливостью. Белый тигр никого не щадит. Странная мысль. Не его вовсе. Ведь белый не его цвет. Он никогда не носил белых одежд. Только чёрные. Как глубокие чёрные воды, которые будут течь, меняться и идти дальше. – Цзань Инь? – внезапно спросил Хуа Чэн. Это имя он часто слышал от принца из снов. Снов, где был его друг в белом. Снов, где они были счастливы. – Всё верно, генерал Хуа. – ответил ему мастер Цзань, не глядя на него, – К сожалению, тебе снова придётся умереть. Мне жаль. И даже Его Высочество тебе не поможет, как бы он этого ни желал. Странное обращение. Странное, но такое близкое. Что-то в его душе откликнулось на него. Что-то такое, что ему не выразить словами. Что-то... И Хуа Чэн вышел на улицу, долго вслушиваясь в шум травы и листьев, ощущая в душе странную тревогу. Где-то там за ним наблюдает его отец. Где-то впереди его ждёт смерть. Где-то дальше ему суждено стать императором. И это его будущее. Нельзя принимать гадания на веру, но мастер Цзань отказывался ему гадать всю его жизнь. Только перед своей скорой смертью сделал исключение, преподнеся последний подарок. И всё же он сказал достаточно подробно. Выходит, о многих вещах знал. И... Был уверен. Хуа Чэн снова нахмурился. Пока он не понимал, что происходит, как он связан с человеком в белой маске, и что было в том далёком прошлом. В его памяти были лишь короткие фрагменты, обрывки, как картинки со звуком, не более. Они испарялись каждое утро, они уходили, как туман, оставляя после себя лишь капли росы, которые с первыми лучами солнца тоже стремительно таяли. Поэтому Хуа Чэн и не думал о тех странных снах, что преследовали его с юности, как только гормоны начали бушевать, как только он начал просыпаться в холодном поту с приятной тяжестью между ног. И каждое утро было банально стыдно за то, что такое проявление его тела не удавалось никак подавить. И всё же эти сны не давали покоя. В уходящей дымке он чувствовал тёплую и лёгкую нежность, необычный запах слив и ласковые прикосновения ветра. В его снах он был счастлив, был вместе с этим человеком, проводил с ним время, ловил каждое мгновение. И каждое утро забывал всё напрочь, словно не было ничего. Он дошел до комнаты, где его мать выхаживала раненого Фэн Синя. Юноша опустил на плечи своей матери тёплую накидку и покинул помещение, пока она не проснулась. И только потом сам рухнул в кровать. Мыслей слишком много, но надо уснуть. На несколько секунд ему показалось, что в тесном углу стоит человек в белой маске, но стоило моргнуть, морок исчез. Действительно, откуда бы ему здесь быть?..