Станция "Ночной бульвар"

***

— …Поставь меня на место, придурок, — шипит дикой лисицей Вакаса, гневно сверкая своими глубокими аметистовыми глазами. — Сейчас, блять, без уха останешься. По правде говоря, он особо и не борется за право вновь поймать равновесие и пройтись по гаражу Бенкея на своих двоих. Висит роскошным воротником, как на песцовом полушубке — слабый ветер, сквозящий через распахнутые ворота, едва уловимо колышет пушистую белоснежную чёлку. Мордашка у Ваки совершенно бесстрастная — и совершенная, кстати, тоже. Ни единой мимической морщинки, лишь та пресловутая аристократическая бледность, восхваляемая истинными ценителями в интернете. Акаши тоже своего рода эстет, в воображении правда. Напоследок Имауши неловко барахтается, скрещивая руки в воздухе, выпячивает верхнюю губу и куксится — выглядит вроде смешно, а вроде и мило. Не знает Такеоми, как безошибочно выразиться, потому что в голове отстукивает по чёрно-красному колёсику ритмичное «вот бы мне этот куш сорвать». Все в их компании знают, что ругань Вакасы в отношении Шиничиро на деле являет собой чистейшей воды фарс, необходимый исключительно для того, чтобы Сано лишний раз не расслаблялся. Тому, по всей видимости, угрозы эти прямо параллельны, как езда на скорости вдоль дорожных отбойников — он лишь беспечно посмеивается. Покрепче перехватив недовольного Имауши за осиную талию — футболка хоть и огромная, но соблазнительно просвечивает, — Шин пыхает сигаретой, точно паровозик из мутного мультика. Маневрирует с недовольным пассажиром вдоль рядов пустых канистр и коробок, обходит потрёпанную Бенкеевскую Еву, накрытую брезентом. — Девушка должна быть как швейцарские часы, — шутливо хрюкает Араши. Прикладывается к бутылке Бада, шумно отхлёбывает, сдабривая сверху горстью сухариков, купленных на развес в какой-то местной пивнухе и, поймав грозный взгляд Вакасы, примирительно продолжает: — Ну, чтобы мужчины на руках носили! Не знаешь эту фразу, что ли? Такеоми неопределенно ухмыляется, сжимая фильтр Бонда с кнопкой большим и указательным. Давит шарик до хруста, от души затягиваясь сладко-горьким дымом, который скоблит по глотке острейшими — точно редкие улыбки Имауши, — лезвиями. — Вака в сто раз лучше, чем швейцарские часы, — сквозь стиснутые зубы бубнит Шиничиро, подмигивая развесёлому Кейзо, и переступает через ящик инструментов, приближаясь к месту для компанейских посиделок. В косых лучах кружится вихрем встревоженная пыль — Сано сегодня необычайно активный и весёлый. Носится туда-сюда слоном в посудной лавке, задевает то строительный мусор, то железяки какие-то, смеётся. — Ой, кто бы, блять, спорил! Эх вы, голубки, — размяв бычью шею, Бенкей дотягивается до покрышек, на которых лежит кусок ДСП — бюджетная альтернатива туристическим столикам. Роется среди закусок и гаечных ключей в поисках чего-то, хлопает по бокам спортивных шорт, затем легонько тыкает локтем присоседившегося Акаши. — Эй, Оми, дай жигу. — На, — скупо бросает тот, выуживая из кармана черный Крикет. Протягивает не глядя, машет кистью нетерпеливо — нельзя ему отвлекаться от созерцания того, ради чего примчался сюда по первому зову. Бенкей ловит огниво — уже через пару секунд чиркает кремнем, с нескрываемым удовольствием подкуривая самокрутку. Странное дело — на фоне всеобщего веселья Такеоми ощущает себя дымящим копотью крематорием. Свербит под ложечкой весь день, покалывает живот чем-то холодным, будто кубики льда для виски съесть заставили. Акаши кривит щекой, задумывается, облокачиваясь ладонью на бедро. Не с той ноги встал, что ли? — …Всё же папиросы попизже, — цедя крепкую дымку толстым носом, причмокивает Кейзо. Вытягивает руку перед своим лицом, разглядывает сизую струйку, тянущуюся к низким металлическим сводам. — Вроде дорогой табак, но вкус такой, будто лопухи в смоле обваляли. А вообще, курение — пагубная привычка, опасная для здоровья. Минздрав предупреждает, — пригубив самокрутку ещё раз, флегматически произносит он. — И это сейчас говорит человек, воровавший у деда сиги в начальной школе, — скучающе тянет Имауши, констатируя факт, который заведомо будет нечем крыть — они с Араши с пелёнок знакомы. Изворачивается, словно ласка, выглядывает из-за руки Сано, хлопая длинными ресницами. — Шин, харе играться. Отомщу ведь так, что охуеешь. Голос у Вакасы тихий и гипнотизирующий, как шелест дождя непроглядной ночью — любые многоэтажные конструкции из блатняка и мата, звучащие из его уст, буквально убаюкивают. Такеоми, бывало, донимал себя вопросами о том, какие трели воспроизводят голосовые связки Имауши, когда Шиничиро трахает его. — Может, мы музычку подрубим? — как бы невзначай игнорирует угрозы Сано и радостно улыбается, по-хозяйски похлопывая по чужой пояснице — Вакаса отзывается обессиленным полувздохом-полусвистом и вновь обмякает. — Могу свою включить — у меня ди-джей самый-самый. На монтажке все парни балдеют, — гордо вздёргивает подборок Шин, глазами указывая на Имауши. — Хах, я тоже уверен, что будет клёво, — поняв намёк, кивает Бенкей. Оглядывается на белоснежную Сильвию, припаркованную поперёк въезда, привстаёт со стульчика, прислушивается к голосу улиц. — Громко не надо только, а то Михалыч ругаться придёт, — вскинув указательный палец вверх, наставляет он — на Тухлинке каждая собака знает, что со сторожем в этом гаражном кооперативе шутки плохи. Если его в самом деле собаки через чёртовы рога и куличики обходят, прыгая по промзонам и железнодорожным развязкам, то людям и подавно не стоит напарываться. — …Понесёшь меня вот так ещё и до машины — точно тебе втащу, — шумно выдохнув, твёрдо говорит Вакаса, несильно шлёпая по спине Сано кулаком. — Поставь на место, в последний раз предупреждаю. — Всё-всё, не злись, — заслышав обиду в интонациях Имауши, идёт на попятную Шиничиро. Роняет бычок на бетонный пол, проезжается сверху ногой. — Готов? — уточняет он, обернув голову, и подхватывает парня под живот. Сано аккуратно спускает изящное тело вниз — Такеоми засматривается на свежие засосы, алеющие на шее, но морщится от очередной глубокой тяжки, обжигающей горло — мягкие ткани пробирает на туберкулёзный кашель. Надсадный такой, противный. Дабы не выглядеть немощью, задерживает дыхание и щёлкает языком, постепенно выпуская остывающие клубы дыма в затхлый гаражный воздух. Мажет зрачками по тонким щиколоткам Имауши, торчащим из-под джинс, поднимается выше к худым ногам и узким бёдрам. И отчего жизнь кому-то даёт благодатную почву, вешая подковку-невидимку над дверной рамой, а кому-то щедро отсыпает капитального невезения, состоящего из сплошных осечек? Досадно. Акаши отклоняется в сторону, тушит окурок о стену — ему не особо-то стыдно за то, что бросает нескромные взгляды на Имауши и Шиничиро. Если хорошенько призадуматься, то роль стороннего наблюдателя не так уж плоха, особенно при наличии хорошей фантазии — Такеоми давно испытывает влечение к телу Имауши, просто потому что он красивый и сексуальный. А ещё строптивый и прямолинейный, что ничуть не умаляет его природной грации. Родство душ и взаимопонимание для Акаши, скорее всего, не больше, чем слова, написанные чёрным по белому. Он отдаёт предпочтение лёгкому флирту, имея смутные представления насчёт собственных изъянов и первопричин, послуживших их фундаментальной основой. Кто бы в здравом уме лез под встречные юбки, не упуская ни единого шанса на кратковременное развлечение? Правильно — либо жалкий аутсайдер, либо нимфоман. Либидо у Акаши отнюдь не сумасшедшее, он слишком бездеятельный для того, чтобы прослыть мачо и обрасти слухами про свои эротические похождения. А додумывать дальше не хочется. — Может, есть какие-то предпочтения? — выглядывая из тачки, Шиничиро окликает их с Бенкеем. — Да похуй как-то, — наобум басит Кейзо, откидываясь спиной на прохладную стену — повезло, что гараж скрывается в тени деревьев, иначе бы поджарились все, как в духовке, — и снова присасывается к бутылке. — Потом скажешь, что хуйню слушаем, — обернувшись через плечо, безразлично отрезает Вакаса и с важным видом ерошит жёсткую смоль чёрных волос. — …Не-а, не скажу, — залпом опустошив бутылку, расслабленно хрипит Бенкей, глухо бухает днищем тары о пол. — Вот ведь засранцы, глянь, Оми. Ни стыда, ни совести, — беззлобно стебётся он. Но единственный, кого сегодня никак не тянет на разглагольствования — Акаши. Сосредоточенный взгляд серо-голубых радужек улавливает, как пальцы Шиничиро плавно проскальзывают широкой дугой по худой спине, оглаживают линию бёдер, и медленно сжимают аккуратную ягодицу — чёткие контуры выделяют золотые лучи, юрко ныряющие под крышу. У сидящего на складном табурете Такеоми, несмотря на шрам, с остротой зрения порядок — подсекает любую хрень, даже ту, которую видеть не хочет. Пожалуй, эту хрень он хочет и не хочет видеть одновременно — вроде нравится пялиться на тело Вакасы исподтишка, а вроде и досадно как-то, что ему Имауши без раздумий и предупредительного в воздух с вертухи череп проломит, если посмеет приблизиться. Хочется уйти ненадолго, обмозговать суть происходящего в клочке очерствелых внутренностей, сжимающихся в бесформенное нечто под рёбрами. Заточенный на пересчёт купюр и хвастовство мозг деликатно молчит, поэтому Такеоми, помешав кашу в тугом котелке под черепной коробкой, неожиданно встаёт и идёт к выходу: — Я за шаурмой схожу, тут вроде была одна где-то, да? — Да, около Тухлинки прямо, — наскоро поясняет ему Бенкей. — Захвати ещё Бада в «Шестёрочке», я тебе на карту скину, ок? Только из холодильника, иначе пить невозможно. — Без проблем, — откликается Акаши, и покидает тёмные застенки. Небо шпарит зноем, проникая лучами сквозь кроны деревьев, окруживших гаражи. Среди стройных рядов однотипных приземистых построек, из глубины которых решил свинтить Такеоми, кипит жизнь — в таких же распахнутых воротах в спасительном полумраке возятся какие-то дядьки, матюкаются, грохочат инструментами и басистым смехом. Спину, облачённую в чёрное, настигают отголоски знакомых треков — Вакаса и Шиничиро любят по приколу послушать всякую хрень, сквозящую эпохой канувших в небытие девяностых. Хотя, Акаши порой кажется, что конец прошлого тысячелетия затихарился где-то здесь, в молчаливых столичных тупиках, опоясанных промзонами и подворотнями. — Эй, меня подожди! — раскат непривычно громкого голоса застигает Такеоми на очередном повороте по направлению с той самой сторожке легендарного Михалыча, стоящей на въезде в ГСК. Акаши послушно останавливается, оглядываясь назад, окидывает знакомый силуэт бесцветным взглядом. Над раскалённым асфальтом дрожат иллюзорные серебристые лужи, а статная походка идущего вперёд Вакасы представляется Акаши самой издевательской частью этого зыбкого миража — зной ещё пережить можно. Внутри подслеповато тычутся в кости нелепые догадки, пищат и скребутся, словно новорожденные котята. И это напрягает до кома в горле — Такеоми копается в карманах в поисках сигарет, чертыхается, вспоминая, что оставил пачку на столе. — Шин и Бенкей будут Евой заниматься, попробуют в порядок привести, — поравнявшись с ним, вещает Имауши. Потягивается, разминая затёкшую спину, щурится хитрой лисицей: — Мне там сейчас делать нечего, а вот воздухом подышать — благое дело. Радужки у него переливаются перламутром, сверкают из-под полуопущенных век проёбанным джекпотом — неловко в них глазеть, но оторваться невозможно, будто вляпался Акаши по самое не балуй. По самые яйца, точнее. — Какой же тут воздух? — иронично усмехается он, ощущая себя ужом на раскаленной сковородке — молчать совсем не хочется, раз выпал шанс прогуляться вдвоём, а говорить по-сути не о чем. — Тут же железка в сотне метров, от неё грязи много. — А прямо за железкой — парк, — охотно оспаривает его мнение Имауши. — В экологии я нихуя не смыслю, зато могу сказать честнее — заебался я сидеть без дела, решил составить тебе компанию. Так устроит? Неоднозначно фыркнув, Акаши мотает зрачки по плоским крышам, по траве, пробивающей себе дорогу сквозь бетонные стыки, по засыпанным щебнем ямам. Самозабвенно мнёт внутренности карманов, чувствуя, как голова мутнеет. Это какая-то ошибка — он не влюблён, нет, бредни какие-то, прекратите. — …Устроит, — старается не подавать виду Такеоми, косясь на строгую морду Михалыча, сидящего за газетой у дверей сторожки. — Отлично, тогда пошли скорее, я жрать хочу, — подгоняет его Вака, выныривая за пределы охраняемой территории. Обгоняет и разворачивается, двигаясь спиной вперёд. — И сидра ещё. Вишнёвого. Акаши смотрит ему в глаза и думает, что Имауши жутко капризный, но это чертовски нравится. Их снова обступают серые ряды гаражей, более тихих и пустынных. Шелест щебня на обочине кажется оглушительно громким в кромешной тишине. Такеоми вздыхает — Вакаса выглядит таким недосягаемым, что немного грустно топтать подошвами пыль рядом с ним. Он колючий, как ёж, своевольный… Но как же так? Почему он вместе с Шиничиро? — Эй, Оми, — пальцы Имауши резко хватают запястье и тащат недоумевающего Акаши куда-то за угол. — Что-то не так? — внезапно сиплым голосом вопрошает он. Через секунду его толкают в тень какой-то щели между коробами, прижимают к стене. Серо-голубые глаза ошарашенно таращатся в бездонные аметисты напротив, и Такеоми чудится, что он за мгновение упал в пучины бескрайних полей, поросших люпинами. — Послушай, Оми, — Вакаса находится в такой непростительной близости, что Акаши ощущает его дыхание у себя на шее. — Тебя ничего не смущает? — он буквально обезоруживает своим соблазнительным шёпотом, склоняя голову набок. …Хищник, — давится Такеоми в немом восхищении. От белоснежных волос сквозит чужим прохладным утром и чужими сигаретами, но всё равно до боли хочется убрать эту чёлку в сторону. Хочется запустить пальцы в волосы, сжать у корней. Хочется поцеловать. — Меня? — пересохшим ртом мямлит Акаши, исступлённо разглядывая это умиротворённое лицо вблизи. — Не знаю, а есть причины задуматься? На губах Вакасы проскальзывает мимолётная улыбка. Он кладёт ладони на чужой торс, поднимается на носочках, упираясь носом в чёрно-белые пряди — Такеоми отчётливо слышит, как тот приоткрывает рот, силясь что-то сказать. Умереть бы в эту секунду, потому что грудь бездумно разрывается на части. Раздаётся протяжный гудок электрички, набирающей скорость после отправления со станции. Стук колёс о шпалы перебивает и поглощает напрочь мягкое дыхание Имауши. Такеоми же не смеет двинуться, страшась испортить такой интимный момент. Душу бередит необъяснимо приятное чувство, наталкивающее на воспоминания о поцелуях Сано и Вакасы, которые он запоминал урывками. Прочно ощущал собственную ненормальность, пытаясь восстановить их в памяти и перенять на себя. Теперь испытывает это наяву — шелковистые локоны щекочут щёку, между точёным станом и его телом всего несколько сантиметров, а сопит Имауши так, будто не решается сделать первый шаг. Возможно, то, что происходит между ними сейчас — неправильно и аморально, но Такеоми готов поклясться жизнью, что не расскажет Шиничиро ничего, прикоснись Вакаса к его губам хотя бы на мгновение с той же нежностью, с которой он ластится к своему парню. Однако, дальше появились бы определённые трудности. Позволила бы гордость разделять это изумительное тело с кем-то ещё? Резь в горле и теснота в лёгких намекают — не позволила бы. Он бы не отдал потом. Он бы, хоть и не блещет ни успехами в работе, ни собственным авторитетом, попытался бы сделать всё возможное, чтобы Имауши был только с ним. Когда грохот со стороны железной дороги постепенно стихает, скованное страхом тело Такеоми резко преисполняется нерушимой уверенностью — если Вакаса опасается податься навстречу первым, то он возьмёт груз вины на себя. Осторожно протягивает взмокшую ладонь к макушке Имауши, бережно притрагивается к белоснежным локонам. — …Оми, послушай меня сейчас очень внимательно, хорошо? — подаёт спокойный голос Вакаса, поднимаясь кистями к плечам. Сжимает, массирует, касаясь влажными губами уха — у Акаши снова подгибаются колени, и он покорно застывает в ожидании: — Я сделаю вид, что сейчас ничего не было, потому что Шин считает тебя своим лучшим другом, — шёпотом продолжает Имауши, с каждым словом всё сильнее сдавливая плечи под прессом своих пальцев. — Но если я ещё хоть раз почувствую, как ты ебёшь меня глазами — ебать будет уже нечем. А теперь клешни убери свои, урод.