Полёт бабочки

Хуа Чэн стоял по левую руку от императора, в полном боевом облачении. Все же большие праздники были такими только для чиновников и семьи, для него это всегда тяжелая смена, проверка дворца. Однако он поймал на себе довольный взгляд Генерала Мэй. И во взгляде том была явная гордость, которая не могла не просочиться. Отношения с тестем всегда складывались на удивление хорошо. Казалось, что тот нашел в Хуа Чэне своего ребёнка, которого с удовольствием поднимал и продвигал по службе. Впрочем, дело было не только в протекции. Сам Хуа Чэн стремился оказаться в эпицентре боя и выгрызть победу у противника. Это касалось не только коротких стычек на границе страны, но и поединков один на один. За его жестокость враги называли его Хунгуй . На его классических темных доспехах Уюн всегда был красный элемент, начиная от ленты, что была повязана поверх наруча, заканчивая окрашенным в красный мехом. Темная и кровавая репутация, бескомпромиссность и жестокость стали частью его образа не только в стране врага, но и среди своих. Насколько он был жестоким для предателей и нарушителей границ, настолько же добр и честен перед союзниками и верными солдатами. Служить под началом капитана считалось одновременно и удачей, и проклятием. Его отряд всегда находился в эпицентре битвы, соблюдение дисциплины было едва ли не самым образцовым во всей армии, но при этом Хуа Чэн всегда заботился о вдовах и детях солдат, погибших на поле брани. Сам лично ходил к ним и приносил подарки, мог помочь с продвижением по службе, всегда присутствовал на похоронах. С его стороны была поддержка для тех, чьи мужья и сыновья отдали свою жизнь родине. Казалось, что свое сердце он вручил именно воинам и служению государству, а не своей жене. Его приказы не подлежали оспариванию, его милость не знала границ, а жестокость - равных. В одну ночь он лично казнил около полусотни воинов своим клинком перед их командиром. После этого приказал насадить головы на шесты, а самого бунтовщика заставил смотреть на то, как гниют и разлагаются лица его боевых товарищей. На вторую неделю тот уже готов был ползать на коленях, умоляя подарить ему быструю смерть. И Хуа Чэн от всего великодушия велел ему собрать эти головы, похоронить их. Безумец сам копал для них яму. Когда настала пора умирать и главному мятежнику, что нарушил приказ руководства, Хуа Чэн вывел его на помост и протянул ему кинжал. — Я не хочу марать руки о твою кровь, — небрежно бросил капитан и отошел. Хуа Чэн даже не опасался, что этот безумец бросится на него. Раздавить эмоционально и психологически, уничтожить и заставить пожалеть. Пусть страдает и мучается, пусть на себе познает, на что он обрек своих людей. За ними наблюдали другие солдаты, не без страха, но больше с восхищением. Мятежный командир сделал то, что ему велели. Кровь обагрила помост. И под молчание толпы Хуа Чэн спустился, сапоги его при этом мягко стучали о деревянные ступени. Тогда его заметили и при дворце. Генерал Мэй был этим очень доволен, именно он выдал Хуа Чэну лучшие заколки, лучшие украшения и лучшие одежды, чтобы тот предстал перед самим Сыном Солнца. Капитан, что никогда не отступал перед опасностью, приехал во дворец на гнедом жеребце и преклонил колени перед императором. — Мы наслышаны о твоих деяниях, — начал император, откинувшись на троне. Хоть сам Хуа Чэн не был в боевом облачении, однако нельзя было сомневаться, что этот худой юноша — прекрасный мечник. — И Мы хотим тебя спросить. Кому принадлежит твоё сердце? — Сердце мое принадлежит Наследному принцу Уюн, нашему небесному покровителю, Богу Войны и главному защитнику нашего государства, Ваше Величество, — без сомнений ответил молодой капитан. Советники и чиновники пораженно замерли. Ответ был честный, искренний, сказанный прямо в лицо императору. И... — Хороший ответ. Честный. — довольно проговорил Император, — Наше Императорское Величество одобряет, как ты защищаешь Нашу страну. — Я буду это делать до конца своих дней и даже после своей гибели, полностью оправдывая имя, данное мне врагами Уюн, — Хуа Чэн без сомнений почти отчеканил, не поднимая взгляда на Императора. И его действительно заметили, оценили по достоинству. Хотя, откровенно говоря, его и боялись, и любили. Его прозвище всегда говорили шёпотом, кричать его было просто невозможно. Но генерал Мэй был очень доволен, наблюдая, как его любимец стал подниматься по службе. Даже брак с его младшей дочерью случился, как нельзя кстати. Слава первого клинка Императора быстро разлеталась по Уюн. А получить титул можно было только одним способом. Дуэль с прошлым носителем этого звания. И Хуа Чэн бросил этот вызов после рождения первого и единственного сына. Бой состоялся спустя три дня, в час тигра, прямо во дворе императорского дворца. Небо только стало синим, ещё нежное сияние звезд не пропало, а полумесяц горел очень ярко. И мягкий аромат цветов разливался по площадке. Это успокаивало. Бой вышел красивым. За его плечами не было высокого звания, капитан всего лишь, но который прошел достаточно боев, чтобы научиться владеть мечом, всего-то лишь Хунгуй. Достаточно, чтобы начать ценить свою жизнь. Достаточно, чтобы научиться видеть слабости противников. Достаточно, чтобы выгрызть победу из горла старого мечника. — Где мы находимся? — спросил его старый мечник. — В мире страданий, — ответил Хуа Чэн, опустив ладонь на рукоять меча из красной стали. — Кто ты такой? — задал второй вопрос старый мечник. — Очередной воин, который пройдёт по пути страданий, — на второй вопрос был дан правильный ответ. Мечник кивнул, принимая его. В его темных глазах была безграничная усталость. — Ради чего ты здесь? — мечник поднял голову и посмотрел на Хуа Чэна, оценивая. — Избавить от страданий Вас, — ответил он и достал из ножен на поясе длинный меч, чтобы тут же броситься в атаку. Таковы были правила. Такова суть поединка. Победа и только победа. Ничего больше не имело значения. Даже если Хуа Чэн погибнет в этом сражении, то он умрет в бою, как и подобает любому солдату. Мечник ему ответил устойчивым блоком, который не дрогнул. Удар старый воин держал прекрасно, но Хуа Чэн не собирался отступать. Либо смерть, либо победа. Ничего больше не оставалось. Только одно из двух. Хуа Чэн усмехнулся, сжал рукоять сильнее и пошёл в следующую атаку. И снова искры от столкновения двух лезвий. Отступать нельзя. В глазах старого мечника Хуа Чэн видел себя. Хунгуй. И пусть будет так. Осталось полностью отдаться этому имени, стать действительно призраком, вырвать из своего сердца любовь и сострадание, стать оружием в руке Императора Уюн. Их поединок был быстрым, безжалостным и резким. Никаких компромиссов, только жизнь и смерть. Воплощение огня и спокойствие воды. Это не танец, это голая техника и рефлексы, сила, боевой опыт и расчет. Нельзя отдаваться эмоциям, они легко лишают разума. Они лишние на войне. Только солдаты воюют на эмоциях, генералы и капитаны следуют военным доктринам, они умны, быстры и хитры. Тренировки, безжалостные сражения, кровь, пролитая на благо государства, сделали из Хуа Чэна кошмар врагов Уюн. И старый мечник стал лишь одной ступенью из многих. Император вышел первым. На фоне восходящего солнца с вытянутым в руке мечом стоял он. Хуа Чэн. Старый мечник же лежал возле его ног, в луже своей крови. Ему показалось, что в этот момент император что-то решил для себя. Важное для себя и, возможно, важное для всего государства и его народа. Это стало еще одной ступенью на пути к верхушке власти. Хуа Чэну никогда не стать Императором, но в душе он желал, чтобы его принц смотрел на него и восхищался им. Хуа Чэн искренне хотел быть ближе к нему, и быть подле императора означало близость к небесам в какой-то степени. Когда Наследный принц Уюна спустился на землю с небес, во дворце был устроен грандиозный пир. Чиновники, военные генералы и купцы собрались вместе по приглашению императора, чтобы встретить его сына. Любимого ребёнка, что вернулся в свою страну и обитель. Произошло это утром. Сын явился перед отцом и опустился перед ним на колени. Подробности разговора не были известны. Хуа Чэн присутствовал на пиру в качестве будущего генерала личного полка самого его Величества - Гвардия Нетупящихся мечей. Назначение было лишь вопросом времени, было заметно, что Император уже давно благоволит одарённому молодому воину. Сам принц сидел по правую руку от отца, не особо даже обращая внимания на то, что творилось вокруг него. Хуа Чэн видел, как залегла морщинка между его бровей, как он прятал руки в рукавах украшенных золотом одежд. Даже заколка была как-то небрежно зацеплена на волосах, ещё немного, и упадет прямо на пол. И подле него советники. Янь У, Юнши Мао, Мэй Няньцин и Цзань Инь, они не отходили ни на шаг. Даже подойти к нему было бы проблематично. Для Хуа Чэна, который уже почти смирился с тем, что ему придется всю жизнь провести со своей супругой, растя их общего ребенка, замечательного мальчишку, уже лет четырех, который тянется к своему отцу всем сердцем и душой. Для него, который находил отдушину в верной службе Императору, это стало… потрясением. Они почти друг друга не касались, но обжигающие поцелуи во тьме какой-то подсобки... Он помнит прекрасно тот момент, но это уже казалось сном, почти мечтой, несбыточной и также желанной, что колени сводило от одной мысли о таком же поцелуе. В своей памяти Хуа Чэн бережно хранил каждый момент их близости, их диалоги возле костра. В его мыслях звучала музыка дицзы, и его желанием было хоть раз услышать мелодию из-под пальцев Его Принца. Изящный гуцинь, инструмент знати. Но не теперь… Его принц выглядел растерянным и уставшим. Конечно, этого не было видно, принц улыбался каждому, кто подходил к нему, просил о чем-то бога, который спустился с небес. Сейчас это случилось в прямом смысле. Такого никогда не случалось. Боги не возвращались, но Принц пошел против всех правил, нарушил запреты и воспротивился небесному порядку. И вот сейчас Хуа Чэн стоял подле императора, смотрел на своего принца, радуясь встрече, желая снова его увидеть и утешить, чтобы исчезла та складка между бровей, чтобы он сумел хоть немного расслабиться. Ближе к закату Император поднял руку, привлекая к себе внимание. Чиновники тут же устремили на него взгляд, замолкая на полуслове. – Мой сын вернулся с небес, желая спасти нас от катастрофы, которая может уничтожить все наше государство. – Император глубоко вздохнул и оглядел чиновников, которые замерли в странном ужасе. Катастрофа… Это бы напугало кого угодно. – И Мы уже стары, не можем защитить нашу страну. И Мы со спокойным сердцем можем вверить страну в руки и сердце Нашего любимого сына, – и он замолк, ожидая реакции чиновников. Никто не рискнул противиться воле Императора. Да и сам Хуа Чэн не рискнул. Не сейчас. – И Наш последний приказ… Мы, Император Уюн, назначаем Хуа Чэна генералом Гвардии Нетупящихся мечей. И именно ему Мы даем право снять с Нас мяньгуань, чтобы надеть его на Нашего сына. Тело онемело от ужаса. Знал ли он, что такое будет? Нет. Не знал. Даже не мог предположить, что это решится в один день, более того, за одну ночь. Император наплевал на ритуалы, на одобрения, он уже сделал приказы, заверил их своей печатью. И кто такой Хуа Чэн, чтобы сопротивляться этому? Никто. Оружие в руках императора. Острый, разящий меч. Хунгуй. Шаг, еще один. И он преклонил колени перед Императором, который с легкой улыбкой опустил ему ладонь на боевой шлем. – Да, теперь ты генерал Сыновей Императора. Так выполни наш последний приказ, генерал. Самый последний. Ноги слегка дрожали, но этого не было видно. Эмоции будто заморозили, сейчас надо было сделать то, что приказали. Встав с колен, он без сомнений принял из рук отца Его Принца мяньгуань. Подвески с огненным жемчугом мягко звенели в его руках. Шаг. Еще один. И еще. Чтобы посмотреть в глаза принца, который не был удивлен. Его серые глаза смотрели так… Мягко и заботливо. С той толикой поддержки, которая и дала последний толчок. Чувства, закрытые в нем, в его душе, в его сердце теперь могли вырваться из его груди стремительным огненным потоком. Его Император. Его Бог. Его Повелитель. Кто-то из советников уже вынул из волос принца заколку, которая мешала. И Хуа Чэн мягко опустил на его голову символ власти императора. Сам аккуратно перевязал пару шнурков под подбородком, хотя на него и смотрели, как на врага. Взгляд Юнши Мао так и прожигал его спину. Принц растерянно улыбнулся. Хуа Чэн едва сдержал свои эмоции, которые грозились вырваться из-под контроля. Слишком его принц был красив, слишком изящен. Даже смотреть на него было удовольствием. Яркий свет солнца, которое способно обогреть всех и каждого. Теперь… Теперь это его Император. Его Император. И сердце его отозвалось на это так, что он без сомнений в душе встал перед ним на колени. Он бы отдал этому человеку, нет, не человеку уже, богу и свою душу. Без сомнений, без слов. И он пойдёт за ним в самые глубины ада, будет его верным мечом, правой рукой. Сад встретил его прохладой и мягким запахом пионов. Его пустили с большим трудом, Юнши Мао, как всегда, начал огрызаться и вести себя, как идиот. И какого демона он вообще вознесся? Многое хотелось высказать, но пришлось сдержаться. Не было нужды ввязываться в пустую ссору с тем, кто этого явно не стоит. Да, они были на небесах, только это не давало им никакого права так к нему обращаться. Император сидел в беседке и изучал документы. Текущее положение дел в государстве было достаточно благополучным. Народ верил семье Императора, верил ему. — Этот ничтожный генерал Хуа явился по вашему приказу, Ваше Величество, — спокойно отрапортовал Хуа Чэн и опустился на одно колено, ожидая, что его Император велит подойти к нему. Но через несколько мгновений ощутил на своих плечах теплые руки. — Хуа Чэн, встань, — спокойно произнёс Император, — Ты здесь не только мой генерал, ты здесь и мой... — и он замолк, не зная, что сказать. Хуа Чэн встал с колен и улыбнулся, тут же крепко обняв его. Они не виделись... Сколько? Почти семь лет? Так много для человека и так мало для бога. Хуа Чэн ощутил, что и его обняли. Они почти одного роста. И сейчас в свете луны и бумажных фонарей они могут только обнимать друг друга, прижиматься в попытках урвать хоть немного тепла. — Я... Скучал, — с явным надломом в голосе произнёс Хуа Чэн, едва сдерживая поток своих эмоций. Одной своей улыбкой он сумел сломать все печати. — Я тоже скучал по тебе, — мягко ответил ему Бай Усянь, пряча свое лицо в его плече, — Я смотрел на тебя, я видел, что ты делаешь... — Я... Делал... — с одной стороны надо бы упасть на колени и просить прощения. Но с другой стороны... — Ты делал то, что считал правильным, мой Хуа. Ты защищал нашу страну, и я... Не могу представить никого другого, кто был бы достоин быть рядом со мной, — глаза его в странном удивлении распахнулись. Неужели... Он им доволен? Доволен...? Он стиснул его только сильнее. — Мое сердце... Принадлежит тебе, — принадлежало всегда. И будет принадлежать вечность. Всегда и в любой реальности. — И мое сердце принадлежит тебе, мой Хуа. Оно только твое, мой спутник с дицзы. В моем сердце только твоя мелодия, только твой голос и твои прекрасные глаза, — Хуа Чэн замер на несколько мгновений. Это... Почти признание в любви. Нет там прямых слов, но есть вещи гораздо важнее. — Мне сыграть для тебя? — он не разучился играть. Тем более для императора. Для него он сделает все, что только можно. Одинокими ночами на границе Хуа Чэн играл на самодельной дицзы. И только в тот момент он был в силах хоть как-то выразить гнетущее его чувство пустоты и одиночества. — Да, мой Хуа. Сыграй для меня, — просьба, от которой на несколько секунд остановилось сердце. Хуа Чэн подхватил прядь темных волос и коснулся ее губами. От них пахло маслами и цветами, от них пахло сталью. — Что мне сыграть? — тихо спросил Хуа Чэн, ладонями касаясь волос. Длинные и прямые, как нити шелка. Всегда идеально уложены. Он всегда идеален, его Император. — То, что хочет твое сердце, — отозвался Бай Усянь, поднимая голову. Как же сложно было надышаться этим запахом. А еще сложнее было заставить себя сделать то, что он задумал. — Но перед этим прими от меня подарок, мой Хуа. Из рукава Бай Усяня выпал шнурок с кулоном из огненного жемчуга, обрамленного серебряной нитью. Он сделал его своими руками, вплетая в металл иероглифы и древние заговоры, которые удержат души после смерти, не дав им остаться в костях, родовых табличках и приблизиться к персиковому источнику. Хуа Чэн без сомнения принял этот кулон, позволив ему надеть его на себя, губы Бай Усяня беззвучно шевелились. Он шептал заговор, желая сохранить Хуа Чэну жизнь. — Я буду беречь его, — и, легко поймав бледную ладонь, Хуа Чэн прижался к ней губами. Теплые руки, от которых пахнет зеленым чаем и тушью. — Никогда не снимай его, чтобы ни случилось, пожалуйста, — поражённо прошептал Бай Усянь. Практически горячие губы Хуа Чэна обжигали. Полный преданности, любви и заботы взгляд трогал его сердце, вот так просто этот человек касался его души. — Никогда не сниму, — мягко прошептал Хуа Чэн и потерся щекой о ладонь. В саду было прохладно и спокойно. И негромкая мелодия дицзы разливалась по дворцу. Беспрерывно и мягко, она теплой водой проникала везде, согревала одинокие сердца, унося их куда-то далеко, где нет опасности, где нет мрачного пророчества, что сбудется в ближайшем будущем. Есть только они. Бай Усянь лежал на земле, головой устроившись на коленях Хуа Чэна, наслаждаясь тем, что он видел и слышал. Тонкие и сильные пальцы, которые уверенно скользили по инструменту, пережимая то в одном месте, то в другом. Длинная прядь выбилась из причёски, и желание ее поправить почти победило, но Бай нагло взял ее кончиками пальцев и поцеловал ее. Хуа Чэн едва не сбился, но продолжил играть для него. В этой мелодии он пытался описать то, что нельзя высказать словами. Они связаны по рукам и ногам долгом, честью... Они оба должны отдать свои сердца Уюн. Всю свою любовь. Все, что у них есть. Это их долг. Это их вечные оковы, которые не снять, не разрушить. Свобода придёт лишь со смертью, хотя... Возможно, она не придёт никогда. Когда мелодия стихла, они замерли, не желая спугнуть хрупкую атмосферу, что создала музыка. Одно из великих искусств, что многие века будет трогать сердца людей и богов. Она может владеть разумом, крушить самые прочные барьеры, она острее меча и мягче шелка. Она будет всегда, пока живы сердца людей. Хуа Чэн решился. Встретился своим взглядом с пронзительными серыми глазами Бай Усяня. В их уголках застыли слезы. Как маленькие осколки хрусталя. Хуа Чэн большим пальцем коснулся теплой щеки. — Я сделаю для тебя все, мой... Мой... Любимый, — дрожащим голосом ответил Хуа Чэн. Ему хотелось назвать его так. Очень давно хотелось. Ведь они друг друга любили, еще с рваных и диких поцелуев, пока никто не видел, еще когда вместе бродили по темным улицам столицы, когда возле костра грелись и ели перепёлок, которых поймали в том лесу, когда вместе смеялись, когда друг другу улыбались. И теперь все на своих местах. Бай Усянь сел рядом с ним и посмотрел в глаза, моргнул, от чего слезы покатились по его лицу. — Не плачь, — мягко прошептал Хуа Чэн и коснулся губами щеки, ощущая, что под ними уже солоно, — Что мне сделать, чтобы ты никогда не проливал слез? — Не покидай меня. Пожалуйста. Что бы ни случилось, не покидай меня, — сильные руки вцепились в его одежды, еще немного и порвал бы. Он цеплялся за него, как за единственное, что имело в этом мире силу, за единственную опору, которая могла его выдержать. — Я тебя не покину. Даже если ты прикажешь мне уйти, — мягко ответил Хуа Чэн, продолжая сцеловывать с его бледных щек слезы, что его обжигали. Что в них было? Горечь одиночества, бесконечная усталость и... — Спасибо... — теплые пальцы обхватили его за щеки, Бай Усянь мягко притянул его к себе, чтобы еще раз коснуться губ. Семь лет... Хуа Чэн не верил, что это случилось. Он почти смирился с тем, что они никогда больше не встретятся, что теперь между ними нерушимая граница из двух миров. Его Бай — бог. Но теперь этот бог целовал его, касался его губ своими и отдавал в этом нежном поцелуе самого себя. Принятие. Абсолютное принятие душой и сердцем. Хуа Чэн принимал его, отдавал свою ласку в ответ, мягко целуя его, гладя большими пальцами по щекам. Невинные и такие мягкие. И даже мягкой теплой нежности было более чем достаточно. Ничего не имело значения, мир сузился до Императорского сада. Свидетелями их близости была не только холодная и молчаливая луна, четыре человека смотрели на них, один так и ждал возможности пустить в ход меч, чтобы отсечь наглеца от Их Императора. Только были ли они в силах это сделать?