Полёт бабочки

В купальне было тепло, даже очень, пар был ароматным и приятным. Хуа Чэн сидел по подбородок в воде и рассматривал помещение. Золотая отделка, скамейки из мрамора, наверное, холодные; большая чаша бассейна выложена дорогой, видимо, плиткой, невысокие бортики и несколько чаш рядом с ними. Неподалёку - небольшой столик, на котором стоит поднос с лампой, откуда валил вкуснопахнущий дым. Слуги еще не пришли, но Хуа Чэн и не хотел, чтобы они приходили. Он разделся, оставив одежду на одной из скамеек, и залез в теплую воду. Он всю жизнь мылся в холодной, потому что рядом с монастырем был только ледяной источник. А сейчас вода была теплой, комфортной. Даже лепестки цветов плавали на поверхности. Хуа Чэн сжал в пальцах розовый лепесток. Вода сама по себе была мягче, не такой колючей, как в источнике. Она приятным теплом касалась его тела и шрамов на спине от кнута, ласкала их и гладила. Да они и не болели, спина давно потеряла прежнюю чувствительность, но это было очень приятно. Хотелось побыть в купальне наедине с собой еще немного. Глубоко вздохнув, Хуа Чэн нырнул в воду с головой. Вода была настолько чистая, что он четко видел рисунок на плитке на противоположной стороне чаши. В воде было тепло и спокойно, как в колыбели. Черные волосы змеились рядом, только сейчас Хуа Чэн осознал, насколько они длинные, до пояса. Он коснулся кончика пряди. И было в этом всем что-то такое, что не отпускало, но вернуться надо. Поднявшись из воды, Хуа Чэн услышал шаги. К нему шли трое мужчин, судя по всему, но когда они оказались в поле его зрения, он понял, что это всего лишь слуги. Юноши с подносами, на которых стояли склянки, миски, лежали золотые гребни и еще какие-то штуки. Всю жизнь он ухаживал за собой сам. Мыла его только мать в глубоком детстве, но потом уже научила делать это самостоятельно, как и следить за чистотой одежды. Было, конечно, ясно, что с их статусом особо выбора и не было, но было в этом что-то такое… Приятное. Чувство самостоятельности и надежности, осознание, что очень легко сможешь позаботиться о себе сам. Но на данный момент времени пришлось вынести эту процедуру. И ладно бы ему просто сказали, что надо сделать, но юноши буквально сами мыли его тело, волосы. Дело было не в боли, хотя скребли кожу ощутимо, скорее в том, что его тела почти никто прежде не касался. Действия слуг скорее вызывали ощущение щекотки и неловкости. Тех, кто имел доступ к его телу, можно пересчитать по пальцам одной руки, зато сейчас его отмывали сразу трое, при этом обращаясь как к юному господину какого-нибудь княжеского рода. Один мыл его волосы, расчесывал их золотыми и костяными гребнями, пока другой приводил в порядок его ногти. Хуа Чэну хотелось оттолкнуть их и сделать все самому, потому что ощущал юноша себя максимально неловко. Он не привык, что за ним кто-то ухаживает, тем более вот так внимательно. Волосы промывали не только водой, но и еще чем-то, судя по запаху, маслами и отварами трав. Каждую прядь промывали отдельно, и проходились гребнем от корней до самых кончиков. Руки у мужчин были умелые, видно, что не первый раз, возможно, это личная прислуга генерала. Хотя с какой это радости ему посылать своих слуг к какому-то оборванцу? Но времени на раздумья особо не было. Слишком много событий за раз, да и разум находился в странном тумане после пробуждения, а теплая вода лишь сильнее погружала в сон. Если это такой хитрый план, то в чем его смысл? Поведя плечами, Хуа Чэн закрыл глаза и даже задремал, покорно отзываясь на осторожные просьбы слуг поднять или повернуть голову. Когда он вышел из воды, один из слуг нанес на рану на плече мазь и наложил чистую повязку. После помогли вытереться и протянули черного цвета халат из тонкого шелка, который был Хуа Чэну по размеру. Когда они закончили, то оповестили об этом, сложили все инструменты, чаши, гребни на подносы. Хуа Чэн еле подавил в себе желание помочь им убрать все на свои места, понимая, что это их работа. Слишком он привык заботиться о себе сам. Потом они просушили его волосы и вывели в другое помещение, где лежала сложенная новая одежда. И это была не привычная монастырская одежда из достаточного грубого льна, черный цвет которого постепенно превращался в серый. Хуа Чэн взял в руки рубаху. Даже с учетом того, что это нижняя одежда, она выглядела и ощущалась иначе. Тоже шелк. Он коснулся кончиками пальцев вышивки, она была тонкой, изящной, изображала лошадь в полном боевом облачении, нити нежного пурпурного цвета, они не выступали, но с изнанки узор выглядел не менее великолепно. Мастер знал свое дело. Швы были тонкие, многослойные узоры, вплетенные в общую канву, смотрелись великолепно. Не только пурпурные, но и голубые, синие и красные нити сочетались другс другом, это была изящная и аккуратная, филигранная работа, яркие переливы в лучах солнечного света завораживали. Казалось, что в рисунок вплели и золото. С удивлением Хуа Чэн обнаружил, что на облачении лошади есть герб. Герб Сюйли. Он был небольшой, но вышит искусно, его не будет видно под верхней одеждой, однако... Он будет рядом, у тела и сердца. Он отложил в сторону рубашку и также осмотрел штаны. Свободный крой, хорошие швы, материал мягкий, очень приятный коже. С чего вдруг такие траты? Это все очень дорого, даже слишком дорого для Хуа Чэна. Да и вдруг это вовсе не для него? Но эта мысль была отметена в сторону в силу полной несостоятельности. Для чего это генералу? Хуа Чэн ему враг, сын предателя… Хотя сам Хуа не верил в виновность своего отца. Слишком сильно в это не верила мать. И еще была возможность спросить у отца напрямую. Юноша надел штаны и накинул рубашку. И теперь обратил внимание на сапоги. Это были солдатские сапоги, по крайней мере, внешний вид у них строгий, лишены выступающих деталей, но при этом они предназначены для боя. Хуа Чэн повертел один в руках, ощупал изнутри и снаружи. Впрочем, они были по размеру. Надев сапоги не на босу ногу, он вздохнул. Выходить отсюда без верхней одежды – стыдно, но в чем еще? Он толкнул тяжелую деревянную дверь и попал в другую комнату. В ней находился не только генерал, но еще один человек. На столе были разложены заколки, ханьфу, наручи, пояса в нескольких экземплярах. Видимо, будут выбирать. Второй мужчина был не так высок и широкоплеч. Худой, с бородкой, руки длинные, пальцы тонкие и чистые. Одежда, как у слуг высокого ранга. Возможно, евнух. Он подошел к Хуа Чэну, под пристальным взглядом Фэн Хайдэ надел на юношу такое же черное ханьфу с пурпурными вставками из шелка. Волосы пришлось приподнять и временно зафиксировать их с помощью палочек. Мужчина огладил ткань, расправляя складки. Рукава были узкими, а не широкими. – Думаю, здесь подойдет этот пояс, – «евнух» взял со стола серебряный пояс с резьбой в виде различных лесных зверей и вставками из фиолетового камня и протянул его генералу, чтобы тот его рассмотрел получше. Фэн Хайдэ огладил пояс кончиками пальцев, в его темных глазах мелькнуло что-то странное. Он подошел к столу и долго рассматривал остальные. Хуа Чэн не знал, о чем думал генерал в этот момент. Впрочем, он прекрасно понимал, что залезть в голову другого человека просто невозможно, хотя было очень интересно. Никаких логичных причин такого поведения не было. Кому в голову придет очень хорошо одевать того, кого хочешь убить? Зачем? Ради чего? Неужели, это какой-то очень жестокий план, по которому Хуа Чэн должен получить все земные удовольствия прежде чем умереть ради общего блага? – Да, подойдет этот. Эти наручи, – Хуа Чэн увидел, что генерал указывает на наручи в таком же стиле, с похожей резьбой и такими же пурпурными камнями, – Заколки с черным нефритом. Всё должно быть идеально. «Евнух» кивнул и начал перевязывать пояс на тонкой талии юноши. Его руки ловко и умело управлялись с завязками и застежками, словно он делал это очень часто, дошел до того, что ему и не надо задумываться над действиями и их последовательностью. Хуа Чэн замер, позволяя сделать то, что нужно. «Евнух» также играючи зацепил наручи. Волосам пришлось уделить гораздо больше времени, никуда не делась их природная неподатливость. Мужчина сплел по небольшой косе с каждой стороны, начиная от висков, потом перехватил волосы лентой и собрал их в высокий хвост. Движения хоть и были резкими, но боли не приносили, что уже было достаточно приятно. Потом аккуратно поправил челку, так, чтобы она не лезла в глаза. Настал черед заколок. Под тяжелым взглядом генерала "евнух" деликатно закрепил украшения на волосах юноши. Серебристые заколки с черными камнями, резные и аккуратные. Хуа Чэн не знал, что эти украшения были изготовлены именитым мастером с личным клеймом. «Евнух» не забыл и про ленту. Ее, видимо, постирали. Он перевязал ленту на заколку, чтобы она развевалась за его спиной, создавая яркий контраст с одеждой. – Вас устраивает, господин Фэн? – спросил «евнух». – Более чем. Хуа Чэн, устраивает ли тебя? – задал вопрос генерал. Хуа Чэн повернулся в сторону начищенного до блеска диска. И не узнавал себя. Потому что его приучили к аскетизму и строгости в одежде и украшениях. Вся эта шелковая одежда смотрелась на нём одновременно и инородно, и эффектно. Даже ленте нашлось место. У Хуа возникло странное ощущение, что он не просто бродячий заклинатель, а наследник знатного рода, которому предстоит встретиться с Императором. И его осенило. Он, Хуа Чэн, и есть наследник знатного рода. Сын генерала, сын Князя Северных земель, которого казнили по чужим наветам. – Да, устраивает, – еле выговорил юноша. Устраивает, потому что, кажется, впервые внешнее резонировало с внутренним. Ощущение от себя было вообще другим. Уже не мальчишка-заклинатель с чандао наперевес, а… Кто? Не оборванец, не бродяга. Хуа Чэн встал со своего места и еще раз неуверенно оглядел себя с ног до головы. В его глаза была некая растерянность, от чего Фэн Хайдэ усмехнулся, даже как-то по-отечески. Но не хватало одной важной детали. «Евнух» протянул мужчине брошку. Подобная брошь была на груди генерала с правой стороны, только золотая, инкрустированная нефритом белого редкого цвета, а в руках мужчины была брошь из серебра с пурпурными драгоценными камнями. – Всего одна деталь, Хуа Чэн. У меня больше нет заместителя из-за твоих выходок. Тебе надо это исправлять, – Генерал подошёл к юноше и закрепил брошь на его груди. Никакой торжественной части, всё очень просто и лаконично. Сказать что-то против Хуа Чэн не мог. Потому что Бин Хан действительно, вероятнее всего, поплатился за его выходки. Впрочем, и выходки были не самые безобидные, он убил двух людей, его солдат. И за это его назначают на пост заместителя Верховного Генерала?.. – За что? Я убил двоих ваших солдат, испортил праздник. Мне кажется, есть кандидаты получше, чем я. Да и... Не хочу дерзить, генерал, но у меня нет опыта командования даже небольшими отрядами, – выпалил юноша, глядя на мужчину перед собой. Это всё чистая правда. У него действительно нет такого опыта. Ему всего семнадцать, он несовершеннолетний, более того, Хуа Чэн всю жизнь рос в монастыре, изолированно от солдат и тем более от военного руководства. Генерал смотрел на него несколько мгновений, а потом улыбнулся. И Хуа Чэн уловил даже нотки довольства. Это сбивало с толку, снова и снова. Разве можно смотреть на своего врага так? С таким вот удовольствием, словно рассматриваешь своего повзрослевшего ребенка? – Потому что ты показал свой характер, Хуа Чэн, – Фэн Хайдэ подошёл ближе, они были практически на одном уровне, почти одного роста. Почти. Хуа Чэн физически ощущал разрыв между ними. Он – генерал, второй человек в огромной империи. Хуа – сын предателя и бродячий заклинатель. – Ты – истинный сын своего отца, он бы гордился тобой. Не совершай его ошибок. Поговори со своей матерью, она уже вернулась. – И всё же, генерал. Дело не в характере. Зачем вам рядом тот, чьего отца казнили за предательство, чей дом ваши люди сожгли до тла? – Хуа Чэн уставился прямо в глаза генерала. Боялся ли он поплатиться за свою дерзость? Нет. Пожалуй, если генерал не тронул его мать, то не тронет и дальше. Фэн Хайдэ смотрел на него очень долго, пристально. С интересом изучая его лицо. От этого взгляда отчасти было не по себе. Ощущение, что Фэн Хайдэ что-то искал в нем. Как отец ищет в сыне свои черты. Хуа Чэн повёл плечами, чтобы сбросить с себя этот взгляд. Ему действительно не хотелось, чтобы на него так смотрели. Слишком много в его глазах чего-то очень странного и непривычного. К тому же… По приказу этого человека убили его мастера, погибла мадам Му и остальные. По его приказу. Что бы ни случилось, он не имеет права забывать о том, чья кровь на этих одеждах, чьи жизни унёс этот человек. Хуа Чэн гордо вскинул подбородок. – Я не давал приказа уничтожать монастырь, уж тем более заливать его кровью. Их цель – ты и твоя мать. Привести вас живыми и здоровыми. Бой вышел из-за кровожадности Бин Хана и упрямства твоего учителя. Воспринимай, как первый урок, записанный в твоём сердце кровью, и не твоей. Подумай, прокрути в голове свои воспоминания, попытайся увидеть ошибки, а не бросать мне в лицо подобные обвинения. Люди не демоны, они гораздо хуже. Хуа Чэн в странном оцепенении замер и посмотрел на генерала. Не давал такого приказа? – А какой приказ ты дал? Привести меня любой ценой? Ради чего? Я всего лишь босяк, который выучился убивать демонов, ни на что иное не претендующий, – почему-то его возмущения всё же вылились в таком виде, в виде острых и по отношению к себе то ли укоров, то ли обвинений. Генерал усмехнулся и повернулся к двери, в которой застыла Хуа Сюэ. О ней он тоже позаботился, теперь она не ходила в серых платьях. На ней было красивое голубое платье с вышитыми на нём бабочками, её белые волосы были скрыты платком, такого же цвета. Весь её вид говорил о том, что она женщина очень авторитетного человека, и никто не имеет права её тронуть. – Госпожа Хуа, не вы ли вбили в эту юную голову, что он "всего лишь босяк"? – Фэн Хайдэ улыбнулся, больше с какой-то насмешкой. – Если вы не знали, генерал Фэн, то мой сын учился при монастыре, где самосовершенствующиеся шли путём множества ограничений, чтобы достигнуть чистоты тела и разума. И отказ от происхождения - один из этапов обучения, – однако слова Хуа Сюэ звучали несколько неуверенно. Она колебалась. – Вздор, – неожиданно резко выразился генерал, – Как ты думаешь, он сможет быть просто монахом, если даже сейчас он выглядит лучше Наследного принца Сяньлэ? Вглядись, что ты видишь? Хуа Чэн повернулся к матери, которая в неком ужасе замерла, увидев его лицо. Её взгляд блуждал по его одежде, задержавшись на наручах, поясе и заколках. Она поджала губы. Казалось, она не знала, что сказать. Её руки сжались в кулаки. Если говорить откровенно, то… Она была шокирована. – Это наручи и пояс Юншэна, – она всё же начала медленно говорить, подбирая слова, – откуда они у тебя? – Это так важно? – Фэн Хайдэ внимательно посмотрел на Хуа Чэна. – Ты – сын Юншэна, а не "всего лишь босяк". Ты никогда не мог быть босяком, ты родился в семье Князя Севера, Верховного Генерала, – "И моего друга" – хотел он добавить, но не стал. – В тебе течёт кровь императорской семьи, что бы кто тебе ни говорил. Ответьте мне, Хуа Чэн, у какого босяка ещё есть такая родословная, ведущаяся от самого генерала Мингуана, чьей бабушкой была госпожа Се Мэйхуа? У какого босяка есть ещё фамильный меч? Ответь мне, Хуа Чэн. И ведь… Правда? Так оно и было. У какого босяка есть меч от отца? У мало какого. Тогда… Какой он вообще босяк? Генерал был прав в своих суждениях. Хуа было сложно это признать. В нём до сих пор спорил грозный голос наставника, который ежедневно вдалбливал истины о добре и зле, но на практике они почему-то не работали. – Тебе нечего ответить, Хуа Чэн, потому что ты понимаешь, что я прав, – резко выразился Фэн Хайдэ, даже для самого Хуа Чэна. Хуа Сюэ молчала, поджав бледные губы. Ей было нечего ответить. И всё же она понимала, что генерал прав. Прав, как бы ей ни хотелось отрицать всё, что было сказано. Хуа Чэн – не босяк. Что по отцу, что по матери. – Он прав, Хуа, – она подошла к сыну и взяла за руку, словно пытаясь успокоить. Хуа Чэн перевёл взгляд на нее, ища поддержки, аргументов, но их не было. Жизнь, от которой его старательно уберегали, теперь ворвалась к нему, начала диктовать свои правила. Юноша сдался. – Ни у какого босяка такого нет, генерал, – еле выдавил он из себя, ощущая, что ломается снова. Хотя, наверное, он сломался ещё в тот момент, когда пошёл убивать людей. Он нарушил свои клятвы. Нарушил и сломался. Предал догмы, предал себя и своего учителя. – Верно, – усмехнулся генерал, – И поэтому ты будешь рядом со мной, будешь сопровождать меня с этого дня и до конца моей службы везде: на приёмах, в борделях, во дворце императора, в купальнях, на пирах. Ты мой заместитель, а не командир этому зверью. Через неделю мы уезжаем в столицу, а до этого времени… До этого времени ты всё время будешь со мной. Хуа Чэн снова вскинул голову и посмотрел в его глаза. Страх сжимал горло только сильнее. Рядом с генералом? Что ему делать возле него? Что именно? Также убивать, как и его солдаты. Он снова взглянул на свою мать, которая так и молчала. Он мягко убрал её себе за спину. – Я буду сопровождать вас, генерал, если вы не тронете мою мать, – Хуа Чэн смотрел упрямо, ожидая, что ему в лицо лишь посмеются. Он был готов ко всему, не мог позволить этому человеку тронуть его мать. – Какой ты дурак, Хуа Чэн, но это поправимо, в твоём случае точно, – по-доброму усмехнулся Фэн Хайдэ, – С её головы не упадёт ни один волос, пока она под моей защитой. Ты умеешь сидеть в седле? – Умею, – кивнул Хуа Чэн. Его учили, не так уж и хорошо, но вполне сносно. Фэн Хайдэ кивнул и велел слуге принесли последний элемент. Он протянул генералу меч Хуа Чэна. Он узнал его только по рукояти, которую явно отремонтировали, почистили и привели в нормальный вид. Чандао была заключена в изысканные черные ножны с серебряными вставками. Он аккуратно зацепил меч на поясе юноши, завершая картину. – Теперь всё. Пойдём. Нас ждёт работа. Хуа Чэн тяжело вздохнул и пошёл за генералом, который покинул комнату. Отчего-то было ощущение, что сейчас, переступив порог, согласившись стать правой рукой этого человека, он перешёл черту. Одним действием перечеркнул память о братьях, об учителе, о родных людях, с которыми учился столько лет под одной крышей. Но Хуа Чэн и не заклинатель больше. Теперь он такой же солдат, как и остальные. Впрочем, можно ли его назвать солдатом - большой вопрос. У него нет боевого опыта. И он переступил, несмотря на свои сомнения. Пути обратно всё равно больше нет.