***
Короткая трель рингтона разбавляет негромкий, но крайне нудный трёп каких-то актёров, мелькающих на широком плазменном экране. Риндо сонно косится на мобильный, валяющийся на журнальном столике и, недовольно поморщившись — кого там нелёгкая принесла? — отворачивается от мерцающих кадров и светящегося дисплея. Ныряет лицом в густые волосы Рана, струящиеся плавными волнами по плечам и обнажённой груди, забывается в слабом запахе ментолового шампуня, сходящегося с табаком — дурманящая разум морозная вишня заменяет кислород в лёгких. Риндо нравится, он лезет дальше, ведёт кончиком носа по шее, шумно вдыхая остатки дыма крепких ягодных сигарет, которым насквозь пропитаны не только шелковистые пряди, выплавленные из двухцветного золота — одно тёмное, как ночь, другое напротив — яркое, точно солнце, пробивающееся сквозь узкий просвет между плотными шторами. Ровный луч падает на лодыжки, немного припекает, распускает по телу приятное, трепетное тепло, хотя Риндо, тонущего средь пленительного запаха, исходящего от кожи Рана, не до конца ясно, в небесном ли светиле дело, или же в его старшем брате, кроме которого он никому не придаёт значения. — …Тебе написали, проверил бы, — через пару минут тишины, которую тревожили лишь редкие сигналы клаксонов с кипящей жизнью Верской да надоедливые фразы из колонок, вполголоса напоминает старший Хайтани. Риндо старается не подавать вида, что прекрасно впитывает не только его слова, но и влажное дыхание, обжигающее ухо — хочется продлить момент, пока мурашки невольно осыпают широкую спину. Ран будто видит насквозь — накрывает её своей изящной, несопоставимо небольшой ладонью, проходится вдоль почти неощутимо. Её явно недостаточно для того, чтобы обхватить хотя бы лопатки или очертить больше пяти позвонков к разу, но лежащему на боку младшему Хайтани всё равно кажется, будто его с головой укрыли пуховым одеялом. Лёгким таким, уютным и мягким, как кокон шелкопряда — хочется позабыть о существовании мира вокруг, перевернуться на живот, развалиться ленивой звёздочкой и окунуться в сладкую полудрёму. Чуть прохладные пальцы Рана всё скользят и скользят по телу, рисуя новые картины поверх извилистых линий парной татуировки, навечно вбитой чернилами под кожу — Риндо несокрушимо уверен в том, что она никогда ему не разонравится, ведь клыкастая пасть змеи и нежные лепестки цветка, которые при небольшом отдалении складываются в единый иссиня-чёрный узор — один из многочисленных символов их с Раном неразрывной связи, текущей багровыми нитями по жилам. — Малыш, ты засыпаешь? — старший Хайтани переходит на свистящий шёпот, перебирается ладонью на голову — притихший в его руках Риндо чувствует, как подушечки легко наглаживают затылок, постепенно убаюкивая, и расслабленно мурчит в ответ, давая понять, что он ещё тут, а не по ту сторону сознания. Ран умильно хихикает и коротко целует его в висок — младший мгновенно растворяется в нотках любимого голоса и этих тонких губах, без затруднений затмевающих собой всё сущее, будто весь мир, щедро накормленный бредом о том, что правильно, а что — дикость, вот-вот падёт ниц перед ними двумя и изменится в одночасье. Разговаривать не то, чтобы лень — атмосфера праздного безделья, в которую Хайтани по уши провалились несколько часов назад — едва мать с отцом отправились в долгое путешествие до загородного дома их друга, — подкрепляет нежелание Риндо обращать внимание на что-либо, за исключением брата. Мир — фон, а у Хайтани-младшего с этим фоном как-то раз случился полный дисконнект. Губы растекаются в еле заметной улыбке — действительно, для кого он живёт, если не для старшего брата? Иногда в судьбу хочется верить, несмотря на то, что даже бескрайнее небо не одобрило бы их с Раном странный баланс — складывается впечатление, будто именно судьба девятнадцать лет назад благосклонно спустила со своего барского плеча безграничное счастье, адресованное ещё не родившемуся Риндо. Живое счастье — из плоти, крови, гиацинтовых радужек в золотом плетении и сплошного безмолвного восхищения, — без которого душа младшего Хайтани наверняка была бы нечеловечески пустой, если была бы вовсе. Единственная отдушина Риндо, его главная причина стремиться к чему-либо и держаться на плаву сейчас лежит рядом и размеренно дышит в вихрастую макушку, и без неё — нельзя. А на остальное плевать по большей части. — …Знаешь, мне так похуй на эти сообщения, — согласившись со своими мыслями, вяло бормочет Риндо в длинную шею. Оплетает Рана руками ещё крепче, мечтательно закрывая глаза. Под дрожащими веками мелькают кадры из счастливого будущего — вот бы без опаски проводить вместе сутки напролёт, не скрывая своих чувств от посторонних глаз. — М, ты всё-таки не спишь? — с долей удивления вопрошает старший Хайтани. — Угу. Почувствовав грудью слабый кивок, Ран ловит указательным пальцем подбородок младшего брата, приподнимает, и медленно припадает тёплыми губами ко лбу, одаривая Риндо ещё одним безмятежным поцелуем, несущим в себе столько нежности, что от неё внутри всё переворачивается и переливается через костяные борта́ сладким вишнёвым киселём, ранее плескавшимся вязкой истомой под рёбрами. Младший Хайтани прекрасно чувствует, как жар падает немного ниже, приятно обжигая стенки брюшины, и концентрируется меж бёдер буйным половодьем, которому будет явно недостаточно невинных ласк. Риндо не такой уж терпеливый, как может показаться с виду, и сдерживать себя в рамках не желает ни секунды — окончательно проснувшись, он инстинктивно вскидывает голову и тянется к брату в поисках следующего поцелуя. Сердце дрожит, обливается вскипающей кровью — ещё, так хочется ещё. Он впивается губами в губы Рана жадно и ласково одновременно, прихватывает нижнюю, рьяно толкается языком между — старший хихикает и податливо раскрывает рот, позволяя ощупать кончиком своё нёбо и щёки. Его пальцы сжимают плечи, бездумно поглаживают твердеющие от напряжения мышцы — младший рвано выдыхает, ловит язык старшего Хайтани, проникает глубже, делится своей слюной, вовлекая Рана в долгий, глубокий поцелуй — шумные причмокивания, оглушительные до звона в ушах, наполняют зал. Риндо не нужен ни кислород, ни углекислый газ, ни озоновый слой — влажное сопение брата, обволакивающее его так, что тело пробивает разрядом тока, отражающимся ударом дефибриллятора точно в грудь, даёт ему всё необходимое для существования на этой планете. Крепкие руки с силой прижимают Рана к бархатистой обивке дивана — через мгновение младший уже нависает сверху, зажимая узкое, изящное тело своими массивными бёдрами. Старший Хайтани азартно углубляет поцелуй, сдвигая пальцы со скул на заднюю сторону шеи — притягивает Риндо ближе, теснее, чтобы тот навалился на него всем своим весом. Внизу, на домашних брюках, уже недвусмысленно и нисколько не смущённо выпирает твёрдый бугорок — младший трётся о него своим, охает в глотку Рана, не прекращая давить на возбуждённую плоть сквозь одежду. — …Растянешь меня? — прервав поцелуй на секунду, с пошлой улыбкой просит старший Хайтани. По его припухшим губам стекает слюна, пленительно сверкает в рассеянном отблеске солнечных лучей — Риндо осоловело читает каждую букву, которую выговаривают красивые алые линии, согласно мычит, приникая к ним вновь. Покусывает, оттягивает, сминая Рана ртом и руками — соски у него твердеют, несмотря на то, что подушечки греют их. Огладив грудь, ведёт с нажимом по выступающим рёбрам, сглаживает колючие мурашки, лижет подбородок, обводит языком острую линию челюсти — Ран тихо стонет, изгибаясь в пояснице, вытягивает шею, ёрзая щекой по постели. Из приоткрытого рта вырываются полные наслаждения звуки — старший Хайтани тихонько постанывает, непрерывно наблюдая за тем, как двигаются руки младшего, которому кажется, будто вся кожа тянется к нему, желая соединиться везде, где это возможно. Риндо готов дать Рану всё, на что вообще способен, будучи обычным человеком, не обладающим никакими чертами сказочного героя, имеющего право и возможность рубить головы всем, кто их осудит. — Хочешь, чтобы я тебе вставил? — спускаясь к шее, сбивчиво тараторит младший. Скользит по ней губами, продолжая осыпать брата нежными поцелуями — тот в предвкушении облизывается, глядя на пальцы, хаотично мнущие его кожу у тазовых костей. — Хочу, чтобы ты вбивался в меня плавно и медленно, — закусив губу, возбуждённо бормочет Ран. Кладёт свои кисти поверх ладоней Риндо, надавливает — возьмись покрепче, — совершая томительно долгое волнообразное движение, и дразняще всхлипывает, имитируя предоргазменную дрожь. — Вот так хочу, малыш, — всматриваясь в сиреневые глаза брата, ослепляющие пронзительными — до небес и космоса — прожекторами. Неоновый кант ярких радужек блестит так, будто Риндо в эти мгновения окончательно теряет связь с реальностью — он вымученно взрыкивает, полосуя губами по угловатым линиям татуировок, и начинает свой путь вниз. Вбирает в рот кожу, ласкает бёдра сквозь брюки, медленно-медленно оттягивая резинку вниз — Ран слышит, как ткань шуршит, сползая с кожи, запускает руки в волосы брата, стонет, хватая ртом воздух, пропитанный удушающим Блэк Орчидом. Язык Риндо вырисовывает по впалому животу мокрые дорожки, губы оставляют после себя розоватые пятна. — А-ах… Ринни, скорее, — подгоняет его старший, сгорая от желания ощутить член брата внутри себя. — Растяни меня, пожалуйста, растяни и трахни, — бредит он, ощущая грубые пальцы у гладко выбритого лобка. Их тут же заменяют на рот и зубы, мелко покусывающие кожу вокруг пульсирующего клубка незащищённых ничем мышц. Риндо полностью стягивает с ягодиц старшего брата дурацкие штаны, меняет положение, устраиваясь у него между ног, восхищённо смотрит на истёкший смазкой член с натёртой до красноты головкой, боясь наброситься на Рана, как оголтелый. — Может, я схожу за смазкой? — с трудом спрашивает он, ловя глазами нездоровый блеск расширенных до упора зрачков — старший Хайтани ничего не употребляет, но выглядит так, будто реально под кайфом. — Мх… Не надо, хочу чувствовать тебя лучше, — Ран охотно выпускает свои хотелки наружу, взглядом указывая вниз, между своих ляжек. — Я люблю твои пальцы не меньше, чем член, малыш. Войди ими, прошу, — страстно хрипит он, качая бёдрами в каком-то дико сексуальном танце. Громкий щелчок в висках, который чудится младшему Хайтани, ввергает его в то состояние, когда невозможно подхватывать чужую спину без глубоких борозд на ней — как ни отмахивайся, а замашки садиста в нём сидят так же прочно, как и любовь к стонам и нежным улыбкам Рана, распластанного перед ним на широком диване. Риндо в последний раз окидывает практически полностью помутнённым взором струящиеся золотом волосы, обрамляющие скуластое лицо брата и, облизнув пальцы, забрасывает одну ногу старшего себе на плечо. У него остаётся лишь голос — кислород, и податливое тело — основа дисконнекта с реальностью. Он вводит первую фалангу резко — как нравится Рану, — перехватывает тонкую голень под колено, толкает к дивану до сдавленного, довольного вскрика старшего Хайтани, продвигается глубже — вокруг него расслабляется и дрожит горячий бархат, принимая пальцы дальше. Внутри так хорошо, что не терпится дотронуться собой там, где это необходимее всего — дыхание сбивается заранее, в голове беспощадно сбоит система, кроша в труху нейронные связи. Риндо нравится ломаться и восстанавливаться заново, насыщаясь братом. — Подними вторую ножку, — гортанно просит он, продолжая разминать Рана. Тот выполняет просьбу немедленно — младший Хайтани облокачивается на неё бедром, придавливает так, чтобы раскрыть ягодицы пошире, входит глубже, массируя чувствительные точки. Сгибает палец, добавляет следующий, скользит внутри и давит туда, где находится простата, стараясь подмечать все смутные эмоции, мелькающие на розоватом от возбуждения лице Рана — тот всхлипывает уже по-настоящему, дёргает кадыком, стараясь насадиться самостоятельно. Фаланги у Риндо короче, чем член, и гораздо тоньше — старшему Хайтани мало тех ощущений, которые есть сейчас. Он импульсивно сжимается, плотнее берёт в кольцо грубоватые подушечки, стимулирующие его. Голени потряхивают, пальцы хрустят от удовольствия, потому что у Рана всё тело зудит и горит от инстинктивного непонимания того, почему так мало. — Глубже, малыш, пожалуйста, — капризно хнычет он, всматриваясь в любимое лицо с его неизменным суровым выражением, где эмоции прослеживаются лишь по кайме глаз и сиреневому неону в их бескрайней глубине. — Может, тогда я заменю их на член? — вонзив пальцы внутрь до самых костяшек, шепчет Риндо в губы брату. Мягко целует их, спрашивая разрешения на продолжение — не рановато ли? Ран отрицательно мотает головой, вздрагивает, напрягая взведенный член — ему не рано, ему почти поздно, потому что запросто может кончить от одних лишь рук брата. — Хорошо, — выдавливает из себя младший, высвобождаясь из темных пут одежды. Во рту ужасно сухо — там мало не только влаги, но и выразительных слов, танцующих мотыльками под крепкой грудью. Страшно дышать ради кого-то настолько восхитительного, но младший Хайтани давно переборол свои опасения и заменил их на необъятные чувства, которыми он готов осыпать Рана на протяжении всей жизни. Помогая себе рукой, он нежно прижимается телом к бёдрам старшего, водит головкой на пробу, размазывая предэкулят — оба любят пожёстче, погрубее, но грубость у них особая. Отличная от общепринятой, как и они сами. Она тесно переминается с ласками и страстью, с осторожными прикосновениями — всему есть предел, — и применению силы — тоже. Отвлекая Рана от возможных саднящих ощущений внизу, Риндо приникает губами к его, целует нерасторопно, сминая под своим напором мягкий рот старшего, и начинает постепенно входить — он чувствует, как дрожат любимые ноги, как лихорадочно вздымается грудь брата, поэтому замедляется, давая время привыкнуть, однако полностью не останавливается. Старший Хайтании цепляется пальцами за лопатки, лихорадочно водит по ним, силясь не вцепиться до крови — Риндо утешает его, исцеловывает лицо. Ласкает щёки, нос, губы, подбородок, лоб, трётся носом, пылко выдыхает на ухо звучные, басистые стоны — он младше, но порой выглядит и ведёт себя так, словно ему не семнадцать, а гораздо больше. Ран жадно требует новых прикосновений, смыкается внизу так, что из лёгких обоих невольно вырывается непостижимо громкий, синхронный стон — Риндо сразу же затыкает брата своим ртом и начинает двигаться чуть быстрее, вбиваясь глубже и глубже. Внутри очень горячо и узко — тело у старшего Хайтани очень тугое от того, что снизу он бывает нечасто. Выходит, что каждый раз, когда он просит трахнуть его, получается как в первый, и младшему невыносимо хорошо вводить себя туда, где его принимают с нетерпением и трепетом по татуированной коже. Он обхватывает ляжки брата руками покрепче, вжимает обе в диван ещё сильнее, чем прежде. Плавно толкается, придерживаясь умеренного темпа — Рану до дури хорошеет, если резко ускориться под конец и выбить из его лёгких весь воздух, а потом придушить своими губами, не позволяя сделать ни одного полноценного вдоха. Бёдра Риндо двигаются сами по себе — выверенно, точно, чтобы задевать всё, что приносит старшему удовольствие. По тонким губам Рана сквозь непрерывный поцелуй скользит игривая улыбка, вводит в транс, из которого невозможно выкарабкаться, хватаясь за тонкие ветви пальцев и длинную гущу волос — младший Хайтани сопит, цепляется ногтями за внутреннюю сторону бедёр брата, опасаясь разодрать их до крови. Внутри него живёт крайне жестокий человек, которого он страшится выпустить наружу, ведь тогда в Ране очнётся точно такой же монстр — их гармоничная комбинация легко сломает обоим жизни и закроет путь в безмятежное настоящее. Риндо боится, что когда-нибудь не сдержится и выпалит всё родителям, а потом набросится на отца с кулаками, отстаивая их с Раном право на запретные для остального мира отношения. Ему не страшно пострадать самому, но подставить брата… — А-ах… Быстрее, быстрее, — развязным полустоном прерывает его мысли старший Хайтани, и всё-таки царапается — попадает ягодицам, через которые он лихорадочно пытается вдавить в себя крепкое тело поглубже. От одного лишь звонкого голоса и затуманенного негой взгляда Риндо взрывается и начинает бешено вдалбливаться в это сексуальное тело. Сопит натужно, в безумном экстазе слушает мокрые шлепки кожи о кожу, понимая, что вскоре кончит. — А-ах… Ещё сильнее, умоляю, блять, — хрипит старший Хайтани от удовольствия, закатывая гиацинтовые радужки к верхнему веку.***
— Эй, Ран, — заметив в фарфоровых руках знакомую пачку красного харвеста, полголоса зовёт Риндо. Спешно обувает кроссовки, распрямляется в полный рост, рассматривая статную фигуру брата, ждущего его у порога. — Что такое, малыш? — сладко тянет он, пребывая в приподнятом настроении после секса и совместно принятой ванной. Делает шаг вперёд, нежно касается губами щеки — младший Хайтани невольно краснеет, потупляя взгляд — поразительно, что во время секса эмоции почти не овладевают им, а в самых элементарных вещах он мечется, словно и впрямь совсем маленький, — и вдыхает глубоко аромат вишнёвого дыма с тяжёлых кос, щекочущих скулы. В организме внезапно возникает странная потребность — дышать тем же, чем дышит Ран, — ворочает невинные, чистые от смол бронхи. Тренер говорил, что курение опасно для боксёра, но ещё опаснее для известного среди юниоров Риндо — сродни смерти, пожалуй, — ощущать нехватку старшего брата в крови, потому что аппетиты только растут с годами, а Рана больше не становится. — …Дашь покурить? — поразмыслив всего пару секунд, немного смущённо выпаливает Риндо, и просяще глядит на донельзя удивлённого старшего Хайтани.