***
— Целоваться в губы — неприлично на первом свидании, да? — бесстыдно мурлычет Шуджи, ведя носом выше — к рельефным углам челюстей и подбородка. — Тебя же так воспитывали? — С Чоджи своим целуйся, — грубо вырывается изо рта Рюгуджи, не решающегося дотянуться до худого торса — он видит сквозь майку бусины сосков и понимает, что хочет испробовать их зубами. — Если захочу — поцелуюсь и даже трахну, так что не строй из себя командира, — с долей иронии воркует Ханма, оставляя мимолётный поцелуй в уголке губ Дракена. — Для тебя это — неприлично? — снова вопрошает он, накрывая собой чужой рот буквально на мгновение. Но Кен за это мгновение успевает прочувствовать, успевает взорваться листопадом и гудком электропоезда, который сегодня пытался разукрасить Шуджи. Пальцы приятно покалывает, сердце ноет, обливаясь страстью с примесью ацетона и табачного дыма. — …Прилично, — более уверенно говорит Рюгуджи, решаясь коснуться желанного тела. Прощупывает позвонки и лопатки, хватается за загривок, зарываясь пальцами в короткие жёсткие волосы. И врезается губами в губы Ханмы, широко открывая рот. Они жутко холодные, их хочется согреть и приласкать языком — Дракен идёт на поводу у желания, вызванного не то инстинктами, не то здравым смыслом, протянутым канатами вдоль его линии жизни. Проводит кончиком по верхней, сопит от остроты ощущений, слегка дрожит от напряжения — он, чёрт возьми, целуется. Впервые в жизни целуется. И почему-то отдаёт это «впервые» парню, а не одной из многочисленных подружек, вьющихся вокруг него в шараге. Шуджи выдыхает ему в рот, оглаживает мускулистую грудь — Кен не отстаёт, проскальзывая ладонями под майку. Целует так, как умеет — хотя нихуя он не умеет, — но искренне надеется, что передаёт всё так же чувственно и страстно, как ощущает сам. Он изучающе сминает тонкие губы, тянет их к себе, лижет чужой язык, который ловко переплетается с его. Видимо, Ханма уже на опыте. И это обидно. Кен рычит и толкает его бёдрами к столешнице, потираясь пахом о чужие брюки. Шуджи толкается навстречу, давит своей теснотой под ширинкой — неужели ему настолько классно? Или это — очередной обман для того, чтобы удовлетворить свои потребности? А что, если он и с другими так? Может, с тем же самым Чоджи? Блять, Ханма же реально далеко не подарок. Дракену немного противно думать о том, что будет «после» — вместо этого он добирается пальцами до твёрдых сосков, накрывает их ладонями грубовато мнёт и смотрит неотрывно в чужие охровые глаза, замечая в них новые, мудрёные узоры, напоминающие нечитаемые буквы по потолку и стенам. Однако Рюгуджи хочет расшифровать каждую. Ханма невнятно мычит, пошатывается, крепко цепляясь за вязаный свитер, а Дракен сопит ему в щёку и мысленно умоляет не налегать так сильно — порвёт ещё, и как потом бабуле объяснять? Воздуха в лёгких уже не хватает — спустя пару минут Рюгуджи приходится отстраниться, чтобы не перебиваться урывками сквозняков. Он насыщает организм кислородом, хотя это нисколько не помогает — Дракен по-прежнему задыхается, голова кружится так, что он вот-вот потеряет равновесие и себя заодно. Шуджи тоже шумно дышит, смотрит на него то ли просяще, то ли опечаленно — чёрт его знает, что таится внутри. Нет, Кен должен залезть в эту голову, пусть лестница шаткая. Он не из тех, кто делает что-то просто так — он, в отличие от Ханмы, знает об ответственности за свои поступки, и знает, что теперь не сможет спокойно глядеть в эти глаза. Ни в шараге, ни на «их месте», ни в магазинах, если случайно столкнутся у касс или в отделе с выпечкой. — О чём ты думаешь? — шепчет он перед тем, как припасть ртом к прохладной шее. Сжимает пальцами соски, старается быть осторожным, аккуратным — просто потому, что без понятия, как продолжать. — Х-ха… О том, что срисовал бы с твоей татуировки стенсил, — изогнув шею, тихонько бормочет Шуджи, и делает волнообразное движение бёдрами, перескакивая со свитера на чужие ягодицы — сталкивает себя с Рюгуджи вплотную, нетерпеливо трётся, кусает губы: — Эй, пошли уже в комнату. — Тебе невтерпёж? — лаская губами его мочку, вопрошающе рычит Дракен. — По мне типа не видно? — прямолинейно заявляет тот, расстёгивая пуговицу на джинсах Рюгуджи. — Пошли, давай, у меня там мазь для тату есть, она сойдёт. Дракен давится запахом ацетона и неверяще всматривается в неизменно бесстрастное выражение лица — даже уши не краснеют, даже глаза не загораются от потолочной лампы. Пустой. — Ты реально хочешь переспать? — оглаживая ладонями угловатые изгибы торса Ханмы, переспрашивает он. — Болван… какой же ты болван, — тяжело вздыхает Шуджи и резко перехватывает его предплечья, утягивая за собой в комнату. Кен непонимающе плетётся сзади, опять бесится, несмотря на животное желание сбить Ханму с ног и впечатать в стену, чтобы, как в самой пошлой порнухе, рывком стянуть с него штаны и войти внутрь. Он ни разу не испытывал этих чувств в реальности, а спускать в кулак на откровенные видео — вообще не считается. Ему говорили, что это — здорово, даже если без обязательств, ведь главное — удовольствие, а не то, какой груз в виде другого человека нужно вешать на себя. Ему говорили, что слинять легко. Говорили, короче, полную хуйню. Руки сами толкают Ханму к дивану — тот не сопротивляется, скорее напротив — помогает, сбрасывая с себя майку. Хватает откуда-то баночку, бросает в ладони Кену, принимается за свои широченные штаны — бренчит ремнём, звякает молнией, подначивает руками, скользящими следом за поясом по худым ногам. — Знаешь же, как растягивать? — с недоверием спрашивает Ханма, отбрасывая оставшуюся одежду в сторону. Дракен угрюмо молчит, рассматривая обнаженное тело перед собой — он хочет, но не так, совершенно не так, как задумал Шуджи. Однако тому действительно наплевать. Он, видимо, как раз из той категории, которая трахается и сбегает. Он, видимо, не умеет и не собирается жить по-другому. Послав всё к чёртовой матери, Рюгуджи принимает его правила — если Ханме наплевать, перед кем раздвигать ноги, то отчего ему стоит вспоминать про свои принципы? Хотя, он эти принципы послал куда подальше уже на моменте, когда припал губами к острым скулам и почувствовал, как это касание отзывается внутри всплесками безрассудного жара, поджигает в нём обрывки серьезных, взрослых слов, которые не говорил никому раньше. Которые, по всей видимости, теперь погубят его. Хотя, кто узнает о том, что случилось здесь? Да и стыдиться нужно будет однозначно не Кену — не его же отымеют? Блять, как же мерзко звучит. — Послушай, я не хочу вот так, — цокает языком он, нерешительно хватаясь за крышечку банки. — Это, блять, неправильно. — Согласен, гейство — неправильно, но зато прикольно, — скалится Ханма, поднимаясь с дивана. Настигает губы Рюгуджи своими и, оборвав нить разговора, хватает его ладонь, протискивает её к своему возбуждённому члену — Рюгуджи чувствует кожей тёплые капли чужой смазки и полностью сдаётся. По-собственнически обхватывает в кольцо у основания, принимаясь надрачивать в сбивчивом ритме, целует снова, целует глубже, старается проломить эту стену из безразличия, от которой ему самому едва ли не больнее, чем Ханме — отчего-то эмпатичный Дракен уверен, что у того режет за грудиной чувство одиночества. Оно заразительно — гложет теперь ещё и Рюгуджи, рвёт в клочья, когда Шуджи расстёгивает и приспускает его брюки. Оно пожирает, уничтожает, а Шуджи тянет Кена за собой на диван и ложится спиной на скрипучую обивку, насмешливо щуря глаза. Дракен нависает сверху и уже точно знает, что Ханма не сможет по-другому. Но он-то сможет. Он растирает вязкую массу между пальцами, не прекращая целовать чужие ключицы. Спускается ниже, приставляя скользкие фаланги ко входу. Вбирает в рот один сосок, проталкиваясь внутрь — Ханма изгибается дугой и в голос стонет, принимая Дракена телом. Обнимает, хватается за горловину свитера, тащит на себя и нетерпеливо дёргает — Кен помогает снять, ненадолго отстраняясь от покрасневшей из-за терзаний груди. Сейчас Рюгуджи жутко горячо, с него самого льётся предэкулят, бьёт в затылок осознанием того, что ещё час назад они с Ханмой ругались из-за граффити, стоя на детской площадке. За окнами барабанит дробью дождь, капает на стёкла — смазка с головки Дракена капает на диван и кожу Шуджи. Он такой мягкий внутри, он тёплый, бархатистый и в то же время липкий, как разлитая по полу краска. Громкие, эротичные стоны откликаются в паху Рюгуджи томительными спазмами, затуманенный взгляд Ханмы беспорядочно скачет по его лицу. Дракен упорно старается не подавать вида, что он абсолютный ноль в сексе, выжимает из себя всё, что может дать, исходя из своих познаний, методичек, сформированных из порно и уст подруг и друзей — те постоянно доверяли ему самые сокровенные тайны. Влажный хрип вырывается изо рта Шуджи, заменяет голос на воздух, и опять прерывается на гортанный звук, умоляющий Рюгуджи пробиться дальше. Ханма скребётся диким зверем по лопаткам, рычит, но Дракен не обращает внимания на боль, потому что не может оторваться от чужой груди, вздымающейся под ним так часто, словно у Шуджи вот-вот лопнет сердце. Кен чертит влажные дорожки из хаотичных поцелуев, чередует с языком, прикусывает и тянет покрытую мурашками кожу, проникая глубже. Вокруг него сжимаются и пульсируют, и Рюгуджи, чувствуя, что долго не продержится, начинает осторожно, но напористо массировать. Глядит исподлобья на лицо Шуджи — тот откидывается головой на подлокотник и трётся о обивку, словно ждёт ласки от ебучего поролона, боясь попросить у того, кто сейчас с ним вместе. Кто живой, кто чувствует. Кто… Нет, хватит. — Х-ха… Пиздец… Я этого не смогу забыть, понимаешь? — внезапно вырывается у Дракена за несколько мгновений до того, как он инстинктивно вынимает пальцы и хватает худощавые ляжки Ханмы, забрасывая их на свои плечи. — Мх… Не забывай, я же не отказываюсь от того, чтобы повторить снова, — ёрзая на диване, в предвкушении облизывается Шуджи. — Не бойся без презика, я не подставлюсь кому попало. — А много кому подставлялся? — ревностно взрыкивает Кен, пристраиваясь у него между бёдер. Помогает себе рукой, нащупывает расслабленный вход, прижимается напряжённой головкой и замирает, дожидаясь ответа: — Сколько их было? — Ну… Три, — совершенно бесстыдно сообщает Ханма, выставляя перед лицом вскипевшего от услышанного Кена татуированную ладонь. Рюгуджи жмёт кожу на ляжках до кровавых отметин, силясь не психануть, а Шуджи почему-то ржёт в голос и продолжает: — …Первого звали указательным, второго — средним, а третий был безымянным, — отгибает он по пальцу, косясь на член Дракена. — Сейчас будет четыре. Как его назвать? Кен-младший? — Есть силы стебаться? Сейчас не останется, — угрожающе рычит Рюгуджи, скрывая свой стыд за необоснованную ревность — да кто ему Ханма такой? И, что важнее — кто он для Ханмы? Он судорожно распределяет по члену вязкую мазь и входит резко, сразу наполовину — Шуджи дрожит всем телом, особенно ногами, и снова эротично стонет, протягивая руки к ладоням Дракена. Давит на них, просит оставлять засосы на голенях и бёдрах, будто он взаправду словит кайф с того, что будет ходить с чужими метками. Было, блять, трое у него. Указательный, средний и безымянный. Вот дебил, а. Губы Кена гуляют по ногам, мокро целуют, старательно отвлекая от ощущений внизу — наверняка Ханме больно и непривычно, ведь самому Рюгуджи очень узко. Так узко, что тяжело проталкиваться дальше, но при этом же горячо и дико приятно — сложно описать, что он испытывает сейчас, ибо нормальных слов элементарно не находится. Решив сменить позу на более удобную — приоткрытые губы Шуджи так и тянут впиваться в них без конца, — Дракен подхватывает Ханму под колени, давит руками и телом, начиная постепенно двигаться внутри. Ему вытягиваются навстречу, облизывают уголок рта. Они с Шуджи прерывисто сплетаются языками, последний крепко держит за загривок пальцами — он действительно сильный, — расплетает косу второй — Кен слишком поздно замечает, что резинка оказывается на чужом запястье, а выбеленные в блонд пряди рассыпаются по широким плечам и соскальзывают на бледные щёки Ханмы, стонущего под ним после каждого движения бедер — а вбивается Кен часто и резко. Они почти не разговаривают во время секса — лишь обмениваются поцелуями и полными наслаждения звуками. Дракен не понимает, в какой момент начинает произносить чужое имя, оставлять следы своего присутствия на самых видных местах — пусть все, мать их, заметят, пусть все, мать их, поймут, что тут никто больше не нужен. Ему говорили, что мужчины во время секса очень эгоистичны. Говорили, что мужчины во время секса сильнее всего хотят овладевать, присваивать, забирать, охранять. Так вот, ему не солгали на этот счёт — он тоже очень хочет, даже если Шуджи начнёт пиздеть про перепихон без обязательств и нежелание сближаться. Рюгуджи уже понял причины, рассмотрев изрисованные стены, редкую посуду на кухне и одну единственную пару кроссовок в коридоре. Есть у Ханмы на сердце что-то, о чём он не расскажет так просто.***
Дракен лежит, подперев голову рукой, и с любопытством листает скетчбук Шуджи. Дождь по-прежнему стучит о подоконник снаружи, не собираясь останавливаться, и эта квартира кажется неким островком безопасности в паршивых погодных условиях — столичная осень не щадит ни кости, ни нервы, ни иммунную систему. А может, Рюгуджи просто придумывает себе оправдание, чтобы не уходить. — Чё делаешь? — Шуджи умудряется закурить сигарету сразу же, как выходит из душа. — О, лазал по ящикам без разрешения? Надо же, я думал… — Красиво рисуешь, — перебивает его Кен, и переводит слегка уставший взгляд на собеседника. Осматривает плоды своего творчества на шее и груди, ухмыляется, когда Ханма, зажав сигарету зубами, сдвигает со лба длинную мокрую чёлку, зачёсывая её назад, и недоуменно вскидывает бровь: — Ты же говорил, что стрит-арт — хуйня? — Ну, тут-то наброски, — не соглашается Рюгуджи, приподнимаясь с дивана. Облокачивается на спинку, подвигается в сторону. — Слушай, а у тебя эта хрень раскладывается? Пока ты в ванной был, я бабушке позвонил, сказал, что у друга останусь, — поясняет он, хотя побаивается говорить напрямую о том, что реально не хочет никуда уходить. — В прошлом месяце раскладывалась, — фыркает Ханма, плюхаясь рядом. Стряхивает пепел прямо на пол, затягивается и резко выдыхает, словно пытается выпустить наружу что-то ещё, помимо сигаретного дыма и примесей тяжёлых металлов. — На ночь остаёшься? Если пришибу во сне — пеняй на себя. Дракен кашляет, вобрав в себя слишком много смол — он не курит, и вряд ли начнёт. — Расскажешь мне, что у тебя написано на стенах? — немного помявшись, вопрошает он. — Вайлдстайл этот, или как там его? — Расскажу как-нибудь, — уклончиво отвечает Ханма погрубевшим от табака голосом. — Мы с пацанами, кстати, мерч свой придумали недавно. Ну типа Вальхалла Крю стилизованная, на куртки через стенсил наносится. Хочешь себе? …Тебя если только, — думает Дракен, цокая языком, и ничего не отвечает. — …Знаешь, мы с другом в детстве тоже рисовали, — не желая прекращать разговор, переводит тему он. — Точнее, он рисовал. А эта тату на моём виске — его творение. У него такое же, кстати. — …Намекаешь на то, что Вальхалла Крю лучше набить тебе на лоб, а не на куртку? — едва не прыснув от смеха, с издёвкой произносит Шуджи и тушит сигарету прямо о подлокотник дивана. — Идиот, — ладонь Кена устало встречается с лицом. — Что за хуйню ты сейчас сказал? — Пф, не я же у себя на висках тегаю, — невозмутимо передразнивает его Ханма и нагло валится на чужие бёдра — Рюгуджи осторожно кладёт руку на его живот и неторопливо поглаживает. — Слушай, а тебе часто снятся кошмары? — невпопад вбрасывает вопрос Шуджи и устремляет задумчивый взгляд в чёрно-белый потолок, разрешая пальцам Дракена чертить непонятные узоры на своём теле.