Станция "Ночной бульвар"

***

«Оленеостровская. Следующая остановка — Горстокино. Оленеостровская.» — объявляет приятный женский голос из динамиков. Какучо неохотно продирает глаза, поправляет наушник, из которого негромко льётся приятная мелодия. Смотрит на мелькающие сквозь деревья малоэтажки — почти во всех окнах горит свет. Местные уже давно разбрелись по домам и, наверное, глядят какие-то передачи, собираясь отходить ко сну. Он бы тоже остался дома и посмотрел какой-нибудь сериал, но Изана настоял на том, что хочет съездить в гости к своему другу. Не обошлось без ультимативной обидки в духе «а, ну и сиди один, без тебя прекрасно обойдусь, всё, отвали». Выбора, кроме как тяжело вздохнуть и мельком глянуть расписание поездов, не оставалось, поэтому Хитто, зацепив чужое запястье, выскочил из их съёмной квартирки на отшибе Царёва и вместе с Курокавой побежал к станции, чтобы успеть на последнюю — время-то было позднее. Электричка окончательно останавливается. Снаружи и внутри воцаряется временное затишье — слышно, как играет песня из второго наушника, который Изана по умолчанию прикарманивает каждый раз, когда они куда-то едут. На пустующей платформе светятся белым редкие фонари, обращая деревья и дома позади в яркое туманное пятно. Лязгают старые автоматические двери — Хитто осторожно вертится, проверяя, не нарушит ли их с Курокавой идиллию кто-нибудь посторонний. «…Следующая остановка — Горстокино. Осторожно, двери закрываются.» К счастью, в потрёпанный вагон так никто и не заходит — тормозные колодки лениво пыхтят, готовясь к отправлению. Через мгновение электропоезд трогается, стремительно набирая обороты. Какучо усмехается — они с Курокавой весь путь здесь только вдвоём, словно железнодорожники специально выделили им отдельное местечко, чтобы передохнули немного перед бессонной ночью. Крепкое плечо греет сквозь рубашку чужая щека — вроде Изана здесь старший, а всё равно жмётся к Хитто, как ребёнок. — Спишь? — шёпотом вопрошает Какучо, дотрагиваясь до чужой ладони, замершей у него на бедре. — М? Не, не сплю, — прочистив горло, сонно выдают в ответ. — Приехали уже? — Не, пока что Оленеостровская. Полежи ещё, я разбужу, — тихонько проговаривает Хитто, приглаживая белоснежные пряди Изаны. — Песню переключить? — Да эта хорошая, оставь, — благосклонно бормочет тот, ёрзая на потёрой скамье. Наваливается плотнее, притирается вплотную, снова затихает. Хитто замечает мурашки на смуглом предплечье и приобнимает парня, запуская ладонь в блестящие гладкие волосы. Курокава как бы невзначай ластится ближе — дремлет же, да-да. Его спутник мешкается всего секунду, воровато озираясь, и любовно целует светлую макушку, не встречая никакого сопротивления в виде недовольного ворчания — он очень ценит нечастые моменты проявления истинной натуры Изаны. В повседневной жизни Курокава тот ещё наглец и вредина, особенно перед выездом на работу или учёбу. Выползает лохматый в шесть утра на малюсенькую кухню, открывает деревянную форточку. Заваливается на стульчик — ждёт, неотрывно следя за процессом Хиттовской готовки, затем фыркает, ругаясь на безвкусную овсянку, но жадно уплетает за обе щеки, запивая растворимым кофе из БестПрайса. Какучо молча наблюдает, скрывая довольную улыбку, и садится рядом, быстренько проглатывая бутерброды — с Изаной никак по-другому, он в душе ребёнок ещё, хотя взвалил на свои плечи столько всего, что один бы точно не справился. Дозавтракав, Хитто всегда отправляет пустые тарелки в раковину и на пару с разомлевшим после еды Курокавой убегает собираться на подработку — они справляются, как могут, потому что очередь на квартиру по квоте для детей, оставшихся без попечения родителей, тянется почти до Китая — шеренгу Какучо не выстраивал, но длинный список видел лично. В социальном центре говорили, что года через три примерно дадут, ну, а пока «выживайте, как хотите, сами виноваты, что заявление поздно подали». Подавал его не Хитто — он в это время бегал с другими бумажками, собирая документы на эмансипацию. Носился туда-сюда, в мыле весь, с трудом выкраивал время с подработки, куда устроился сразу после поступления в колледж, дёргал начальство с оформлением и уговаривал подделать справки об уровне доходов — восемнадцати-то нет, а свалить из приюта жесть как хотелось. Он был готов на всё пойти, чтобы оставаться рядом с Изаной — тот без него с катушек слетел бы. Последний упрямо ждал, ежедневно обивая пороги детдома со своим нетерпеливым «ну как там дела, Какучо?». И не признавался же, что скучает, только вертелся в крепких объятиях, как прирученный песец. Сопел в ухо, легонько кусаясь, мол, расскажи поскорее, что говорят органы опеки? Услышав новости о том, как всё медленно продвигается, пусть и в лучшую сторону, обижался на Хитто, потому что «не мог им высказать, что слишком долго тянут?» и убегал, растворяясь в тенях вечерних улиц. Какучо же останавливался у ворот и тоскливо глядел Изане вслед, мысленно сокрушаясь, что у самого нет в собственности никакого жилья — ни в столице, ни в области. Семья была приезжей, причём откуда-то издалека — даже не помнил, то ли из города, то ли из посёлка, ибо сам он родился уже в здешних краях. Из-за бешеного роста цен на квартиры и подрастающего сына, которого нужно было и в садик, и в хорошую школу, и накормить, и подлечить, когда грипп лютует, его родители собственности никакой приобрести не успели, хотя часто заговаривали о ипотеке. Перечеркнула всё та роковая авария. События смешались в кучу — визг тормозов, грохот, крики, испуганное лицо мамы, пытающейся закрыть собой сына. Боль, слёзы, темнота. Заунывный вой скорой, красно-синее мерцание, жилеты спасателей, обескураженные лица притормозивших водителей. Ночная трасса разом забрала обоих. Лобовым столкновением со встречной — папу, а реанимацией — маму. Чудом выживший Хитто апатично думал, разглядывая потолок больничной палаты, что впереди его ждёт только холодная, равнодушная пустота, как на прикроватной тумбе, куда больше некому было приносить гостинцы и ставить мягкие игрушки. Трогал швы на лице, вытирал забинтованными руками ледяные градины слёз, беззвучно стекавших по щекам. Вспоминал, как родители ему сопли утирали, когда падал, пытаясь освоить двухколёсный велик. Обрабатывали коленки, успокаивали, дескать, ну, ты не переживай, научишься ещё, бывает иногда больно, зато потом как всем хвастаться будешь — и вправду научился через месяц непрекращающихся попыток и один истраченный пузырёк йода. Да, он невыносимо скучал по маме и папе, которые наверняка смотрели на поневоле брошенного сына откуда-то сверху — иногда прилетали синицы на пыльный подоконник, и горько плакали, постукивая клювиками по стёклам. После выписки органы опеки долго мотыляли Хитто по детским домам — везде под завязку, некуда было впихнуть ещё одну выпавшую из нормального течения жизни человеческую единицу. Он почти отчаялся тогда. Но искорёженный катастрофой путь внезапно сделал новый виток. Ворвался в одинокое, разбитое всмятку — как родительская иномарка, — сердце чужими кулаками, вставшими на защиту Какучо, слёгшего наземь в пылу неравной драки с такими же беспризорниками. Тот парень с белоснежными волосами и огромными светлыми глазищами был совсем другим. Похожим на Хитто, но в то же время оторванным от мира напрочь, не знавшим родительской ласки. И он, весь из себя одичалый и агрессивный для окружающих, первым улыбнулся и протянул Какучо руку помощи, забыв о важнейшей заповеди «помоги себе сам». С Изаной, всю жизнь проведшим в застенках детского дома, было весело и уютно почти по-домашнему, и вскоре, после их внезапного поцелуя в дальнем уголке детдомоской прачечной, Хитто понял, что оставить его не сможет и не захочет. Как мама и папа говорили? Потерпи немного, потом всё наладится. Наверное, они знали о том, что в любой момент может произойти беда и морально готовили сына к любому исходу. Спасибо им — он и вправду не сдался. И сейчас, надо признаться, очень счастлив — у них с Изаной своя семья. Маленькая совсем, но им достаточно того, что имеют — любовь и забота не измеряются ни квадратными метрами, ни количеством рабочих часов, ни временем, проведённым в дороге до хлипкой хрущёвки. За окном всё чаще появляются отбелённые высокие бетонные заборы — с проделками граффитистов около вокзала ведётся неустанная борьба. Разобщенные линии контактной сети сплетаются в мудрёную паутину — почти приехали. — Изана, просыпайся потихоньку, — ласково шепчет Хитто, приподнимая пальцами чужой подбородок. — Нам выходить скоро. — А-ага, — неохотно подрывается тот на скамье и потирает ладонями лицо. — Мне Мучо не звонил? — Неа, — отрицательно мотает головой Какучо. — А что, должен был? — Не, наоборот, — потягиваясь, тянет тот. — Значит, всё в силе. Представляешь, мы с ним сто лет уже не виделись. С прошлого лета, точнее. — Люди столько не живут, — ехидно хмыкает Хитто, прижимая Курокаву к себе, и накрывает любимые губы мягким поцелуем. Изана тянется навстречу, требовательно обнимает плечи — спросонья такой голодный до ласки, что хочется вновь убаюкать и поехать обратно. Домой, под покрывало на продавленном диване, включить телек, подмять Курокаву под себя, снять лишнюю одежду и долго-долго целовать, гладить, прикасаться везде, вырывая из влажного рта глубокие стоны. Длинные пальцы хватают шею сзади, приказывая дать больше, чем просто губы. Какучо подчиняется, сплетаясь с Изаной языками — тот хмурится, сопит носом, дёргает длинными ресницами от удовольствия. Хитто быстро млеет, созерцая самое дорогое в мире лицо, оглаживает ровную спину — красивый. Изана невыносимо красивый, прямо как принц из детской сказки. Музыка в их наушниках настолько романтичная, что любой шалаш и загаженный вагон под её влиянием способен превратиться в персональный рай. «Владиславская. Конечная. Уважаемые пассажиры…» — Пошли, — Курокава мгновенно отстраняется и резво подскакивает с нагретого места, берёт Хитто за руку, а его большущие детские глаза так и горят ожиданием скорой встречи с товарищем. — Ясухиро нас подвезти ещё должен — метро уже закрывается. Давай-давай, шевели булками, а то обратно поедешь. — И как ты без меня тогда? — щурится Какучо, следуя к выходу. — Никак, — дерзко передразнивает Изана, хотя и говорит чистую правду — у него на любые признания найдётся что-нибудь высокомерное. Владиславский вокзал сейчас полупустой — лишь редкие встречающие ожидают прибытия поездов дальнего следования, да патрульные прогуливаются по платформам, ведя свои светские беседы о политике и футболе. По пути к турникетам Какучо снимает плотную рубашку, протягивает потирающему руки Курокаве — он обожает храбриться и наряжаться полегче, но позже начинает трястись, как осиновый лист. Тёплолюбивая кровь у него, горячая, как и у всех южан. Тот привычно отмахивается — приходится набросить на плечи самостоятельно. А вот Хитто никогда не холодно — даже в футболке в плюс семнадцать нормально. На площади их сразу же окликает знакомая рослая фигура. — Доброй ночи, Мучо, — приветствует парня Какучо, застёгивая пуговицы своей рубахи на груди Курокавы — надел-таки по-человечески. — Ну ты и мудень, конечно, — Изана крайне недоволен тем, что Ясухиро их не навещал. — Даже на Новый Год не приехал, хотя мы тебя звали. Тебе сразу уебать или пощадить немного? — Проблемки на личном были, не хотел вас подставлять, — сдержано поясняет тот, стараясь не разводить излишнюю демагогию. — Но сейчас не об этом. У меня кореша самогонный аппарат собрали. Опробуете?