Полёт бабочки

Если бы не мама, то Хуа Чэн бы не опустился на колени перед этим человеком, никогда не склонил бы головы. Не позволила бы его гордость. Но ради матери, ради того, чтобы она хотя бы выжила, ему пришлось наступить на горло своей чести, своему долгу и встать на колени перед убийцей своего отца, перед тем, из-за кого погибли его братья по монастырю, из-за кого сгинул его учитель. Из-за этого мерзавца горькие слезы окропили щеки его матери. Теперь нет радости в её глазах. Теперь есть только отчаяние и страх. В груди выло, больно, почти невыносимо. Хуа Чэн не чувствовал золотого ядра, будто оно расколото на куски. Если бы у него был доступ, то он бы попытался отсюда вырваться. Вместе с тем Хуа Чэн надеялся, что это был ночной кошмар, один из многих, который просто исчезнет под утро. Не исчезал. Нет. Хуа с искренней ненавистью смотрел в холодные глаза Верховного Генерала, который улыбался ему. В эти моменты он был очень похож на Фэн Синя, но Хуа помнил, что улыбка его друга была совершенно другой. Светлой, искренней, немного глупой, но родной и близкой. Его большие и тёплые руки с мозолями всегда ассоциировались с теплом. От Фэн Синя пахло шкурами, корой и, кажется, солнцем. От Верховного Генерала пахло сандалом. Улыбка его была холодна, как у человека, который уже видел все на свете, если не больше. – Бин Хан, – мужчина обратился к своему подручному, который просто наблюдал за тем, что происходит в кабинете. Фэн Хайдэ сидел за своим столом, накинув на плечи зелёный халат. Дорогая писчая кисть сейчас небрежно лежала на бумагах, которые впитывали тушь. Открытая тушечница из золота блестела в огне свечей. Тени причудливо играли на лицах обоих мужчин. А Хуа Чэн мог только зло смотреть, из-под чёлки, скрывающей его лицо. Он очнулся всего несколько часов назад. И практически сразу Бин Хан объяснил, что юноше следует внимательно слушать и выполнять все приказы, если он не хочет, чтобы его мать была убита. – Да, господин. – отозвался Бин Хан. – Дай ему кисточку. В правую руку. Пусть напишет приказ от моего имени. Писать надо красиво, Хуа Чэн, не срамить чести своего отца. Понимаешь? – мужчина прикрыл глаза и улыбнулся своим мыслям. – Его честь не твоё собачье дело, – Хуа Чэн не смог сдержать гневный почти крик, ощущая, как щеки заливает краской от ярости. Этот ублюдок ещё смеет его отца упоминать? Какая наглость! – Вот как... Спешу напомнить, что это он возглавил заговор, он предал свою родину. – протянул генерал и задумчиво посмотрел на пленника. – И тебе искупать его проступок, А-Чэн. Служить своей родине верой и правдой, а, может быть, смыть позор своей кровью. Оба варианта не так уж и плохи, не думаешь? Но ты пока слишком юн, чтобы умирать. И я хочу дать тебе возможность искупить его деяние. – Мне нечего искупать. Он не устраивал заговор, он не хотел занимать место Императора. – твёрдо отчеканил юноша, прижимая к груди правую руку. Стрелу из неё вытащили, даже перевязали, но рана никуда не делась, обезболивающий эффект трав, которыми опоила его мать, скоро пройдёт. Она велела держать руку в покое. – А-Чэн, это знаешь ты, это знаю я, но... – мужчина встал со своего места и подошёл к молодому человеку. Сильными пальцами он схватил Хуа Чэна за подбородок и заставил смотреть на себя. – Для всех твоё лицо – лицо предателя. Ты должен на коленях ползать, умоляя Его Величество о милости и прощении. Только тогда ты сможешь стать равным хотя бы моему слуге, и то высока честь. Но я милосердный господин. Я готов избавить тебя от необходимости ползать в ногах у Императора. Тебе всего лишь надо исполнять свои обязанности, и всё. Бери кисть и пиши. Он потрепал Хуа Чэна по щеке, вызвав в том бурю отвращения. Этот жест был настолько мерзким, ему хотелось оторвать эту руку, лишь бы она больше его касалась. Но... Здесь его мама. Мама, которая напугана, которая нуждается в его защите, в нём самом. А значит, Хуа Чэн обязан защищать её, оберегать. И единственный способ – вынести все мучения, которые ему придётся пережить. С помощью левой руки Хуа поднялся на ноги, тело затекло. Он не знал, сколько прошло времени с того пожара, ему так ничего и не объяснили, лишь грубо подняли с лежанки, как только смог стоять, и отправили в кабинет, занятый Верховным генералом. Только запах гари до сих пор остался в его волосах, на его одежде. Выходит, не так уж и много минуло часов. Но это уже не имеет значения. Они мертвы. Учитель, мадам Му, братья... Они все мертвы. Остались только он и мама. Остался только Му Цин, который не знает, что на месте дома его ждёт пепелище. Шаг. Нужно идти. Шаг. Необходимо двигаться. Нужно идти, несмотря ни на что. Бывало и хуже. Бывало намного хуже. И будет. За сладкими речами этого человека таится опасность. Этот негодяй вонзил его отцу нож в спину. Шаг. Дрожь по телу. От ненависти, от ярости, которая не знала выхода. Хуа Чэн закрыл глаза, чтобы не обжечь своего врага своей яростью. И сел перед столом. Красивый стол из сандалового дерева, который стоит целое состояние, гладкий, сейчас был завален документами, приказами и рапортами, которые не были никому нужны. Бин Хан положил перед Хуа Чэном тонкую и изящную писчую кисть. Тушница стояла достаточно близко, за ней не надо было тянуться на другой край стола. Раненая рука дрожала. Тонкими пальцами, которые ещё плохо слушались, Хуа обхватил кисть, окунул её в тушницу, убрав остатки жидкости с ворса. Несколько капель чёрной туши попали на другие документы. Бин Хан улыбнулся, хотел уже высказаться, но Фэн Хайдэ поднял руку, остановив его. – Пиши. Я, Верховный Генерал, ваш ничтожный слуга, который едва ли достоин такой чести, пишу Вам, Сын Неба, с просьбой о помиловании сына Вашего бывшего ничтожного слуги, Пэй Юншэна, который по матери носит фамилию Хуа, а иероглиф имени Чэн. Взрослого имени у юноши ещё нет, честь дать его принадлежит Вам, Император Сяньлэ. Как Ваш верный раб я обязуюсь привезти юношу к Вам для дальнейшего суда. Хуа Чэн искренне старался писать красиво, аккуратно, чтобы это можно было прочесть. Но его била дрожь, рука начинала пульсировать от боли, да и долго удерживать её в ровном положении не получалось. Рука то и дело дрожала, от чего иероглифы смазывались в единое полотно. Он не боялся, что его накажут. Понимал, что это и есть повод для наказания. Ему специально дали кисть в поврежденную руку. Даже человек с идеальной каллиграфией не сможет писать, будучи раненым. Его ждёт наказание. Его хотят покарать. Не было никаких иллюзий. Человек, который сжёг монастырь руками своих людей, навлёк на себя гнев богов, теперь будет измываться над ним. Когда лист бумаги с неаккуратными, нечитаемыми из-за почерка самого Хуа Чэна и его дрожащей от боли руки иероглифами передали Верховному Генералу, тот несколько минут искренне пытался разобрать написанное. Сам юноша сидел перед столом, склонив голову. Чёрные волосы закрывали обзор, не было возможности даже посмотреть на лицо мужчины и понять его реакцию. Наконец, тишину прервал треск порванной бумаги. Мужчина разорвал лист писчей бумаги на две части и бросил их на пол. – Хуа Чэн, тебе больно ? – вкрадчиво спросил Фэн Хайдэ. – Нет. – хотя было очень больно. – Не больно? Мне казалось, что твоя мать зашила твоё плечо. Это больно, я не раз ощущал на себе. Не бойся. Если тебе больно, то перенесём на следующий раз. Тем более, тебя считали мёртвым, да, Бин Хан? – Да, мой господин. Нам казалось, что мы несем хладный труп, а не живого человека. – согласно кивнул Бин Хан. Хуа Чэн не верил. Скорее всего, это просто провокация, не больше. И он был жив. Он не мог умереть. Сейчас он был жив. Тёплый. Ощущал, как бьётся его сердце, как пульсирует кровь в венах, как сокращаются мышцы грудной клетки. – Ложь. – кратко ответил Хуа Чэн. – Я жив. И мне не больно. – всё, что он мог сказать, ему оставалось только отрицать очевидное. Ему было больно, но признаться в этом не мог. Это означало бы его поражение. Фэн Хайдэ странно посмотрел на юношу. Взгляд у него был холодный, но в то же время оценивающий. Он словно прощупывал его, как командир оценивал солдат, которых ему привели для дальнейшей службы. – Бин Хан, выйди. – выдал мужчина, наконец. Его голос был ровным, так отдают команды собаке. – Господин... – слегка растерялся Бин Хан. – Выйди отсюда. Немедленно. – повторил генерал. Бин Хан удалился из кабинета, хлопнув дверью. Генерал прикрыл глаза рукой и вздохнул, а потом тяжело поднялся на ноги. Создавалось впечатление, что ему уже сложно стоять на ногах. Или же загнанный в угол юноша придумал это? Тем не менее, у Хуа было чёткое понимание, что сейчас атаковать нельзя. Потому что за дверью Бин Хан, а вдобавок целый дворец отборных головорезов. Все сводилось к тому, что его побег не принесет желанного результата. – Хуа Чэн, здесь всё и все подчиняется мне, и пёс Бин Хан тоже. И они бешенные звери, которые, почуяв запах крови, загонят добычу, будут её мучить, кусать, рвать на куски. И в твоих интересах доказать им, что это плохая идея. Я разрешаю тебе огрызаться, отвечать ударом на удар, делать всё, что сочтешь нужным. Они не причинят вреда твоей матери, потому что это противоречит моему приказу. Но они уважают только силу. Понимаешь? – мужчина издевательски хлопнул его по щеке и усмехнулся, глядя на него сверху вниз. Хуа Чэн в удивлении вскинул голову, встречаясь глазами с его. Он не понимал ход мыслей этого человека. С одной стороны, ему только что дали полную свободу действий, с другой стороны, Фэн Хайдэ чётко понимал, что юноша никуда не уйдёт, пока не освободит мать. Нематериальный и очень прочный ошейник. И всё же, было ощущение, что у этого всего есть конкретная цель. – Хотите, чтобы они порвали меня на куски? – Хочу, чтобы на куски их порвал ты, – мрачно усмехнулся Верховный генерал и снова издевательски потрепал парня по щеке, как одну из своих собак. Только после этого он отпустил Хуа Чэна из своего кабинета. Юноша еле стоял на ногах. Давала о себе знать усталость и накатившая боль в руке. Все, что случилось, напоминало кошмарный сон, который сбылся в реальности. Несколько минут юноша стоял в коридоре, чтобы унять дрожь. Все произошло слишком быстро, эмоций чересчур много. Он не мог справиться с ними, уложить в голове все изменения, что резко произошли в его жизни. Не только в его. Можно ли верить словам этого психа, который отправил своих друзей в монастырь к обычным монахам, что не брали в руки оружие и поэтому не сумели оказать достойное сопротивление? Вряд ли. Нужно проявлять осторожность, чтобы не нарваться на гнев этих людей. – Заблудился? – Хуа Чэн поднял голову и увидел жутковатое лицо Бин Хана. Только сейчас выпала возможность приглядеться к этому лицу. Бледное, с некой синюшностью даже, тонкими губами, в обрамлении густых черных волос, с тускло-голубыми глазами, разрез которых больше напоминал змею. Бин Хан в принципе больше всего походил на мелкую ядовитую змею, еще немного,и из его рта показались бы полые клыки, с которых капал яд. – Нет, – Хуа Чэн перестал подпирать собой стену и уже хотел уйти, оставив этого человека в одиночестве, но сильная рука опустилась на его плечо. – Пошли, я хочу тебе кое-что показать. – усмехнулся Бин Хан и потащил его за собой, грубо удерживая за руку. Хуа Чэн еле успевал за ним, ноги еще с трудом держали его, тело неохотно отзывалось на команды разума. Ноги и руки словно налились холодом, движения были неловкие, и юноша то и дело спотыкался. Они шли по лестницам, спускаясь с верхнего этажа дворца на первый. Краем глаза Хуа Чэн оценил роскошь этого места. Слишком много золота, шёлка, нефрита, дорогой посуды… Только ценили ли головорезы подобные вещи? Очень вряд ли. Для таких важно хорошее вино, веселая женщина и драка до кровавых соплей. Впрочем, выбора не было. Жизнь Хуа Чэна зависела от этих людей. Он – пленник. Сын предателя. Ему будут плевать в спину, ему никто не протянет руку помощи. И теперь даже не имеет значения, что он – заклинатель. Потому что статуса заклинателя его лишили, убив его учителя, забрав золотое ядро, не дав взять в руки меч. Они вошли в просторное помещение, где по периметру стояли столы, которые ломились от еды. У юноши скрутило живот от этих манящих запахов, но взять даже кусочек ему бы вряд ли позволили. К тому же, он всю жизнь питался достаточно скудно, без изысков, хотя, даже располагая очень простыми продуктами, Му Цин мог творить чудеса. Му Цин, который ещё не знает, что его дом стал пепелищем, а мать убита жестокими головорезами... Они жадно ели и пили, марая скатерти своими грязными пальцами, громко смеялись и нагло разглядывали девиц, которые танцевали в центре залы, облачённые в пёстрые одежды, за танцовщицами летали шёлковые ленты. Танец был очень красивым, вот только вряд ли подобные зрители могли его оценить по достоинству. Бин Хан повёл Хуа к самому богатому столу, сел на подушки сам и хлопнул на место рядом с собой. Слишком близко. Слишком нескромно для того, кто желает соблюдать приличия. Нельзя двум мужчинам сидеть столь близко. Но… – Я не хочу здесь находиться. – твёрдо произнёс юноша. – А-Чэн, – Бин Хан улыбнулся снова, – Ты умный мальчик, я не сомневаюсь. Понимаешь, что правила здесь устанавливаю я, а не ты? – Правила устанавливает Верховный Генерал, а не вы. – напомнил Хуа Чэн, от чего улыбка Бин Хана дрогнула, но не пропала. – Надо же, я в тебе не сомневался. – кивнул Бин Хан, склонив голову на бок. – Поэтому я уверен, мы сумеем договориться. И я хочу, чтобы ты меня выслушал, а потом я выслушаю тебя. Деваться было действительно некуда. Его не отпустят отсюда. Ему придётся терпеть всё это ради матери, которую держат здесь. Поэтому Хуа покорно сел рядом, оказавшись слишком близко к Бин Хану. Мужчина учтиво налил юноше рисового вина в чистую чашу из тонкого изящного фарфора. – Мой путь запрещает мне пить. – Хуа Чэн вежливо улыбнулся, едва подавив в себе желание плеснуть содержимое чаши в лицо Бин Хану. – Думаю, что от того, что ты просто попробуешь вина, никто не будет читать тебе нотации. К тому же, ты уже взрослый, даже мать не может тебе ничего запретить. – усмехнулся Бин Хан, сделав глоток из своей плошки. Хуа Чэн поморщился. – Мне не нужны запреты или одобрения от матери. – только в этот момент до Хуа Чэна дошло, что его поймали на удочку. Но ещё был шанс сорваться с крючка. – Вот как. Сам принимаешь решения, какой взрослый. – по-змеиному протянул Бин Хан, – Но сейчас не об этом. Тебе надо поесть. Бери всё, что хочешь. Я с удовольствием разделю с тобой еду, вино и славу. Хуа Чэн несколько секунд смотрел на него и посчитал, что его слова можно оставить без ответа. Лишь принять приглашение. Впрочем, ели тут все. Вряд ли в еде было хоть что-то, кроме мяса, рыбы, лапши, риса, овощей и фруктов. Хуа Чэн правой рукой, которая была ограничена в подвижности, прихватил палочки и положил в свою тарелку пару кусочков мяса и овощей из ближайшего подноса. Тянуться дальше было просто больно. От еды вкусно пахло специями и травами, и этот густой аромат смешивался с запахом самого мяса. Судя по всему, это была свинина. И в голове всплыл образ господина Не, который утратил свой человеческий облик из-за того, что эти нелюди надругались над его дочерью. Хуа Чэн прихватил жареную репу палочками и быстро её съел. – Сразу видно, что ты не знал хорошей жизни, – с некой долей сочувствия сказал Бин Хан. – Попробуй это, – мужчина попросил, чтобы ближе поднесли блюдо с кусочками свинины в нежном кисло-сладком соусе. От еды шёл ароматный пар, от которого невольно текла слюна. Хуа Чэну даже стало стыдно за своё поведение. Так нельзя. Он в окружении врагов. Но уставший организм, которому нужны были силы на лечение, никого не слушал. – Нравится? – учтиво поинтересовался Бин Хан, когда тарелка его гостя оказалась пустой. – Не волнуйся, ты мой гость, с которым я с радостью поделюсь самым лучшим. Так что не стесняйся, бери всё, на что упадёт твой взор. И всё же несколько кусочков мяса и овощей Хуа проглотил, даже практически не жуя, чтобы не привыкать к вкусу. Нельзя пробовать и познавать вкус, потому что вряд ли ему позволят ещё хоть раз отведать это. Наёмник, что сидел рядом с ним, лишь хмыкнул и подвинул ближе к себе кувшин с рисовым вином. Девушки в центре закончили танцевать, впрочем, это было лишь частью мероприятия, как потом оказалось. Один из наёмников, что сидел за ближайшим к танцовщицам столом, потянулся к одной девушке, которая уже собиралась уходить, схватил её за руку и усадил на свои колени. – Они же не проститутки. – высказал Хуа Чэн свои сомнения в правильности происходящего. – И? – фыркнул солдат, что сидел рядом с Хуа. На его шее болтался вышитый золотом замызганный красный шарф. – И то. Они люди искусства, а не цветы из дома терпимости. Бин Хан же молча слушал этот диалог, усмехаясь. – И что? – всё также флегматично парировал мужчина. – Их нельзя трогать. Им заплатили только за выступление, но никак не за то, что их можно лапать. – пожалуй, аргумент денег для этих псов будет весомее доводов морали. – Хуа Чэн, да? – юноша кивнул. – Я понимаю, что ты рос в этом монастыре на окраине мира, где кроме скучных сутр и читать нечего, а представления о справедливости строятся на основе красивых легенд. Но здесь мир другой. Эти твои сутры тут не работают. Мы главные, мы можем делать всё, что захотим. И эти девки пришли сюда добровольно, выступать перед толпой мужчин, которые были лишены женской ласки. Понимаешь? Они готовы на это, они хотят этого. – солдат в красном шарфе неожиданно посмотрел на Хуа Чэна, который внимательно его слушал. Большая рука с грязными ногтями потянулась к его шее, чтобы прихватить нефритовый белый кулон на шнурке. – Красивая вещица. И нефрит явно дорогой. – Да. Он не… – Не трогай меня, грязное животное! – какая-то девушка закричала и отвесила солдату звонкую пощёчину. Хуа Чэн тут же обернулся в ту сторону, не заметив, что кулон остался в руках его собеседника. Все замолкли, даже музыка гуциня. Мужчина смотрел на низенькую и хрупкую девушку, которая посмела его ударить. Мужчина был раза в два больше своей жертвы, которая явно была в ужасе от своей же смелости и той ситуации, в которой она оказалась. Хуа Чэн понимал, что не соперник этому верзиле, который ещё был в хлам пьян, но… Он не мог терпеть, когда люди использовали свои силы, чтобы прогнуть под себя более зависимых. А ещё он помнил, что эти солдаты сделали с дочерью господина Не, с той проституткой, которая больше не встала, с другой, чьи шрамы он видел. Хуа Чэн не мог позволить, чтобы ещё одну разорвали, как лисицу рвёт стая волков. Он резво выскочил из-за стола и встал между девушкой и солдатом, который хоть и был пьян, но немного соображал. – Она не хочет идти с тобой. Девушка всё же отошла за спину своего защитника, ощущая внутреннее облегчение. – Её мнение никто не спрашивает, прочь с дороги. Бин Хан же улыбнулся и что-то шепнул солдату в красном шарфе, указав на кувшин с рисовым вином. Мужчина что-то уточнил и кивнул. – Ты заплати для начала за то, что она с тобой ляжет, а потом лапай. – сквозь зубы почти прорычал Хуа Чэн, ощущая в себе странную силу, которая вспыхнула внутри. Приятное разливающееся по венам пламя, дававшее ему силу. Совсем крохи, но именно это сейчас позволило ему не дрогнуть. – Зачем платить шлюхам? Ей и так заплачено, пусть отрабатывает. – солдат плюнул в сторону и жутко улыбнулся. Хуа не обращал внимания на окружающих, считал, что у них хватит такта и выдержки не влезать в этот спор, но жестоко ошибся. Потому что любая свора всегда нападает толпой. Поодиночке они лишь могут кусаться, но толпа всегда имеет преимущество. Их много, они сильные, они опасные именно своей слаженностью действий. Юноше заломили руки за спину, слишком быстро и больно, чтобы вырваться здесь и сейчас. Хуа Чэн стиснул зубы. Он попался в ловушку. И сейчас эта грозная толпа, которая на него смотрит, ждет лишь кровавого зрелища. Его оппонент тут же взял за руку девушку, которую Хуа Чэн защищал, и подтащил к себе, сразу же бросив, как куклу, другим солдатам. – Твоему бы отцу поучить тебя манерам. – выдал мужчина, – Но его же казнили… Придется учить нам. – Он не должен быть убит или покалечен, – вмешался Бин Хан, сделав глоток из своей плошки. – Пора мальчику стать мужчиной. На него мне не жаль лучшего вина в этих краях. – солдаты поддержали командира радостными воплями. Хуа Чэн дернулся, но его левую руку тут же вывернули сильнее. Правую не трогали, ей он и так почти не шевелил. Солдат в красном шарфе встал из-за стола, прихватив с собой кувшин с рисовым вином. Пузатый кувшин выглядел очень красиво, даже изысканно. Но главное было в содержимом. Крепкое рисовое вино. И не факт, что туда не добавили ничего лишнего в виде плевков или того хуже, мочи. Хуа Чэна чуть не вырвало от одной мысли об этом. Но его бывший сосед уверенно взял парня за подбородок и поднял голову, чтобы влить вино в горло, но юноша вздумал сопротивляться. Губы плотно сжаты, зубы стиснуты. – Предпочитаешь, чтобы тебе сломали зубы? – протянул солдат в красном шарфе и ударил юношу в живот, отчего рот непроизвольно раскрылся, и меж губ легко пропихнули часть горлышка. Обжигающее вино текло по пищеводу. Слишком крепкое, слишком горячее, хотя сама жидкость была холодной. Солдат прихватил парня за волосы, задрав голову вверх, чтобы все вино текло прямо в рот, а не мимо. Рефлекторно он пытался откашляться, но вино только потекло носом, отчего какому-то солдату пришлось зажать нос, лишь бы драгоценные капли не прошли мимо цели. Хуа не знал, что делать, как вырваться, пришлось глотать. Ему зажали рот, чтобы не посмел даже сблевать. Перед глазами помутнело. Сознание погрузилось в туман. Он слабо чувствовал свое тело. Кажется, его положение сменили. Сейчас его просто держали за руки над полом. Зачем? Почему его не могут оставить в покое? Но его начали нести. Куда? Хуа Чэн вяло пытался вырваться, но мужчины были слишком сильны. Он чувствовал, несмотря на сапоги, пороги и ступени, а тошнота опасно подступала к горлу, живот скручивался в спазмах. Во рту появился кислый привкус. Хуа Чэн чувствовал, что его просто вырвет, если они не перестанут его нести. И если это произойдет, то будет еще хуже. И потом его грубо бросили на что-то очень твердое. Уставший разум чересчур быстро погрузился во тьму, пропитанную запахом рисового вина и сандала. Но вскоре юноша все же очнулся, его мутило. Хуа Чэн с трудом приподнялся на руках, они дрожали, как и все остальное. Голова болела. И от него несло вином. Противно. Даже не рассмотрев полы, на которые его бросили, Хуа Чэн попытался подняться на ноги, но скрутило от спазма, организм хотел вывести из себя алкоголь, поэтому… Хуа Чэн ощутил позыв, и практически вся жидкость оказалась на полу. Впрочем, в рвоте было не только вино, но остатки его ужина… Во рту стоял кислый вкус, а перед глазами помутнело. В лужу своей рвоты юноша не рухнул только потому, что не подвели руки. Сильная усталость, спутанное сознание сыграли с Хуа Чэном злую шутку. Его вырвало снова. Но было слишком поздно, алкоголь бежал по его крови. Именно он зажег в крови что-то такое… Что дало Хуа сил. Ярость. Желание отыграться за унижение. Юноша поднялся на ноги, вытер лицо и выпил воды из кувшина на ближайшем столе. Вытирать? Хуа Чэн посмотрел на лужу своей рвоты, взял какой-то кусок ткани, вытер деревянный пол и бросил грязную тряпку в корзину с грязным шмотьем. Шатаясь, он вышел из комнаты и направился в сторону большой залы. Пришлось идти интуитивно и на звуки музыки, которые прерывал громкий хохот солдат. Пару раз он чуть не споткнулся о пороги, но успевал зацепиться за косяки и стены. Он не знал, что будет делать. Просто убить? Чем? У него не выйдет. Но… Ему нужен только один удар. Всего один удар. Большая дверь, за который громкий хохот, музыка и… свора диких солдат. И тот самый, который уже утащил ту девушку, и тот, который носил красный шарф. Когда он вошел, на несколько секунд громкий хохот прекратился. – А-Чэн? Ты пришел в себя. Рад, что ты снова к нам присоединился – нараспев произнес Бин Хан. Только Хуа Чэн не обращал внимания. Он нашел того солдата в красном шарфе и уже более твердым шагом направился к нему. Зачем? Он и сам не знал. У него не было ядра, не было меча или ножа. Зато у него есть огонь. Огонь, про который говорили мама и мастер Цзань. Огонь в его крови, в его руках. Остается лишь к нему воззвать. Нужно лишь… Между ними всего лишь стол. Хуа Чэн смотрел в его глаза, не особо понимая, что делать. Разглядывал морщинистое лицо, темные глаза и усы с налипшими остатками еды. Но душа этого человека была полна грязи. А грязь надо убирать. И любую рану нужно прижигать. Когда мужчина что-то ему сказал, Хуа Чэн не расслышал. Солдат попытался взять юношу за обнаженное запястье, но тут же убрал руку, словно… Хуа был горячим. Как раскаленный добела кусок стали. И Хуа Чэн все понял. Он взял мужчину за руку сам, не слыша крика боли. Под его пальцами плоть мужчины краснела, покрывалась большими волдырями, становилась черной, отделяясь от костей, как старая кора от дерева. Запах паленого мяса наполнил залу. Обнажались мышцы, потом они отваливались угольками, открытые кости почернели, крови не было, она вся запеклась. Мужчина безуспешно пытался выдернуть руку, дергаясь в агонии. Это больно – гореть заживо. Вино в плошках сидящих неподалеку вскипело, еда тоже начала обугливаться. Все видели и слышали крики своего брата по оружию, но никто не спешил попытаться ему помочь. Солдат не выдержал боли, когда пламя добралось до костей. Он рухнул на стол с лицом, искаженным агонией. Рот безобразно открыт, слюна тут же запачкала скатерти, а глаза широко распахнуты, на белках проступили красные нити сосудов. Впрочем, юношу это не интересовало. Хуа Чэн просто стряхнул с рук остатки сажи и снова осмотрел залу. Тот, кто вытащил танцовщицу, тоже заметил его взгляд и сглотнул. Мужчина встал и достал меч, направив его прямо на Хуа, который медленно и неотвратимо шел к нему. От будущей жертвы тут же отсели, чтобы не попасть под горячую руку. Клинок начал нагреваться. Сначала лезвие, потом рукоять. Оплетка вспыхнула, обжигая руку солдата, меч с жалобным звоном упал на стол, оставив на нем черный след, столешница едва не вспыхнула. Уже не церемонясь, Хуа Чэн встал на стол, оказавшись над своей жертвой, которая поняла, что бежать ей некуда. Мужчина испуганно что-то шептал, обращаясь к Его Высочеству Сяньлэ. Рука с тонкими длинными пальцами опустилась на лицо мужчины. Крик был отчаяннее, но заглушался ладонью. Он уже видел, что случилось с другим. И теперь его агония была дополнена ужасом. Вены на висках расширились, с лица градом шел пот. Кожа также покраснела, затем покрылась волдырями, жидкость из которых вскипела и вытекла из полостей. Сосуды на глазах разорвались, из них и носа потекла кровь. Лопались глазные яблоки. Смесь крови и беловатой глазной жидкости пачкала ладонь Хуа Чэна и не слишком чистые одежды самого мужчины. Рука погружалась глубже, оставляя после себя лишь обугленные ткани, почти коснулась костей черепа. Запах паленого мяса усилился. Бравые наемники, которые совсем недавно резали людей в стенах сгоревшего монастыря, ничего не могли сделать с другим огнем. И большинство это напугало. Бороться можно против меча, стрел и копья. Нельзя сражаться против того, чего не понимаешь. И когда мужчина перед ним умер от разрыва сердца, в муках, Хуа Чэн вдруг очнулся. В немом ужасе он смотрел на свою левую руку и на труп перед собой. – Ты же сказал, что он не может применять свои заклинательские трюки! Так какого хрена?! – Бин Хан смотрел на темного заклинателя по фамилии Вэнь. Тот лишь покачал головой. – Я не знаю, что это было. Это не “заклинательские трюки”, как ты выразился. – спокойно, без тени эмоций пояснил заклинатель. Хуа Чэн отключился прямо в зале, по приказу Бин Хана его принесли в покои заклинателя для наблюдений. Старик же проверял пульс, водил над ним руками, но так и не сделал ничего полезного! По крайней мере так считал Бин Хан. – А что тогда? Одному он сжег к демонам руку, а другому лицо, просто прикоснувшись к ним! – Бин Хан ходил по комнате, как беспокойный пес. Огрызался примерно также. Ни грамма того внешнего лоска, что был на его лице несколько часов назад. – Я не знаю. – повторил свой ответ заклинатель. – Но я выясню. Дай мне время. – Чтобы он нас сжег к херам собачьим? Ещё и генерал будет спрашивать, что к чему. Как же он меня бесит. – ядовито высказался Бин Хан, понимая, что вряд ли генерал будет стоять и слушать их под дверью. – Ты же умный, Бин Хан, придумай что-нибудь. В конце концов, все это была твоя идея – спровоцировать его. Хотел посмотреть на него в ярости? Посмотрел. За что и получили твои люди. – справедливо парировал господин Вэнь и снова уставился на Бин Хана, который так и мерил комнату шагами. – А теперь вон. Ты меня и его нервируешь. Иди чай попей или в местный "цветочный дом" сходи. Сними напряжение. – заклинатель длинным чуть крючковатым пальцем указал на дверь. – Не хватало, чтобы он снова начал изображать огненную птицу. Бин Хан зло посмотрел на наглого старика и вышел из его комнат. В конце концов, это действительно результат его провокации.