***
Сталинка, в которой живёт Хаджиме, не такая ухоженная, как у Хайтани. Двор здесь узкий, напоминающий чем-то дворы-колодцы северных городов — ни дерева тебе, ни кустика, одни помойки на сером асфальте да короба́ вентшахт по бледно-бежевым стенам. Место проходное по-сути, без заборов и кодовых замков, за исключением шлагбаума — чтобы парковку кто попало не занимал. Видок тоже не ахти — напротив находятся малоэтажки разного убранства и назначения — в одном хостел и почта, в другом — кафе, куда Коконой наведывается за завтраками, если готовить лень. В принципе, рассуждая с практической точки зрения, расположение крайне удачное — отсюда до любого конца столицы добраться можно без проблем, магазины нужные всегда под рукой, остальная инфраструктура — тоже. По-другому Хаджиме место своей прописки и не оценивает — просторные зелёные парки и зоны отдыха ему абсолютно неинтересны, и трель соловьёв на рассвете послушать никогда не тянет, потому что открывать окна, когда дома работает кондиционер и вкусно пахнут дорогие диффузоры — настоящее расточительство. — Господи, я думал, что не доживу до этого момента, — страдальчески хнычет он, нажимая нужную кнопку в лифте. — Отвечаю, чуть не сдох, пока мы ехали с Фрут Сити в этом ебучем автобусе, — жалуется Коко, надеясь получить похвалу за свои старания — не каждый из обеспеченных людей захочет пересесть с такси на метро, а затем и вовсе на маршрутки, и отправиться за СКАД ради того, чтобы купить пару кило ягод. Был вариант поехать на Монастырский рынок, но, зная характер Инуи, визит в такое место не кончился бы ничем, кроме ссоры из-за бешеных наценок на то, что «можно купить в Шестёрочке, пусть и в заморозке». — Я точно не дам тебе умереть, — дождавшись, пока створки лифта закроются, полушёпотом отзывается Сейшу и подходит ближе. — Нам на уроках рассказывали, как правильно делать искусственное дыхание, — с игривой улыбкой разъясняет он и, убрав пакет с ягодами за спину, благодарно целует Хаджиме в губы. — Спасибо большое, это было неожиданно, — добавляет напоследок, и упирается лбом в плечо, с наслаждением вдыхая аромат привычного древесного парфюма с шеи Коко. — Да ладно, не за что ведь, — слегка смутившись, отводит взгляд тот, и мягко кладёт ладонь на пшеничного цвета макушку — слегка надавливает, прижимая к себе, ласково гладит и водит кончиком носа по уху — усталость тут же отступает, а внизу живота сладко потягивает предвкушение скорого уединения на мягкой постели. — Хочешь, посмотрим сейчас какой-нибудь фильм? А вечером выйдем типам вещи отдать и заодно прогуляемся куда-нибудь, м? — Хорошая идея, — мгновенно соглашается Инупи и, дабы намекнуть на то, что готов заниматься не только просмотром фильмов, касается приоткрытым ртом шеи Хаджиме. В ответ чувствует, как его волосы медленно пропускают между пальцев, аккуратно расчёсывая спутанные прядки — от ничем не опошлённой заботы Коко становится так приятно, что Сейшу еле сдерживается, чтобы не расплавиться в этом чёртовом лифте и не замурчать в голос. Сорваться в эти минуты означает испортить всю романтику, на которую Хаджиме и без того пробивает крайне редко. Инуи стоически терпит, считает шаги, отделяющие их от дверей в квартиру и, вслушиваясь в мерное гудение лебёдок лифта, оставшегося позади, и звон ключей впереди, заводит вторую руку за спину, с усилием нажимая большим пальцем на вену — пульс у него учащенный, сбивчивый, почти сумасшедший. Оглядывает фигуру, одетую в неброские, но роскошные цвета, дёргает кадыком от немого восхищения — Коко невозможно красивый и галантный, несмотря на выверенный прагматизм, отдающий нечеловеческой механикой почти в каждом слове. Его похвалы, как правило, звучат весьма приземисто и холодно, порой крайне скупо, будто он — киборг, нацеленный на выполнение определенных задач, а не будущий старшеклассник. И нет, это совсем не плохо — характер Хаджиме нужно уметь понимать, читать между строк его прикосновения и насмешливые взгляды, под которыми всегда скрывается гораздо больше слов и мыслей, чем может заметить посторонний. — Заходи, — распахнув дверь, кивает он в сторону коридора, подкрепляя приглашение радушным жестом. Из уютного полумрака веет холодком и можжевельником — Коко отчего-то нравятся ненавязчивые хвойные ароматы, перекрывающие всё остальное. Сейшу как-то спрашивал, почему именно они, а не что-нибудь сладкое или пряное по типу имбиря и муската, но Коконой лишь отмахивался и странно робел. Инуи охотно проходит внутрь, по памяти нащупывает выключатель. Под высоким потолком постепенно загорается тёплый свет, ровными столпами отражается от бело-серых стен и ухоженного паркета — родители Хаджиме никогда не уважали излишнюю вычурность в интерьере. — Так что, сначала перекусим? — щёлкнув замком, спрашивает Коко, и любовно оплетает руками торс Сейшу, прижимаясь грудью к спине. Медленно выдыхает, сложив губы в трубочку — плечо и шею обдаёт мягкой струйкой воздуха. — У меня молочный коктейль есть, можешь поесть с ягодами, — почти любезно шепчет он, едва ощутимо задевая ртом усыпанную беспорядочными мурашками кожу на загривке. — …Как хочешь? — наслаждаясь соблазнительной дрожью, струящейся по позвоночнику, чуть хрипло отвечает Инупи. Ставит пакет на пуф, накрывает ладони Коко своими, поглаживая острые костяшки. — Ты же задумал что-то ещё? Сердце всё быстрее несёт кровь по венам, разгоняется от азартного молчания и неровного дыхания, опаляющего мочку уха. — …А ты догадливый, — шумно сглотнув, многообещающе усмехается Коко, дразняще пересчитывая кончиками пальцев рёбра, едва проступающие сквозь ткани. — Я соскучился по твоим бёдрам. Дай мне их приласкать, — раскрываясь всё больше, сбивчиво тараторит он, и просяще прикладывается ртом к основанию шеи. Инуи вздрагивает от подобных красноречий, замирает на секунду, чувствуя, как возбуждается сам — он обожает эту мнимую резкость, сквозящую грубой юношеской несдержанностью. Хаджиме краток и прост, но каким-то образом умудряется закручивать эмоции в пылкую карусель из тактильных ощущений и жёстких слов, обжигающих тело влажными губами. Он такой разный, такой волшебный, что Сейшу готов быть рядом в самые худшие моменты жизни — лишь бы не потух, лишь бы оставался таким же, продолжая красть его сердце по кусочкам размером с мелкие ягодки, что лежат в коробочках внутри пакета. — …Так, ладно, тогда я в душ, — немного смущённо лепечет он, осторожно высвобождаясь из объятий, и нетерпеливо снимает кеды, неосторожно наступая на задники. — Жду тебя-я-я, — нараспев тянут ему вслед, принимаясь шуршать пакетом.***
Коко заходит к себе, держа в руках большую пиалу с ягодами. Ставит на стол, оценивающе осматривая тёмный монитор макбука — ни пылинки, как всегда. Слегка поднимает римские занавески, пропуская сквозь стёкла рассеянные солнечные лучи — те ложатся на ровные очертания мебели, отсвечивают розоватым от тёмно-бордового покрывала. Снова проскальзывает мысль, что Сейшу очень подходит этот цвет — с его-то телом и молочной кожей, которая почти не принимает загар… Прислушиваясь к шуму воды, доносящемуся из ванной, Коко неслышно проходит на кухню, внезапно задумываясь над тем, что очень хотел бы, чтобы руки Инупи не знали никаких тяжестей и вновь стали такими же мягкими, как прежде. Чтобы не страдали от мозолей и заноз, не ныли от мелких ссадин и не тряслись после того, как вынашивали на себе ящики с продуктами. Если им и дрожать, то только после секса. Кулак сжимается, короткие ногти больно впиваются в кожу — Хаджиме очень раздражает, что всё складывается с точностью до наоборот. Как же так произошло? Где он допустил ошибку, из-за которой Инуи постоянно грузится сверх допустимой меры, безнравственно относясь к своему здоровью? И, что самое неприятное, он при этом вопиющем наплевательстве неустанно оберегает Коко, ругая даже за чёртовы сигареты. Хотя от них вреда едва ли больше, чем от грыж на позвоночнике и растяжений связок. Тяжело вздохнув, Коконой берёт пульт от кондиционера, переключает режим, меняя температуру на более прохладную — такое ощущение, что душные тропики пересекли экватор и целенаправленно добрались до его квартиры. Цокает языком, небрежно бросая пластик на стеклянную поверхность стола — он искренне старается принимать всё не так серьёзно, но, к сожалению, не получается. Хоть разорвись, но не удаётся забыть, что жарко здесь не из-за погоды снаружи, а из-за внутреннего перенапряжения. Темперамент у Коко достаточно вспыльчивый, особенно если что-то идёт не по плану — зачастую приходится держать всё в себе, чтобы не сорваться на окружающих и не обидеть никого. Особенно Сейшу. Перехватив из полупустого холодильника бутылку с коктейлем, Коко проверяет мобильный — в личке за время его трёхчасового отсутствия нарисовалось ещё несколько потенциальных покупателей и пара сообщений от Риндо. Не реагируя на клиентуру — те не умрут, если им ответят вечером, — он читает довольно занимательную весточку своего одноклассника-соседа. Задумчиво фыркает, одной рукой откручивая крышку, пробегается ещё раз по тексту, вскидывает угловатые брови — младший Хайтани сам приглашает его на Ночной, невзирая на возможное появление Мицуи Такаши, вчерашним вечером взбесившего его одним лишь своим существованием. Будет забавно, если Рин психанёт и кинет его на прогиб — Хаджиме бы точно надорвал живот от смеха. Ответив согласием, но «только после половины девятого, до этого я занят», Коко отпивает холодный напиток и идёт к себе в комнату, подмечая, что вода в ванной литься перестала. Опускается на кровать, убирает всё лишнее, мечтательно прикусывая губу, ведь стук двери, который он улавливает на границе слышимости, означает лишь одно — Сейшу вот-вот упадёт в его объятия. Из дверного проема показывается золотистая макушка, блестящая от влаги — Инуи немного неловко улыбается и прячет ясный взгляд куда-то под компьютерное кресло. Коко же не может отвести от него глаз — скользит по рельефным мышцам, широким плечам, плавным изгибам талии, не менее изящным бёдрам и подтянутым голеням. Ему удивительно страшно, хорошо до нехватки воздуха — и как в Инупи так удачно сочетается мужественность и внешняя холодность с искренней добротой и заботой? Со стороны он похож на диковинный цветок, растущий в самом отдалённом уголке северных широт. Словно его густые волосы — лепестки, тело — прочный стебель, который ни один катаклизм не заставит склониться к земле. И Коконой хочет подпитывать его, сдабривать своей любовью, но дикий цвет, выросший там, где всё остальное гибнет, практически не нуждается в уходе. — Всё хорошо? — беспокоится Инуи, склоняясь над Хаджиме. Поддевает указательным пальцем подбородок, прося посмотреть в глаза. — Коко? — Разумеется, блять, нет, — обиженно фыркают ему в ответ, прикасаясь к мокрой после душа коже на бёдрах. — Ты стоишь передо мной без одежды, а я тебя до сих пор не целую, Сейшу, — оставив за собой недосказанность, хитро щурится Коко, сминая крепкие ягодицы. Наверное, он буквально светится от счастья, ведь Инуи хихикает и, уперев колено между чужих ног, вовлекает Хаджиме в долгий поцелуй. На этот раз инициативу перенимает последний — он невыносимо изголодался по сладкому телу и сексуальному румянцу, который покрывает молочного оттенка щёки в моменты их близости. Тонкие пальцы медленно перетекают на внутреннюю сторону бедёр, трогают влажную, чуть тёплую кожу — той вновь овладевают мурашки, вызванные не то сквозняком от кондиционера, не то ласковыми прикосновениями. А скорее всего — всем и сразу. Не переставая терзать сладкие губы, Коконой поднимается во весь рост, подхватывает Инуи под бёдра и аккуратно укладывает на постель, меняясь с ним местами. Хаджиме всё равно на себя, ведь дарить удовольствие тому, кого любишь, вырывать из него громкие, преисполненные наслаждением звуки — высшая награда за старания. В жизни Коко всегда так — он готов расколоться на составляющие и стать жертвой, лишь бы тот, кого он выбрал, чувствовал себя счастливым. Оказавшись сверху, он слегка кусает припухлую нижнюю губу, проникает в рот Инуи языком. С упоением урчит и причмокивает, шутливо борясь за первенство в поцелуе. Гладит пальцами шею, ключицы, спускается к груди и талии, вслушиваясь в тихие, сдавленные звуки, рвущиеся из груди Сейшу — тот всегда тихий и отчасти скрытный, как какое-то мифическое создание из сказок. Коко бы сравнил его с русалкой, потому что он сам, будучи достаточно суеверным, пару раз думал, что и впрямь околдован — невозможно так сильно любить. Но это, пожалуй, выглядит излишне слащаво — к чему столько абстрактных сравнений? А вот ноги Сейшу — отдельный вид искусства и эстетики. Ими не насытиться за раз, их не описать всеми красивыми словами. В груди у Коко всё трепещет и переворачивается от мысли, что каждый сантиметр кожи на них — его, и только его. Он уверен, что с такой красотой надо в модели. Он на все сто уверен, что с такой красотой надо надевать шикарные ботильоны от Ветмо, а не дурацкие Вансы, в которых ходит каждый второй. Руки Хаджиме хаотично гуляют от щиколоток к острым коленкам, снова возвращаются к бёдрам — намеренно не переходит туда губами, так как знает, что если он приложится к ним, то не успокоится, пока Инупи не начнёт всхлипывать, умоляя довести его до оргазма. И, пожалуй, сегодня он всё сделает так, как точно понравится Сейшу. Разорвав поцелуй, Коконой жадно впивается ртом в мягкую грудь, играет языком с соском, посасывает, упоённо стонет в голос, давая Инуи послушать себя. Обнажённая ступня ложится ему на пах, надавливает, начиная медленно двигаться вверх-вниз — Хаджиме, если честно, вообще без разницы, что у него там всё натрётся и покраснеет, потому что чувствовать это — безумие. — Мх… Сними с себя штаны, — очевидно, что догадливый Сейшу думает иначе. — Нет, сначала я закончу с тобой, — с неохотой отлепив себя от чужого торса, упрямо отказывается Коко. Чтобы не медлить — вновь принимается обласкивать Инуи языком, ведёт дорожку из мокрых поцелуев вдоль ложбинки на животе — грубоватые пальцы Сейшу в предвкушении вплетаются в его кудри, исступлённо наглаживают, как бы одобряя всё то, что произойдёт дальше. Оставив последний поцелуй у основания члена, Коко широко проводит языком по всей длине, добирается до кончика, слизывает оттуда сладковатую смазку, мурчит, опуская веки — чёрт, как это вкусно. Бёдра делают волнообразное движение ему навстречу — Хаджиме плотно накрывает Инуи губами, мажет языком по горячей бархатистой коже на головке, принимаясь рисовать по ней витиеватые узоры. Опускает голову чуть ниже, лижет вздувшиеся венки, двигает шеей в нужном темпе — сильная рука на макушке сжимает волосы у корней, показывая, как надо двигаться. Ведомый ею, он вскоре заводится окончательно и теряется среди переизбытка эмоций — ему так хорошо, ему так невыносимо хорошо, что хочется упиваться Сейшу как можно сильнее. Во рту пульсирует твёрдая плоть, смазывает горло каплями предэкулята, дразнит нёбо. Сверху, от изголовья кровати, доносятся тихие, протяжные стоны — Коконой вторит им, понимая, что вскоре кончит лишь от того, как пальцы Инуи двигаются у него на ширинке, осторожно надрачивая ему через одежду. Руки мелко потряхивает — они по-прежнему не оставляют в покое облюбованные ноги, впиваются подушечками в кожу, мнут её до красноты. Он никогда не устанет от этого. Неожиданно одна ладонь скользит ниже, щекочет коленку, несдержанно хватается за щиколотку Сейшу, умоляя надавить сильнее на чёртову ширинку — Коко пофиг, что он вот-вот испачкает свою одежду спермой. Губы немеют от усердия, но он всё равно заглатывает до основания, расслабляя глотку — член Сейшу напрягается всё сильнее, становится всё больше и больше у него внутри. — А-ах… Коко, я сейчас кончу, — рвано выдыхает Инуи, изгибаясь в предоргазменных конвульсиях. — Вытащи, иначе я… Иначе он сделает то самое, чего добивается Хаджиме — последний лишь ускоряется, рычит, содрогаясь и сам. Сжимает кольцо из губ покрепче, задыхается — головка упирается в горло, не давая вдохнуть, но это даже классно — так он лучше чувствует, что всё тело накрывает долгожданный экстаз. Через мгновение пьянеет до головокружения и разноцветных пятен в глазах, и с приглушённым стоном изливается себе в бельё, не выпуская из цепкой хватки щиколотку Инупи — тот всхлипывает и кончает следом, выплёскивая вязкую, горячую жидкость на гладкий язык Коко. — Д-дурак… Она же, блять, горькая, — ошарашено вытаращив свои небесно-голубые глаза на довольного Хаджиме, с трудом произносит Инуи. Супротив своим словам, завороженно наблюдает за тем, как мутные капли стекают с покрасневших губ на подбородок — Коко крайне пошло вытягивает язык, позволяя влаге струиться дальше, а затем облизывается. И это, блять, действительно приковывает внимание. — Кому горькая, а кому — настоящий эликсир, — деловито приподняв бровь, парирует Коконой, и собирает оставшиеся капли пальцами. Инуи краснеет пуще прежнего, силясь не кинуть в Хаджиме подушкой.