Станция "Ночной бульвар"

***

Дома у Ханмы пахнет привычным сигаретным дымом и едва уловимыми нотами стирального порошка. Дракен путается в мыслях и монохромном психоделе на светлых обоях, который Ханма обзывает неясным термином «вайлдстайл». Бардака здесь, вроде бы, особого не наблюдается, тараканы размером с кошку не бегают — их, скорее всего, и нет вовсе, но злоключения Рюгуджи, едва пересёкшего порог незнакомой ему квартиры, всё равно не заканчиваются. Подняв голову, он резко теряется среди того же нечитаемого шрифта на потолке. По угловатым буквам — если это они, а не арабская вязь, — ползут короткие белые пятна краски. Кен лихорадочно вспоминает, что эти штуки — блики, и что их, вроде бы, называют «хайллайтом». Пальцы барахтаются в шнурках отсыревших кроссовок, деревенеют, отказываются слушаться, так как застывший на полу Кен ничуть не хочет кое-в-чём сознаваться. Ну, зачем себе самому напоминать, что он элементарно прикидывается тормозом, завороженно наблюдая за тем, как Ханма раздевается? Как стягивает капюшон со своей макушки, и золотая серьга ярко вспыхивает в тусклом коридорном свете. Как он звякает молнией, скидывает куртку, вешает на крючок и на секунду оборачивается, а под лампой накаливания загораются блеклые охровые глаза тысячами фонарей, разбросанных вдоль железных дорог и охраняемых режимных объектов. Безумство. Настоящее безумство — Рюгуджи упоённо следит за переменой эмоций, дёргает кадыком, ожидая увидеть что-нибудь ещё. Ощутимо огорчается, замечая, как лицо Ханмы меркнет в тени узкого торса — наклоняется, чтобы расшнуровать высокие ботинки. Кена же спускает по жаркой реке из-за удачного подобранного ракурса — он сползает чуть ниже по стене и всё-таки приходит к компромиссу с собой. Да, он понемногу соглашается с тем, что оцепенело пялится на широкие брюки, натянутые в области тощих ягодиц. Из-за просвета между ремнём и толстовкой один за другим показываются бледные позвонки, но нет, Кен пока ещё побаивается доверять себе и своему телу, которое манит податься вперёд и прикоснуться к выпирающим костям. Может, погладить и отшутиться, в случае чего? Так ведь будет вернее и надёжнее, правильно? Нет, нельзя. Дракен определённо слишком далеко заходит, поэтому берёт застрявшие в глотке слова, разрывает их и оцепенение невнятным кашлем, и с практически чистой совестью расправляется с обувью. Поджимает губы, сбрасывая с себя ветровку — чёрт, Ханма же, сам того не ведая, чересчур борзо прорывает его хлипкую оборону. Рюгуджи уже оглушён до звона в ушах и изумлён то ли своими догадками о природе происходящего, то ли осознанием того, что он слишком чётко улавливает заманчивый полушёпот, опаляющий его ухо. — …Кофе будешь, говорю? — громче повторяет Шуджи, а Дракен нервно отшатывается обратно к двери и затравленно упирается в чужие губы взглядом. — Буду, пиздуй воду ставить, — пробежавшись по скуластому лицу, с трудом выдавливает он. На него задумчиво глядят ещё пару мгновений, буравят зрачками, к которым ведут волокнистые складки невзрачных радужек. Кен мечется, прерывисто втягивает носом воздух, делая засечку у себя в памяти о том, что Ханма — не только примесь углекислого газа, копоти, краски в баллонах, но и чего-то противопоставительно-свежего, приятного. Рюгуджи хочет вдохнуть ещё и затянуться до грязных бурых пятен на лёгких. — Фу, как грубо и дерзко, ты же в гости пришёл, а не к себе домой, — отстраняется Шуджи и, осыпая визитёра дурацкими шутками, под которыми однозначно не таится ничего, кроме издёвок, скрывается в глубине коридора. Проводив высокую фигуру глазами, Рюгуджи со всей злости кусает щёку. Он очень нервничает, поэтому переводит стрелки на противоположную стену, пытаясь при содействии элементарной логики разобрать хоть одно слово на ней. Сразу же не выдерживает — шрифт реально ебанутый, — дёргает серьгу, и уводит себя за ухо, прямо как капризного ребёнка. За аркой, ведущей на кухню, шипит электрический чайник, переключает рубильники в подсознании Кена — тот тянет косу, хрустит пальцами и шеей, делая вид, что ни капли не волнуется. Актёришка из него паршивый — уже и сам замечает, как осмысление реальности ломается под воздействием галлюциногенов, разбросанных по плитке. Вроде ему радостно, а вроде и страшно — не знает он, как описать это чувство, не знает, хоть ты тресни. Ведь совершенно неправильно с полуулыбкой следить за тем, как Шуджи возится с посудой. Неправильно, когда мозг стекает к сокращающейся диафрагме из-за стука днища кружки с растворимым три в одном о стол. Неправильно дышать над горьковато-сливочным паром и говорить «спасибо» тому, кому наплевать. И крайне глупо беспокоиться насчёт непривычно неразговорчивого Шуджи, отступающего к окну. Он застывает кривой тенью у подоконника, клацает зажигалкой, отрешённо подкуривает и заваливается на батарею, перебирая рыжий фильтр пальцами, испачканными всё в той же краске. Охра, лиловый, королевский синий, — мысленно пересчитывает Дракен палитру, старательно отсекая воспоминания о том, что Ханма, кажется, помимо автомобильной эмали покупает Монтану и Молотов. Рюгуджи хлебает кофе, ест какие-то безвкусные сушки, глядя за тем, как Шуджи ныряет под короткие занавески. Он уже умудрился куда-то скинуть свой огромный свитшот, оставшись лишь в тонкой майке, через которую отчётливо проступают не только позвонки, но и острые лопатки — Дракен чуть не проливает кипяток мимо рта, лихорадочно исследуя расширенными зрачками эту красивую спину. По рассказам сокурсников, Шуджи вполне неплохо дерётся, но лично с таким Шуджи он ещё не сталкивался — Рюгуджи так-то абсолютно неконфликтный, если не изводить. И снова его озаряет пугающее подозрение — Ханма ни разу не довёл его до ручки. Словно существует для него некая граница дозволенного в виде тех пресловутых рамок, которые никому нельзя переступать. Должно быть, Рюгуджи и Шуджи разделены не только негласными правилами, но и толстенной стеной недопонимания, состоящей из конфликтов интересов и мировоззрений. Натура гопника у Дракена практически не прослеживается и, несмотря на то, что воспитывали его трагикомичные улицы Крылово начала двухтысячных, его всё чаще нарекают званием простого, доброго и справедливого парня, с которым дружить мечтает почти каждая девчонка. Кен постоянно смеётся над этим, мысленно сравнивая себя с рыцарем на белых Жигулях. Только Жигулей у него нет по причине того, что он — несовершеннолетний, да и вообще метит на иномарку — тут уж Шиничиро постарался со своей монтажкой и бесконечными историями про уличные гонки. Шуджи же, напротив, являет собой современный разлив гопника-философа с приставкой «недо-». Баджи как-то говорил, что Ханма — крайне скользкий и подозрительный тип, но на него в принципе трудно собрать какую-либо сносную характеристику, дополненную истинными душевными качествами, будто он — сплошная фантомная масса из красок, наркоманского рэпа, белого шума и глитча. Образ Ханмы крайне расплывчатый и помятый, как содержимое старых видеокассет, потерянный в череде губительных смен поколений и изуродованных культур. Такие, как он — всегда не от мира сего, всегда лишние в настоящем, а прошлого и будущего у них не существует. Рюгуджи давненько ощущает невидимую кору патологического нароста из лицемерия и лжи на индивидуализме Шуджи, точно тот определенно болен какой-то хуйней, которая давит и душит его отнюдь не физически. Говорят, духовная гибель порой в разы страшнее. Как знать, как знать. Так и получается, что из общего у Дракена с Ханмой, разве что, одно учебное заведение и место рождения в паспорте — последнее, кстати, тоже под вопросом. Кен отпивает кофе, вздыхает — и чего его потянуло куда-то не туда? Смех, да и только. Тем временем, Ханма, выкинув окурок в форточку, резко открывает дверцу холодильника и достаёт с полки бутылку с неопознанным содержимым. Безымянная тара наталкивает Дракена на неутешительную догадку о том, что может находиться внутри. Пусть пьёт, ему же нравится травиться? Шуджи делает глоток, запрокидывая голову. Облокачивается задом на столешницу, хлещет и хлещет — вот тут-то внутренняя борьба Рюгуджи совершенно внезапно достигает своего апогея. Он подскакивает с места и разевает рот, собираясь сказать что-то нелепое, однако кусает губу и осекается. Обороты в голове покруче, чем у лопастей вертолёта — вот уже Дракен тоже хочет хлебнуть, но вовремя отвлекает себя, хватая сушку из пакета. Жуёт с остервенением, пока Ханма слизывает со своих губ влагу и прикладывается к стеклянной бутылке снова. И снова. И снова. И… блять, сука. Почему Кен вынужден выворачиваться наизнанку и обнажать то, во что вряд ли уверует? Почему он злится и играет желваками, вырывая из руки Ханмы пузырь с алкоголем? Почему он ругается отборным матом сквозь зубы, выливая содержимое в раковину? — Лучше воняй краской, чем этой хуетой, — закончив с восстановлением порядка, строго говорит Дракен, неотрывно глядя в тоскливые глаза напротив. — Это была вода, еблан, — изгибает бровь Ханма. — Переживаешь, что сопьюсь? Щёки у Дракена сию секунду краснеют, в брюшине опять плещется стыд вперемешку с испугом, обрушивается остатками штукатурки на рёбрах ещё ниже — сказать-то нечего, отвертеться не удастся никак, потому что все отмазки в эти мгновения будут звучать ещё более смешно, чем согласное утверждение. — …Да, переживаю, и что с того? — выбрав меньшее из двух зол, вскрывает карты Рюгуджи, по-прежнему поддерживая зрительный контакт с Шуджи. — За тебя твои дружки не беспокоились никогда? — Они знают, что бухло у меня хранится на другой полке, — спокойно фыркает Ханма и неожиданно вытягивает шею вперёд, оказываясь так близко, что Рюгуджи вновь ощущает его горячее дыхание у себя на щеке. И да, оно действительно не отдаёт спиртом. — Я-то не знаю, я вообще тут впервые, — в своё оправдание мямлит Кен, жадно бегая глазами по длинной шее и ровным линиям ключиц. — А ты — далеко не подарок, Шуджи, — поперхнувшись воздухом, непонятно для чего дополняет он. Здесь влажно и душно, и дело отнюдь не в горячем кофе и не в дождях на улице, проникающих в комнату через форточку. — Судя по тому, как ты мнёшься, как раз наоборот, — хищно оскалившись, хихикает его собеседник. Тонкие пальцы ложатся на крепкую талию Дракена, сминают через свитер — Рюгуджи застигает врасплох лихорадка, подкреплённая сотнями противоречий. — Ты чего? — хрипло спрашивает он, опуская голову — взбудораженно глазеет на то, как ладони Ханмы блуждают по его бокам, поднимаясь выше. — Прекратил бы хуйней страдать, а? Врежу ведь, — с угрозой шепчет он. — Не забывай, что я тоже не из лохов, — сразу же осаждает его Шуджи, задирая свитер выше — по коже бежит сквозняк. — Ёбну разочек — не поднимешься. Его ледяные подушечки неторопливо прикасаются к торсу — Рюгуджи вздрагивает и пришибленно охает, не смея вымолвить ни слова больше. Он чувствует себя конченым, подаваясь навстречу чужому лицу. Он чувствует себя в край поехавшим, опуская веки. Он чувствует, как очень хочет дать Ханме нечто более серьёзное, чем по-детски нелепый шлепок губ о скулу, однако руки дрожат так, будто внутри Кена орудует какая-то разрушительная катастрофа, выдирая ураганным ветром страхи и сомнения. Ведь Ханма отвечает ему, прихватывая своими тонкими губами кожу на шее.