Станция "Ночной бульвар"

***

— Шин, заебал копаться, поехали уже, — ворчит Вакаса, растягиваясь на переднем сиденье автомобиля. Лениво машет кедами, торчащими из дверей, якобы случайно задевает чужое плечо своей пяткой. Постукивает по жестянке — выверенная схема, чтобы в еблет не брызнуло, — дёргает кольцо. Тесное пространство салона мгновенно пронизывают шипучие хмельные нотки. Вака прикладывается к банке, неторопливо хлебает холодное пенное, прокатывая на языке, словно тонкий ценитель. Незаинтересованный взгляд сверлит темные крыши хрущёвок сквозь передние стёкла. Над ними вяло плывёт облако, в закатном небе переливается малиной, которую на прошлой неделе дед Сано привозил с дачи. Кстати, есть охота — пока желудок терпеливо давится пивом, но этого явно будет недостаточно. Ещё Имауши скучно. Очень. Он почти обижен — бездействие любого превращает в кисель, особенно Ваку. Его едва ли можно назвать позитивным или инициативным, зато дотошным занудой — вполне, несмотря на то, что репутация за Имауши закрепилась прямо противоположная — он ведь с самим Шиничиро Сано тусуется, как тут не стать балагуром и заводилой? Ну да, ну да, идите-ка на хуй. Иногда Вака задаётся вопросом, насколько сильно он напоминает ворчливую жену, ждущую своего любимого-дебила из гаража? Сценарий прям как в той песне: муж неустанно носится вокруг начищенной до скрипа ласточки, сдувает с капота пылинки, сторожит её, а о суженой своей — ни сном, ни духом. Только у Шиничиро не вишнёвая девятка, а белый Ниссан Сильвия. — …Сейчас, погоди пять минут, скоро уже поедем, — спустя четыре глотка — Вака брюзга, Вака специально считает — откуда-то снизу отзывается Сано, гремит инструментами, чертыхается синхронно с чересчур громким лязгом — уронил что-то, придурок. — По дороге на заправку заедем только и на монтажку — мне парням надо детали кое-какие передать. Не, Имауши всё отчётливее понимает, что он и есть та самая жена — печати в паспорте не хватает только. Как ни странно, его более чем устраивают увлечения Шина — у самого во дворе стоит Скайлайн, обрастает постепенно пылью. Начинка в норме, просто ездить западло — пообвыкся кайфовать на пассажирском и нихуя не делать. На Орлиных горах про его гонки легенды слагают, ждут возвращения, но Вакаса немного утонул в бытовухе, потому что ему глубочайше похуй на тех, кто мечтает увидеть его за рулём. Во-первых, на пассажирском пиво глушить без зазрения совести удобно, во-вторых — доставать Сано. Шин тот ещё каблук, на самом деле — без живительной опиздюлины жопы с дивана не поднимет. — …После монтажки — в мак, — разомлев от хмеля и своих ленных мыслей, дополняет Вака. — Жрать хочу. — Не растолстеешь? Имауши недвусмысленно фыркает, — всем своим естеством демонстрирует, насколько оскорбился. Снизу на звук недовольства немедленно появляется лохматая макушка Сано — матовые радужки глядят виновато: — Ладно, в мак так в мак. Можем ещё куда-нибудь заехать, если вдруг ты хочешь. Ой, как же Вакасе хочется легонько треснуть его — битый час подкручивал винтики, попеременно натирал литьё тряпочкой, чтобы «ну бля, ну чтобы смотрелось пизже», а теперь вот очухался и вспомнил, что не один. — Всё, вылез, землеройка? Сюда иди, — тряхнув светлой чёлкой, снисходительно вздыхает Имауши. Шиничиро чумазый весь, пыльный — не терпится встряхнуть и пнуть под душ, а затем пристроиться рядом под прохладными струями, вжаться в тёплое тело и прикоснуться к выступающему кадыку губами. — Чего обзываешься? — беззлобно щурится человек-землеройка и, опершись предплечьем о стойку, наклоняется над Вакасой. — Называю вещи своими именами, дорогой, — словив чужой вязкий взгляд на своих губах, подтрунивает блондин, но выражения лица не сменяет, продолжая смотреть куда-то в сторону. Любишь в тачке копаться — люби и обламываться. — Вака, ты реально обиделся? — хмыкает Шин и внезапно подступает ближе — опирается коленкой на сиденье, причём чисто между ног, засранец. — Не, ни капли, — равнодушно выдаёт Имауши, шумно прихлёбывая сладковатый портер. Занудное «я» мысленно ликует, хваля себя за природное актёрское мастерство — был бы наивным лошком, точно бы поперхнулся пивом. Но Сано тоже не лыком шит. Он, по ходу, и не собирается отступать — буквально лижет контуры лица своими мазутными глазищами. В них — неутолимая жажда. Жажда скорости, жажда экстрима. Барабанные перепонки ловят призрачный визг покрышек и надсадный рёв мотора, стреляют в мозг осечкой из глушителя — Имауши не выдерживает и хищно облизывается. — Слушай, — Сано склоняет свою добродушную физиономию набок, касается носом щеки — кончик прохладный, будто чуть мокрый, как у кота. — Хочешь, забежим ко мне? Эмма у подруги, Майки гуляет, а дедуля по идее с дачи только к десяти приедет, — задабривающе шепчет он, потираясь о скулу. — Чем твоё семейство могло нам помешать? — Вакаса обожает игнорировать его намёки и корчить из себя тупого. — Вака, пойдём домой, пожалуйста, — ладонь Сано недвусмысленно опускается на ляжку, мнёт кожу сквозь джинсы, медленно подбираясь к паху. Имауши машет длинными ресницами, разглядывая жилистые кисти Шиничиро, очерчивает бельмо шрамов по костяшкам — следы былых драк. Хмель даёт в мозг, склеры блестят разлитым по асфальту бензином — Шин особенно любит безудержно трахаться перед гонками. — Вака, я так хочу тебя, — воркует Сано. На периферии маячат его приоткрытые бледные губы. До них считанные сантиметры — расширенные зрачки очарованно рассматривают, как неприлично блестит слюна в мелких красных трещинках. Фиолетовые глыбы льда внезапно дают глубокую трещину, с оглушительным треском рушатся в нижнюю часть живота, тревожа нежные чувства — Вакаса отставляет пиво в сторону и льнёт щекой к влажной шее. Его обжигает запахом стёртой резины и синего винстона, его прибирают к себе мягкие руки, насквозь пропахшие машинным маслом. — Пойдём, — благосклонно соглашается он, оставляя невесомый поцелуй на коже. Оказавшись в квартире, уже не церемонятся — едва раздаётся хлопок двери, Вакаса первым дёргает Шиничиро за футболку и вовлекает в затяжной, страстный поцелуй. Сано обнимает его щёки, гладит подушечками, жадно прихватывая мягкие губы. Кладёт одну руку на изящную талию, забирается под футболку, щупает позвонки. Имауши толкается в него бёдрами, показывая, насколько нетерпелив сегодня — Шин пропускает утробный стон, вжимается ответно и тянет по направлению к ванной — у них чертовски мало времени на всё. Раздеваются на ходу — жужжат чужими ширинками, путаются в штанинах, кусают шеи, шипят и стонут. Сано наощупь щёлкает выключателем и закрывает щеколду. Футболки отлетают куда-то на стиралку, всё остальное спешно отправляется за ними следом. Забравшись в ледяную ванную, Шин нетерпеливо прикладывается ртом к ключицам Вакасы, втягивает в себя сладкую испарину. Жмурится и урчит, ощущая мягкую ладонь у себя на члене, ведь подвыпивший, слегка отдающий хмелем Имауши — верх его блаженства. Пальцы хаотично блуждают по торсу, мнут талию, раздвигают задницу, задевают член — Вакаса пошло ухмыляется, изгибается навстречу, соприкасаясь головками. В воздухе пахнет оправданным для обоих риском — шампунем Эммы, дедовским одеколоном, семейным стиральным порошком, но вся эта нелепая хуйня напрочь меркнет перед двумя разгорячёнными телами и тихими стонами, которые Вака роняет со своих красивых губ. Сырой воздух постепенно нагревается от дыхания, а свежая смазка, капли которой Имауши отрывисто растирает по их с Сано членам, сейчас равносильна раскалённому гудрону. — Скажи, как тебя выебать? — жарко шепчет Шин, разглядывая из-под приопущенных век белоснежную грудь. Впивается зубами в шею, смыкает челюсти, дёргает кадыком, ощущая привкус крови во рту — наверное, будет засос, но им обоим похуй. — Мх… В задницу, придурок, — Имауши отталкивает парня дерзким тычком в грудь, рывком прокручивает кран и разворачивается, упираясь ладонями в белую плитку. По его ровной спине стекают теплые струи, сверкают в рыжеватом свете лампочки, затекают промеж ягодиц, чертят дорожки по напряжённым голеням — приподнявшийся на носочках Вакаса похож на идеал. Нет, он им и является. — Больно будет же, — несмотря на сказанное, Шин с готовностью подхватывает парня под гладкий живот, чуть сгибает колени, упираясь стояком в бедро, потому что желания Имауши — закон. — Блять, выеби меня, Шин, заебал святого корчить, — обернувшись через плечо, сверкает голодным взглядом Вакаса. — Я растянут — мы постоянно трахаемся. Давай, вставь мне в задницу, я хочу этого, мать твою, — дразняще вертит он бёдрами. — Мою — не надо, — азартно скалится Сано, облизывая свои пальцы. Оттягивает упругую кожу, скользит фалангами по расслабленным мышцам. — А меня — надо, — огрызается Имауши, раздвигая ноги пошире. — Как скажешь, — Шиничиро нежно приобнимает его со спины, целует плечи, направляет себя свободной рукой, водя головкой на пробу. Проникает внутрь резко — Вака всхлипывает, хрустит пальцами, почти теряя опору — рука Сано, крепко держащая его, помогает не соскользнуть. — Подождать? — в его голосе отчётливо прослеживается беспокойство, он останавливается, успокаивающе водит губами по уху, прихватывает мочку, спускается к тонкой шее. — Х-ха… Давай постепенно, — судорожно выдыхает Имауши, неторопливо покачивая бёдрами навстречу пульсирующей плоти. Смотрит через плечо на Шина, выгибается, коротко целует. Сано ловит сладкие губы, проводит по рту языком, проталкивается глубже, не прекращая ласкаться. Спускает ладонь ниже лобка, осторожно облегает пальцами, водит вверх-вниз, вяло облизывает дёсны, сосёт язык. — …Давай, — вскоре командует Вака, опьянённо разглядывая любимое лицо, по которому непрерывным потоком льётся вода. Шин коротко кивает и начинает двигаться внутри, постепенно набирая темп. Его головокружительно стягивает узкое тело, он вбивается глубже, ловит ртом развязные стоны Имауши — тот знает, насколько Сано заводит его голос и всякая пошлая хуйня, поэтому сыплет и тем, и другим без раздумий. Перед глазами плывёт дурманящая картина — Вака упирается щекой в плитку, широко раскрывает рот, на выдохе испуская громкие звуки, перекликающиеся с мокрыми шлепками о его ягодицы. Шиничиро кусает всё, что попадается под зубы — плечи, шею, загривок, ухо, стимулирует Ваку в такт собственным рывкам. — …В зад не кончай, — содрогаясь всем корпусом, шепчет Имауши, и накрывает рот Шиничиро своим, чтобы тот ощутил последний, самый сильный и нежный стон. Ладонь орошает вязкая, горячая сперма, а в мыслях Сано трещит только необъятное, жадное: «блять, он мой, он только мой, он весь-весь мой».