Станция "Ночной бульвар"

***

Октябрьская сырость проникает под шерстяной свитер, ползает дождевыми червями по животу — именно такая аналогия появляется в голове у Дракена, вышедшего из подъезда своей хрущёвки на ночь глядя. Мелкая морось настигает бритые виски сразу же, стоит только покинуть укрытие в виде бетонного козырька подъезда — Кен в сердцах чертыхается, застёгивает куртку, накидывает капюшон. Лужи отсвечивают ржавчиной, воздух над ними влажный и густой — скорее всего, ночью опустится зыбкий туман. Жухлая листва, вяло осыпающаяся с деревьев, с мерзким хлюпаньем сминается под кроссовками, тонет в грязной воде. Противная погода, — думает Рюгуджи. В такую бы дома сидеть, бабушке помогать закрутки делать, — думает Рюгуджи, но, уперев краснеющие от холода кулаки в карманы, выдвигается в путь-дорогу. Протискивается носом в высокий воротник, громко выдыхает ртом, согревая кожу так, что всего мурашками на контрасте передёргивает — зябко. Он почти бегом пересекает пустующие дворы, отвлечённо вслушиваясь в молчание увядающей природы. Через пару кварталов безмолвие разбавляют чьи-то голоса и грохот трамваев, проезжающих вдоль тротуаров, а тень Кена, разбавленная светом из окон вагонов, сливается с отражением магазинных вывесок и адресных табличек в битых зеркалах по асфальту. По правде говоря, он злится на себя. Злится за то, как запросто срывается на другой конец района, невзирая на метеоусловия, причитание бабули и позднее время — тупо по первому звонку, тупо по дурацкому «подвалишь к нашему месту?», произнесённому по ту сторону динамика. Адекватность и его общение с этим человеком — несовместимая хуйня, которая, тем не менее, стыкуется регулярно. Вот что ему на этот раз надо? Подраться хочет? Вряд ли. Пообщаться? Тоже под вопросом — нормальные люди общение по-другому заводят и не пытаются обратить встречи в ссоры. К которым быстро привыкаешь, к слову, и от которых отказаться не получается, как бы ни хотелось, будто ругань — один из видов наркотиков. Кена тянут дальше канатом, путают в переулках, толкают в спину погасшими окнами мелких контор, ведь… Ведь, как ни юли, но Рюгуджи не сбежать от самого себя по смертельно опасному канату контактных рельс и линий, протянутых по столице — он уже издалека замечает знакомый силуэт, который берёт его за живое не хуже разряда тока и дёргает с корнями знакомым рюкзаком за тонкими, обманчиво узкими плечами. Под ключицами ноет и трепещет так, что дыхание перехватывает ком в горле, когда Шуджи наконец выглядывает из-под навеса беседки и протягивает руку. Кен ответно касается чужой ладони, сжимает в чересчур крепком рукопожатии — его снова колотит нечто глупое и противоестественное, чему он постоянно поддаётся и пытается пропустить через себя. В себя. — Добрейшего вечерочка, Дракен, — наконец кивает Ханма. Рюгуджи не может не заметить свежие следы краски на татуированной ладони. К ним прибавляется выразительный душок ацетона, исходящий от ветровки, усыпанной такими же кляксами, как и длинные пальцы, непозволительно долго держащие его кисть. Они холодные, как будто не краска из аэрозоля по ним разлита, а морозные узоры. Согреть бы… — Блять, для кого вообще придумали легальное граффити? — вместо предшествующих мыслей мгновенно реагирует Кен, неосознанно перехватывая костлявое запястье — Ханма лишь глупо хихикает и делает шажок навстречу. — Ну, и где вас сегодня ловили? Ногу не подвернул, как в прошлый раз? — пуще прежнего мрачнеет Рюгуджи, расправляя широкие плечи. — Панели с пацанами забивали, ничего необычного, — безразлично пожимает плечами Шуджи, глубоко затягиваясь сигаретой — кончик загорается ярче, и Рюгуджи замечает, насколько опустошён прищур обращённых к нему глаз. — Знаешь же, что райт меня мало интересует. Хуйня для позеров, я бы сказал — бомба в разы интереснее, — выпустив тяжёлый дым из лёгких, со знанием толка продолжает вещать он, и расставляет перепачканные пальцы веером, мол, посмотрите, как много усилий прикладываю я к своему концептуальному творчеству. — Говори со мной человеческим языком, — раздражённо шипит Кен, не выпуская из захвата чужую руку, — Я в душе не ебу, что значат ваши термины, — кровь в жилах вскипает так, что вены на висках, кажется, сейчас лопнут — вспышки одни в глазах, а Ханма среди них — главное бельмо. — Эй, Мушу, поумерь свой пыл. Мог бы спросить, не? — подливает масла в огонь тот своим достаточно резонным замечанием. Дракен закатывает глаза и выдыхает пар из носа, резко отдёргивая кисть: — Мне твой вандализм на электричках и крышах нахуй не сдался. Какой толк в том, чтобы разбираться в чужих увлечениях, к которым с детства, запомнившегося знаковыми рисунками Мицуи на стенах, душа ну совсем не лежит? — Да ладно тебе. Придумай свой тег и айда к нам, — издевательски подмигивает Шуджи, поглядывая на отпечатки пальцев у себя на коже. Катает сизый дым между зубами, выпускает кольца — те ползут ввысь и растворяются в темноте, а Рюгуджи понимает, что всё-таки зря пришёл. — Из тебя бы вышел крутой райтер, уверен. Станешь почётным членом Вальхаллы Крю, с Чоджи тебя познакомлю. Помнишь, я тебе рассказывал? Он, кстати, тоже копов ссы… Опять. Опять этот ебучий Чоджи. — Сто раз говорил же, мне нахер твои бараны не сдались! — резко повышает голос Кен — он злится, чёрт, он так злится, что готов сломать Ханме пальцы, вышвырнуть его рюкзак в мусорку, а его самого — под поезд или трамвай. — Будь моя воля, я бы… Совесть бьёт под дых быстрее, чем Рюгуджи успевает ляпнуть ещё что-нибудь нелицеприятное. Он осекается, вздыхает — внутри всё скручивается мокрыми тряпками, бьёт сердце о лёгкие и гремит дурацкими шариками в баллонах, лежащих в рюкзаке за чужой спиной. Отчего-то грустно представлять Шуджи без его треклятой Вальгаллы Крю и кучи разноцветных аэрозолей. Пусть шляется со своими друзьями, какая Кену разница? Кто там у него? Чоджи, Чоме, Чомбе? Трое из ларца, блять, а с ними — Ванька-дурак во главе, у которого всегда и на всё, за исключением своих рисунков, лихое «да ла-а-адно, и так сойдёт». В голове пульсирует и распирает виски странная мысль, с треском обваливается отсыревшей штукатуркой и застревает где-то между рёбер. Возможно… Нет. Рюгуджи разочарованно отводит взгляд от лица Ханмы, подсвеченного фитилём угасающей сигареты, с напускным безразличием принимаясь наблюдать за происходящим в окне первого этажа, где дамочка с тюрбаном на голове колдует что-то у плиты — хорошо ей, наверное. А вот Дракену совсем не очень — дождь усиливается, шумно постукивает по капюшону и плечам, неожиданно смывая с Кена всё, что думал с минуту тому назад высказать в крайне радикальной форме. Стыдно. — Ну, что бы ты сделал? — щелчком пальцев отправив окурок куда-то в листву, Шуджи насильно возвращает Рюгуджи к разговору. — …Ничего, — поборов подавленный настрой, засевший гнилой листвой под грудной клеткой, вполголоса отвечает Дракен. Морщится, снова запихивает ладони в куртку — озноб до костей пробирает. — За меня всё менты сделают, когда тебе статью впаяют. Между делом, на языке-то ворочается совсем иное — назревает один важный вопрос. Тем не менее, жутко тупой вопрос, невозможно раздражающий. Его бы кинуть со всей силы в невыразительные радужки цвета охры — какое, блять, умное слово запомнил, спасибо, Шуджи, за экскурсы в мир палитр этих чёртовых баллончиков. Замявшись всего на секунду, Рюгуджи не выдерживает и хрипит то самое идиотское вопрошание: — Ты так и хочешь торчать тут весь вечер? …Если да, то я с тобой останусь, — ощутив себя редкостным кретином, недоговаривает он, а душой овладевает страшная тоска, стягивающая в узлы челюсти и сжатые до побеления костяшек кулаки. Нет, хамоватая и отчасти апатичная личность Ханмы для него ничего не значит, а необходимость этих встреч и ссор — вздорная хрень. Но Шуджи неожиданно мотает головой и бросает короткое «погнали ко мне», и Дракена совершенно по-иному обвивает до боли знакомый дурман ацетона и сигарет. Ноги превращаются в размокшую вату, руки ослабевают и дрожат, трясутся так, что страшно повернуть шею по направлению к чужому профилю, будто Кен — поехавший токсикоман, будто ему и правда важно, чтобы его пригласили на квартиру, наверняка не знающую порядка и каких бы то ни было правил.