Полёт бабочки

Он оттирал с пола кровь, закусив губу. Его буквально выворачивало от гнева, от злости и обиды. Его понизили в должности. Сняли с поста заместителя, отправив мыть полы и убирать за солдатами. Бин Хан хотел сплюнуть на пол, но передумал. В конце концов, он только что этот пол драил. Его некогда холёные руки были в язвах, мелких царапинах и синяках. Красивые чёрные одежды сменились на простые серые, вон, на штанах уже было пятно от чего-то мерзкого и дурно пахнущего. Теперь он наравне с новичками. Ему положено так же тренироваться, подчиняться приказам командиров, а ещё отрабатывать своё наказание. После того случая генерал был в ярости. Да, он не орал, но прошёлся по каждому, кто принимал участие в этой отвратительной выходке. – Ты меня подвёл, Бин Хан. Я вверил его тебе, но ты допустил то, что два солдата жестоко убиты, а молодой господин Хуа на грани жизни и смерти. – он до сих пор помнил холодный взгляд ненавистного генерала. – И всё это допустил ты. Я разочарован. Генерал говорил хлестко, даже в какой-то степени слишком зло. Бин Хан хотел выхватить меч и перерезать ему глотку, чтобы... Но план был в другом. Генерал должен умереть в другом месте, в другое время. И тогда Бин Хан получит свою награду. Генерал сам загонял себя в угол доверием к своему заместителю, от чего он уверовал в свою полную безопасность. Но так ли слеп был генерал, как хотел казаться? Генерал Фэн встал со своего места, взял в руки кинжал. Он подошёл к Бин Хану, пока его держала под руки его личная охрана, срезал с его плеч знаки отличия, пояс с мечом, все дорогие побрякушки с его волос и одежды. Грубо, резко и очень быстро. Лицо генерала не выражало ничего. Лишь странный холод, будто он что-то знает про Бин Хана. Но в его взгляде не было ненависти. Фэн Хайдэ знал толк в унижении. Раньше это делал сам Бин Хан, с удовольствием унижая тех, на кого указывал ему Фэн Хайдэ. А ещё было негласное правило: пленники - собственность солдат. Только в случае с Хуа Чэном и Хуа Сюэ всё было совсем иначе. Раньше Бин Хан был тем самым ножом, который генерал держал в руках. Сейчас же из верного, пусть и не совсем, клинка он превратился в такую же потешную игрушку. Золото, драгоценные камни, шелка падали на пол, как и статус самого Бин Хана. Звуки, с которыми драгоценности падали на пол, будто оглушали. Генерал методично срезал вплетенные в косы бусины, заколки и ленты. Бин Хан пытался вырваться, но личная охрана генерала ему не подчинялась и плевать на него хотела, они держали крепко, такие же крупные мускулистые мужчины, как сам генерал и его младший сын. Их сильные руки оставили на бледной коже мужчины синяки. Но синяки не самое страшное. И когда он закончил, Бин Хан стоял посреди комнаты, чёрные волосы свисали неровными прядями, кое-где едва достигали затылка, некогда роскошные одежды теперь висели жалкими лохмотьями. Он выглядел не как заместитель второго человека в государстве, а как нищий. Униженный, лишённый всего. Таких на улицах было очень много, они протягивали свои длинные костлявые руки, желая получить от любого незнакомца хотя бы медную монетку или остатки еды и... Воды. И вот генерал одним указом и своими руками низложил своего заместителя. И ведь ничего не было сказано о сроке наказания. Но интуитивно он понимал, что ему конец. Никто не вернет его на пост. Кто-то из охранников предложил его высечь, но Фэн Хайдэ лишь одернул его. Кто и какое наказание понесет, решает только генерал. Высшая справедливость. Даже если это было чистой воды его самодурство, то имел полное право. Бин Хан исходно был на правах личной собаки, иной участи дезертир не заслуживал. И теперь… Бин Хан с неким ужасом понимал, что ему может достаться. В свое время он частенько жестоко обращался с новобранцами, заставлял их не только убираться, но и бил, иногда принуждал их вылизывать свои сапоги, много раз сажал их на цепи и оставлял на улице, вынуждая есть из собачьих мисок, а на тренировках позволял себе оскорблять и самих молодых мужей, и их матерей и отцов. Таким образом Бин Хан хотел выдрессировать свою личную армию, воспитать злобных псов, которые порвут кого угодно по одному его приказу. Частью дрессуры были и проститутки. Часто он отправлял к солдатам девушек, чтобы те выпустили гнев. И с каждым разом игры становились все изощренней и опасней. Часто жертвами становились именно шлюхи, но его новый любимчик захотел дочь мясника. Правда, любимчик его, в итоге, разочаровал. Сначала пацан красиво ухаживал за ней, дарил подарки и изображал, что был влюблен. Но, кажется, у него возникли настоящие чувства, мальчик так сильно заигрался в любовь, что оказался в этой игре не хищником, а жертвой. Когда настала пора отдать девушку, тот заявил Бин Хану, что не хочет этого делать. Юноша просил отпустить его, хотел написать официальное прошение, но… Не успел. Впрочем, ему было не до размышлений о прошлом. Бин Хан безоружен, вряд ли вскормленные им псы не накинутся на него, наоборот, с удовольствием вонзят острые зубы в его глотку, выпьют его кровь, вытащат его кишки. Он сам их такими выдрессировал. Дикими, охочими до крови, жадными до страданий. Ничто не мешает им сделать это хоть сейчас. А ведь у Бин Хана почти всё получилось! Почти. Но скоро генерал вернётся в столицу, тогда сообщники сделают своё дело. Однако сам Бин Хан уже ничего не получит. Потому что только сейчас до него начало доходить, что эта хитрая баба его использовала. Спала с ним, ублажала его, дарила подарки и ядовитым голосом шептала, что он достоин только лучшего. Только самой красивой женщины, только самого высокого поста, только лучших тканей. Бин Хан приходил к ней тайно, как вор. Она же ловила его в свои объятия, прижимала к груди и шептала… Ее шепот сводил его с ума. Ядовитая змея со сладким голосом. Ядовитая и, несмотря на возраст, красивая, как богиня. Которая довела его до того, что он мыл полы за грязными солдатами. Он продолжал отмывать полы, пока через него перешагивали его же бывшие сослуживцы, оставляя после себя грязные следы. Бин Хан зло смотрел в спину неблагодарным тварям, которые так легко про него забыли. От него отвернулись все. И его женщина, и генерал, который теперь не удостаивал его даже взглядом. Относился, как к мусору под ногами. Так, как сам Бин Хан относился к слугам. Ничего. Один точно не забудет. Бин Хан должен сделать все, чтобы Хуа Чэн его запомнил. Когда Хуа Чэн остался в комнате один, Бин Хан туда прошмыгнул. Госпожа Хуа же ушла, видимо, приготовить ещё лекарств. Ничего, Бин Хану достаточно всего часа. Он закрыл дверь изнутри, чтобы им не помешали. Юноша ещё спал. Это хорошо. Очень хорошо. Бин Хан жутковато улыбнулся и сел рядом с ним на пол. И ведь красивый сукин сын. Унаследовал красоту своего папаши. Он помнил Юншэна. Тот был ланью среди быков. Изящный, с тонкой талией, он всегда одевался в чёрное с золотом, носил на себе символы Сюйли с гордостью. И у него был даже свой личный жеребец, редкой породы: вороной, с белой гривой и изящными ногами. Тогда ещё юный солдат увидел, как его генерал лбом прижимается к морде своего жеребца. До его слуха доносились искренние и тёплые слова, которые мужчина шептал своему другу. Юншэн был красив не только лицом, но и душой. Святой дурак. Святой и искренний в своих порывах и чувстве справедливости. Неудивительно, что он пал жертвой заговора. Хуа Чэн напоминал Бин Хану Юншэна. Юный, красивый, изящный, с открытой и нежной улыбкой. Но было и неуловимое отличие, которое Бин Хан не мог ощутить. Юншэн стал первым мужчиной, который заставил кровь Бин Хана гореть. Юншэн стал его злым роком. И сейчас перед ним лежал не Юншэн, но его сын. Такой же красивый и трогательно беззащитный. Бин Хан искренне хотел поправить это лицо кинжалом. Или вырезать этот глаз. Тоже будет хорошо. А еще будет очень красиво. Кровь на бледной коже - это всегда красиво. Особенно на белой коже Хуа Чэна. Потому что этот мальчик вызвал в нём очень странные чувства. Хотя Бин Хан спал и с женщинами, и с мужчинами, но Хуа Чэна он хотел замучить. Унизить, сломить и увидеть полную покорность. Подчинить себе, привязать к себе, забрать себе. Очень красивая игрушка. – Хуа Чэн, – он обратился к спящему, – это ведь ты упокоил господина Не? Да, ты. И я хочу тебе рассказать эту историю так, как она произошла на самом деле. Того парнишку звали Си Цзян. И он влюбился в эту дурочку из семьи мясника, даже хотел уйти со службы, чтобы быть с ней. А ведь ему надо было только отдать эту девчонку остальным. Но люди такие… Любят всё усложнять. Ты ведь понимаешь, о чем я? – с его бледных губ сорвался злой смешок. – А он не хотел ее отдавать. Любил. Я вот тоже любил, женушку генерала нашего. Так её любил, что эта стерва орала подо мной так, как, наверное, под генералом не визжала. – он снова засмеялся, закрыв рот ладонью, от чего выглядел ещё безумнее. – Но это такие мелочи. Я расскажу тебе хорошую сказку на ночь, мой юный друг. Вернёмся к нашей девочке. Милая Цзе-Цзе, как юный нежный цветок… И я стал первым её мужчиной. Не этот сопляк Си, нет… А я. Она была такой красивой. Её красивое личико было залито слезами, а я её драл, пока она кричала и звала своего любимого, молила его о помощи, звала своих братьев и отца, бедная, даже голос сорвала. Только он ничего не мог поделать. Он беспомощно смотрел, как я срываю цветок его красивой милой Цзе-Цзе. Она действительно была красавицей, Хуа Чэн. Её тонкую талию было так удобно сжимать в руках, а кожа – белее снега! И как у такого грубияна, как господин Не, родилась такая дочка? Нежный цветочек… А мне нравилось чувствовать её страх, её боль, осознавать, что она в моей власти. И ты сейчас в моей власти, Хуа Чэн. Тебя это не пугает? Хотя тебя ничего не пугает. Я бы мог и над тобой надругаться. У тебя была женщина, а? – он смотрел в спокойное бледное лицо Хуа Чэна. И в какой-то мере Бин Хан мог назвать его изящным. – Была. Такой красивый парень не мог не привлечь внимание женщины. У неё из хризантемы текла кровь… У Цзе-Цзе. И она стала женщиной. Впрочем, за ту ночь эта красавица приняла около двух десятков солдат. И за всем наблюдал её возлюбленный Си Цзян. И тогда я предложил ему сделку. Он насилует её, и они вместе после этого уходят. Живые. Он выглядел так жалко. Ты можешь себе представить ревущего мужика, который занимается с женщиной любовью? А я такое видел. Бедная Цзе-Цзе была уже очень вымотана и ничего не соображала, так что она не помнила, что всё же возлегла со своим любимым. Он замолчал на несколько минут. Ему надо было перевести дыхание. Потому что эти воспоминания были слишком… Приятными. Моменты, когда Бин Хан имел власть настолько полную и абсолютную, вызывали в нём эйфорию. А ещё хотелось уделить себе внимание, но… Не сейчас. Он скинул с Хуа Чэна тёплое одеяло – генерал постарался? – и распахнул белую рубаху. Шрамов у юноши почти не было. Неужели, пока не ранился? Бин Хан с удовольствием нанесёт парочку. Чтобы Хуа Чэн его помнил. Но у него нет ножа. Вряд ли тут будет что-то острое в принципе. К сожалению, Хуа Чэн и его мать пленные. – Но я их не отпустил. Как я мог отпустить такую красавицу в жестокий мир? Но Си Цзян… Я лично его пытал. Иногда я сидел рядом с ним, когда в его ухе была злая и голодная сколопендра. Бешеная маленькая тварь ужасно жжется, но мне нравилось доводить его до отчаяния. В конце он был согласен на всё. – Бин Хан даже улыбнулся от этих воспоминаний. Ломать женщин одно, а ломать мужчин другое удовольствие. Он огладил живот Хуа Чэна. Юноша дышал спокойно и размеренно, несмотря на то, что был очень горячий. – Даже мои сапоги вылизывать. Иногда я приводил его девчонку к нему, чтобы она посмотрела на него. А потом я отрезал ему нос прямо у неё на глазах. Как она кричала! Воистину пение божественных птиц! – он снова заткнул себя ладонью, чтобы его смех не услышали. Но с каждым разом сдерживаться было сложнее и сложнее. – А потом я кормил его варёным мясом. Он умер через месяц в клетке, от него пахло, как от трупа… А лицо… Почти чёрное. Я велел разорвать его на куски. А девка потом убила себя. И знаешь, Хуа Чэн… Я бы посмотрел на то, как страдает твоя мать. Мне бы хотелось и её при тебе взять, чтобы увидеть твою боль. Но мне уже никто не позволит это сделать. Бин Хан в странном предвкушении облизнул губы. Его руки мелко дрожали, глаза лихорадочно блестели. Грязными ладонями он коснулся обнажённого торса Хуа Чэна, ногтями очертил несильно выраженные мышцы пресса и груди. Не сказать, что Хуа Чэн выглядел мощно, больше изящно. Мышцы были несильно выражены, кожа бледная, чистая… По крайней мере, на животе и груди. Внезапно распахнулось окно. Бин Хан сразу убрал руки, но тут же ощутил хватку на своём горле. Какая-то чёрная тень сжала его горло и придавила к полу. Руки у этой тени были вполне себе материальными, очень холодными, а острые ногти могли разорвать его шею. Где-то вдали хрустнуло дерево двери. Бин Хан пытался разглядеть лицо нападавшего через плотный чёрный туман, который его окутывал, но одним движением некто воткнул в его плечо меч, пригвоздив к полу. Мужчина вскрикнул от боли и свободной рукой попытался вцепиться в руки тени, но она словно не чувствовала боли. Туман отошёл от него, приняв уже более отчетливые очертания мужской фигуры. Бин Хан видел, как он склонился над Хуа Чэном, приподнял его голову и что-то влил в рот, после этого неизвестный запахнул на юноше рубаху и накрыл сверху одеялом. Бин Хана парализовало от ужаса, из горла вырвались какие-то жалкие хрипы, а на крик вряд ли кто-то прибежит. Зря генерал не поставил охрану возле постели больного. Но когда мужчина обернулся, Бин Хан ощутил ещё больший ужас. Потому что на него с холодной ненавистью смотрел генерал Пэй. Только уже не светлый генерал. Бледная кожа, след веревки на горле и жуткие алые глаза. Демон?... Мужчина ощутил холод на кончиках пальцев, из раны текла кровь, хотя и не так сильно, а его прошиб ледяной пот. Он не думал, что вмешается подобная сила. Представить не мог, что из мёртвых поднимется отец этого мальчишки. Но побыть вдвоём им не дали. В комнату с подносом, полным лекарств, вошла госпожа Хуа. Каким-то чудом она не выронила свою ношу, но в ужасе уставилась на эту картину. Бин Хан с мечом в плече, Юншэн, который стоял возле постели своего сына. – Помогите! – закричала она, чтобы привлечь внимание солдат, которых тут было в избытке. Она закричала ещё несколько раз, изображая крайний ужас своим голосом, но никак не лицом. Она смотрела прямо на Юншэна. Юншэн кивнул, растворился чёрным облаком и исчез во тьме улиц. Бин Хан хрипел, желая, чтобы из его плеча, наконец, вынули меч, но госпожа Хуа не спешила помогать ему. Равнодушно эта женщина обошла его и поставила поднос на столик. На её крик сбежались не только солдаты, но явился и сам генерал. Юншэн принял форму человека на крыше главного дворца местного князя. Он был слишком зол, от чего его едва не трясло. – Ты… – он смотрел на другого человека, который стоял к нему спиной, – Если бы ты не отправил меня следить за Фэн Синем и Му Цином, я бы смог защитить монастырь, и этой ситуации бы не было! Человек ему не ответил, он равнодушно смотрел в сторону оккупированного дворца. – Из-за тебя я не смог убить этого урода! А если эта скотина выкинет ещё что-то в таком духе? – Он ещё будет нужен, Юншэн. – наконец, ответил собеседник и обернулся. На его лице была маска, изображающая грусть и радость. – Любой меч надо закаливать, прежде чем отправить его на бой. – На какой бой? – Юншэн подошел ближе, но Бай вытянул руку, и демон не смог сдвинуться с места. Мужчина зло смотрел на него и хотел ударить, но тело полностью подчинялось этому человеку. – На очень важный бой, генерал. К тому же… Вспомни условия нашей сделки. Я даю тебе силы, а ты делаешь то, что я тебе скажу. Не волнуйся, не в моих интересах причинять ему вред, как и твоей жене. Просто делай то, что я скажу, и ты увидишь результат, который превзойдёт любые твои ожидания. – Какие ещё ожидания? У него была спокойная жизнь! – Огню тесно в четырёх стенах. Огню нужна свобода и воздух. Только так можно увидеть его великолепие и его силу. Юншэн не понимал планов этого безумца, проклиная себя за то, что ввязался в эту сомнительную сделку, но у него не было выхода. Ни тогда, ни сейчас. Солнечные лучи так неприятно касались лица, что было тяжело не открыть глаза и встать с кровати, чтобы закрыть окно. Что Хуа Чэн и хотел сделать. Солнце действительно было. И оно светило прямо в глаза. А ещё кто-то шумел. Он открыл глаза и увидел рядом с собой женщину, которая мыла пол. Обычная женщина, каких сотни. С аккуратным пучком на голове, с морщинами на чуть смуглом лице и сухими губами. Одежды максимально простые, с многочисленными заплатками. Ничего особенного. – Госпожа… – Хуа Чэн попытался сказать хоть слово, но звуки застыли в его горле. Женщина тут же отложила тряпку, подошла к низенькому столику, налила из кувшина плошку воды и поднесла её к губам юноши. Юноша жадно пил глоток за глотком, и осушил несколько плошек, одну за другой, пока полностью не утолил жажду. Длинные ресницы трепетали, на уголках глаз собрались слезы. Слишком долго он пролежал в таком состоянии. – Всё в порядке, молодой господин. Ваша матушка ушла на рынок, за травами для Вас. – женщина убрала с его лба прядь волос. Хуа Чэн смотрел на неё, смутно ощущая остатки тёмной ци, но ее было ничтожно мало, как горстка рассыпанного риса. Здесь был демон? Насколько сильный? Или это заклинатель? Есть, но незаметно для того, кто не будет искать. Хуа Чэн нахмурился, но вспомнил, что сейчас он бессилен, значит, ничего не может сделать, да и слишком слаб, чтобы искать демона. И... Надо бы сообщить обо всём Му Цину. Правда, он не представлял, как ему сказать о смерти матери. Да и такое говорить в письме как-то не очень уважительно. Впрочем, сообщить в любом случае надо, потому что он вернётся на пепелище. А ещё с этих ублюдков стоит устроить засаду. – Спасибо. – он кивнул и попытался встать. Тело немного затекло, но в принципе подчинялось. На кончиках пальцев будто дрожало пламя. Но всё же тело слабо слушалось. Он рухнул обратно на подушки и прикрыл глаза. Он плохо помнил, что случилось после того, как его напоили рисовым вином. Кажется, его довели до комнаты и бросили на пол. Выходит, его подняли и уложили в постель. Кто? Вряд ли это Бин Хан. – Госпожа, а пир... Он кончился? Сколько времени я здесь лежу? – Хуа Чэн с трудом выговорил эти слова. Женщина посмотрела на него и замялась, но всё же решилась ответить. – Пир кончился, молодой господин. Вы убили двоих... В постели вы уже три дня. Госпожа Хуа волнуется, также к вам приходил Генерал. Убил?.. Хуа вздохнул и попытался встать ещё раз. Ответить ему на вопросы мог только один человек. Генерал Фэн. На этот раз получилось сесть, хотя было и очень трудно, но теперь ему надо встать и дойти до кабинета генерала. Он дрожащими руками без помощи служанки надел чистые штаны, сапоги, накинул сверху чёрную рубаху и ханьфу. Волосы торчали в разные стороны, но ему не было до этого дела. Он шёл по коридорам, опираясь на стены, но всё же шёл, стиснув зубы. Слишком долго он пробыл в отключке. В своих порывах он забыл, что с него содрали кулон, но это всё было слишком неважно, особенно в данной ситуации. Надо было найти генерала и вытрясти из него ответы на вопросы. Иного выхода просто не было. С улицы слышались звуки ударов. Так по плоти бьёт хлыст. На секунду ему стало страшно, что за убийство двух солдат наказали его мать, а служанка ему соврала, чтобы Хуа Чэн не вмешался. Это придало ему сил, поэтому на улицу он бежал на трясущихся ногах. На самом высоком месте стоял Фэн Хайдэ в окружении своей охраны, рядом с ним был другой мужчина, одетый не менее роскошно, его окружали также солдаты из Юнань. Но без Бин Хана. Заместителя при генерале не было. Хуа Чэн попробовал отыскать его взглядом, но не обнаружил среди собравшихся внизу солдат, наблюдавших за наказанием. К столбу был привязан человек с неровно стрижеными волосами, на его спине уже было несколько глубоких полос. Мужчина не кричал. Это была не его мать. Это был какой-то чужой мужчина, но... Слишком много чести для рядового солдата. Выходит, это... Бин Хан? Хуа Чэн оперся неверными руками на перила и вгляделся в мужчину, которого избивали. Если это и Бин Хан, то у него не лучшие времена. Фэн Хайдэ что-то шепнул Князю Сяохуа и отошёл вместе с охраной в сторону входа во дворец. Хуа Чэн этого не увидел, только спустя пару минут ощутил, как его схватили за руки и куда-то потащили. Это была личная охрана генерала. Несколько крепких солдат, которые без труда тащили весьма худого и ослабевшего молодого человека. Хуа Чэн вяло пытался вырваться, но они держали слишком крепко. Он не знал планировку дворца, поэтому не мог точно знать, куда его вели. Двери распахнулись. В комнате было влажно и тепло. Его волокли по светлому камню, а после этого отпустили. Купальня? Хуа Чэн решил, что его хотят утопить, но Фэн Хайдэ велел своим солдатам выйти из комнаты и встал прямо напротив юноши. Только подняв голову, Хуа Чэн понял, что имеет дело не с чиновником, вроде городского капитана стражи, а с воином. Потому что, несмотря на возраст, Фэн Хайдэ был высок, широк в плечах, а талия также стройна, как у молодых юношей. Его одежды показывали его статус, сочетание чёрного и золота, дорогие ткани, витиеватая вышивка и заколка с драгоценными камнями. Всё буквально кричало о статусе, но за этим статусом стояла и личная сила. Одежда не могла скрыть крепкие руки, большие ладони, которые сжимали рукоять меча. Он опустился перед Хуа Чэном на корточки и улыбнулся. Намокшие от пара пряди прилипли к его лбу, длинные роскошные волосы Хуа Чэна явно нуждались в мытьё и уходе. – А-Чэн, – он потрепал его по щеке, – Ты меня не разочаровал, – в голосе генерала было что-то ненормальное. Восхищение? Удовольствие? Хуа Чэн пытался прочесть его чувства, но не выходили. – Действительно, порода Пэй. Только проснулся, а тут же побежал искать меня. Боялся, что я сделаю больно твоей матери? Хуа Чэн всё же кивнул. Фэн Хайдэ рассмеялся, мягко и с лёгкой издёвкой, но всё же по-доброму. – Какой же ты глупый, А-Чэн. Но это поправимо. – он снова потрепал его по щеке. – Тебе всего семнадцать. У меня мало времени, а у тебя впереди целая жизнь. Раздевайся и мойся, я позову слуг, они принесут тебе одежду и помогут. Коль ты очнулся, то у тебя есть дела. Мой заместитель привязан к позорному столбу за то, что не справился со своими обязанностями и напал на тебя. Мне нужен новый. И им станешь ты. С этими словами Фэн Хайдэ вышел из купальни, закрыв за собой дверь. Хуа Чэн смотрел ему в спину, не зная, что сказать, но все же начал стягивать с себя одежду, чтобы погрузиться в тёплую воду. Рана на плече нещадно ныла, но это такая мелочь. Всё стало слишком сложно.