***
Бенкей прост, как три копейки; прозрачен, как вода в бутылке, и оттого его ухаживания нельзя назвать беспалевными — они бьют в колокол так громко, что вся столица скоро прознает о его планах на Вакасу. Вакаса уже прознал, например — при первом же приглашении в кафе, проговоренным под пристальным взглядом исподлобья, потому что иначе Кейзо со своей почти двухметровой высоты глядеть не умеет. Что было примечательно в этом приглашении? Сам его факт. Не в бар, не в клуб под руку с ужратым Такеоми, не на вписку к Шиничиро, а именно вдвоём, и именно в кафе, ещё и в центре города, почти у Микитской. В кафе, где стойко пахнет булочками с корицей и арабикой премиальной обжарки, где играет какая-то попса, где официантки бегают с голливудскими улыбками и приносят к столу маленькие чашечки с рисунками на сливочной пенке. План Бенкея был до безобразия элементарен — он, видимо, положился на науку поколений и собственную интуицию. Забегая вперёд, подобная стратегия безусловно проигрышная — Вакасу не прикалывает занудное времяпровождение. К тому же, раздражающе-шаблонное — карикатурных стенд-апов про свиданки в кафе не счесть. Не прикалывает абсолютно, и всё-таки Имауши неожиданно соглашается, уверяя самого себя в том, что делает это чисто из спортивного интереса, а не из-за того, что в груди издевательски полыхнуло. И уж точно не из-за того, что заметил, как толстые пальцы Араши дёргали несчастную пачку сигарет, пока он озвучивал своё приглашение. Её-то за что, картонку эту бедную?***
Кейзо, суетливо трущийся у подъезда, окруженного молодой зеленью, из-за своего телосложения, снежного ёжика волос и выбеленной бородки похож на обалдевшего от жизни белого медведя, по нелепой случайности затесавшегося в леса́, отмеченные территориальным делением на столичных картах. Он вроде нервничает, а вроде и нет. То стоит скалой, то ворочает свою неповоротливую, коренастую фигуру с перил на лавку. С лавки на перила. Потом на ступеньки. Наконец, не выдерживает: окончательно и бесповоротно валится задницей на скамейку, суровыми глазами — в телефон, в ухо — наушником, и сразу же музыку погромче. Вакаса долго собирается, и Бенкею это как дважды два известно, но нервишки шалить от знания не прекращают. Под грудными мышцами зудит всё сильнее, у́хает в такт перезвонам гитарных и клавишных, стягивает в узел волнение от предвкушения, потому что они будут вдвоём, потому что такого не было ещё со времён старшей школы. «…У меня плохие мысли» — с грустной улыбкой напевает вокалист, и совсем не хочется преждевременно подпевать ему, потому что Кейзо оптимист, хоть со стороны и не видно ничего, кроме нависших надбровных дуг, холодного взгляда и бычьей шеи. Подняв глаза вверх, он зачем-то пытается вспомнить, какое из окон — то самое. Задумчиво шагает от рамы к раме, от стекла к стеклу, застревает между стыков и потресканных панельных плит, потому что память подводит. Приходится закусить щёку и перебросить тяжёлый взгляд на разноцветную клумбу, отгороженную раскрашенными покрышками, да закурить вторую по счёту. Июньские вечера уютные, шумные от вездесущих прохожих и ласточек, пикирующих в жёлто-зелёном свете, непривычно мягком после трескучих морозов. «…Ты думаешь, я злой, себя пугаешь» — продолжают петь в наушнике, и Кейзо фыркает, облегчённо выдыхая сизый дым — нет, Имауши про него так точно не думает, вот ничуть. Внезапно проскакивает мысль — как же осточертели льдистые, многоэтажные скалы Дарьино, куда Араши переехал несколько лет назад, потому что вызвался присматривать за своим престарелым дедулей. Не нравятся ему эти серые плиты, окружённые тундрой из газонов. Не нужны никакие редкие, чахлые берёзы и вонь нефтеперерабатывающего завода. Как это правильно? Вы можете выгнать меня из Востока, но Восток из меня — никогда? Здесь, за веткой метро — дебри настоящих лесов, разделённые пятиэтажками, «свечками» и тропками, проложенными людьми так, чтобы в низине среди колючих кустов ненароком не потеряться. Хотя Араши, честно говоря, совсем не прочь пропасть где-нибудь в Крылово, или хотя бы задержаться немного — до тех пор, пока хрущёвки не снесут. На ступеньках у дома Имауши, например. Под козырьком подъезда поторчать, посмеяться, как раньше, но немного иначе. Поглядеть на мотыльков, кружащих у плафона, со всей нежностью погладить снежные волосы, почти как у самого Араши. Неуклюже и неуверенно, но обнять, почувствовав чужое дыхание у себя на коже. Совсем не по-детски склониться к шее, потереться щетиной, неуловимо коснуться губами разочек, потом ещё, и ещё, выше к уху, прихватить тонкую кожу, скользя ладонями от лопаток к пояснице, пусть и сквозь одежду, услышать прерванный стон, почувствовать, как в брюшине тут же горячеет, горит и плавится, и сорваться, смять губы, смять тело, вжать в себя без остатка, утащить в место поукромнее, крепко переплетая пальцы. «…Жажда — всё, что у меня есть» — напоминает вокалист. И это, пожалуй, правда — Кейзо, по-сути, совершенно обычный. Вакаса же всю жизнь нудит на «обычных» — ему всё экстраординарное нравится, если нравится в принципе. Писк кодовой двери прорезается сквозь мысли и музыку слишком неожиданно — даже среагировать не получается и переключиться из ожидающей позы на что-то более активное по типу элементарного приветствия. — Ты с открытыми глазами дрыхнешь? — Имауши перемещается быстро и скрытно, словно снежный барс. Становится напротив, склоняется над лавкой, сдувая с лица длинную чёлку. Бенкей бросает окурок, взамен ловит не только язвительный комментарий аka «фу, свинтус», но и самого себя — на мысли, что убрал бы непослушные прядки за ухо или заколочку нацепил. Вакаса слишком близко. Настолько близко, что чувствуется его тёплое дыхание, отдающее мятной зубной пастой, и стоит только податься вперёд… — …Алё? Земля-воздух? — пальцы щёлкают прямо у носа, а сам Имауши будто чувствует, что про него думают — чуть отходит, продолжая соблюдать дистанцию: — Подъём, мне уже не терпится оценить еду в твоей этой кафешке. «…Сердце, тише, не выдавай» — строчки в наушнике приходятся как нельзя кстати, потому что сосуды качают кровь чересчур быстро, так, что вена на виске ощутимо пульсирует. — …Да, идём, — сообразив, что ведёт себя крайне странно, хрипловато басит Бенкей, и выдёргивает затычку из уха до момента, пока не зайдут в вагон. — Нам, на самом деле лучше поторопиться, потому что время уже… Оглядывает Имауши сверху вниз, на секунду дольше положенного задерживаясь на джинсах, облегающих стройные икры и острые колени — под толстой кожей всё вскипает, мотор в груди перегревается. Словно ещё немного, и он отрубится, чтобы не поломаться, ведь думать о Имауши слишком много означает ввергнуть себя в безумие и позабыть обо всём. — Тогда чё ты тут развалился? — развернувшись в сторону тротуара, вяло бросает Вакаса и, замерев на мгновение, тычет пальцем куда-то вниз: — Не позорься, придурок. — В каком смысле? — Кейзо подскакивает с лавки, непонимающе глядит, куда указали, потому что высказывание слишком двусмысленное, учитывая кое-что из биологии, что, несомненно, реагирует. А там, на бедре — зола с сигареты, про которую он забыл в процессе размышлений, и хорошо, ткань плотная, почти дубовая, так бы заматерился вслух на себя, дурака. Пнув окурок куда-то в сторону, Араши неопределенно вздыхает, провожает взглядом узкую спину и ровные линии плеч, очерченные чёрной тканью футболки, и бросается догонять. — …Как дела у тебя? — Бенкей, приводя себя в порядок прямо на ходу, пытается завести разговор — не хочет прослыть идиотом, не знающим, о чём пообщаться. Хотя, он и впрямь не знает. Соображалка ломается каждый раз, когда они с Вакасой остаются тет-а-тет. И когда это началось? Раньше же всё в порядке было. — У меня — нормально. Ничего нового. Валялся, сериалы смотрел, хуйней страдал, спал, ел, — Имауши искоса следит за движениями рук друга по испачканной штанине, Бенкей видит — от этого немного неловко. — Но сейчас всё равно хочу в магаз, и заранее скажу: меня не ебёт, что мы спешим. Прямолинейность Вакасы — повод для зависти многих людей, в том числе для Кейзо, потому что озвучить свои желания он так же легко не может. Не, Араши так-то напорист, и всё у него получается, только не в этот раз: невдомёк ему, как себя вести с парнями — они же, блять, не девушки. Бенкей ухмыляется саркастичному внутреннему голосу, украдкой поглядывая на курносый профиль Имауши — высказывание логичное настолько, что даже не поспорить. — Да так-то без проблем. Как ни странно, беседа не прерывается ни на углу дома, ни у первого же перекрёстка — продолжается дальше, скачет с темы на тему, затрагивая то гонки, то смешные истории из детства, то тоскливую бытовуху. Да, она продолжается, пусть и в темпе Имауши, то есть медленно и немного сонно, однако он, чёрт возьми, её поддерживает, и с плеч Кейзо потихоньку валится груз внутреннего беспокойства. Вакаса, кажется, даже слегка взбодряется, когда, оказавшись в Вилле, практически сразу направляется к стеллажам у кассы. Ставит на ленту чупа-чупс и колу — пива в метро всё-таки не попьёшь, поэтому приходится ухищряться. Араши было тянется к банковской карте, поддавшись желанию угостить — он же пригласил, — однако осекается на полпути и поджимает губы — что, если Имауши не оценит такой щедрости? Подумает ещё что не то. Хотя нет, то самое. На выходе из магазина последний осушает жестяную банку в два счёта и сразу принимается за сладкое. Тогда же и Кейзо закуривает уже третью за полчаса — оставаться в стороне нехорошо. А с карамелькой за щекой двухметровый и дофига грозный дядя будет смотреться как минимум нелепо, как максимум — удручающе. Глубоко затягивается, меняя свой страх на сигареты, наблюдает за подрагивающими ресницами и за влажными губами, обхватывающими карамель плотным кольцом, и от злости на себя сминает фильтр зубами, ведь думает он совсем не о чупа-чупсе. Кэмел жёлтый не щадит горло, горчит, воняет, и лёгкий запах фруктового шампуня с волос Вакасы, стоящего совсем рядышком, сносит Араши крышу на контрасте. Если призадуматься, Имауши всё идёт, не только фруктовый шампунь и конфеты: будь он дома, лохматым спросонья и чумазым от соуса, или в гараже — чуть хмельным от сидра и с ладонями в мазуте, или в забегаловке какой — напоминающим хомяка из-за набитых шаурмой щёк, Кейзо он непременно бы нравился примерно так же, как сейчас. То есть, до нехватки воздуха и упрямого, толстолобого восхищения чуть ли не всем подряд. Он ему очень нравится. Очень. Так, что аж на руки подхватить хочется и понести пешком туда, куда направят, а по пути шептать всякую милую хрень, слушать язвительные комментарии, ощущать каждой клеточкой тела, как Имауши расслабляется в его объятиях, цепляет ногтями загривок, вытягивает шею, сокращая расстояние до… Мечты кажутся слишком реальными, но забываться не стоит — Араши бросает бычок под ноги и кивает Вакасе на ступеньки, ведущие в подземку. Поездка в метро, которое недолюбливает Кейзо, прочувствовавший всё удовольствие от покатушек на личном транспорте, проходит на удивление быстро. Во-первых, сегодня не так жарко, чтобы сетовать на духоту. Во-вторых, народу относительно мало, пусть и приходится сделать пересадку с одной ветки на другую в компании сотен пассажиров — околдованный тусклыми сиреневыми радужками мозг просто не реагирует на них, а грузное тело Бенкея, двигающееся чуть ритмичнее из-за треков в наушнике, выступает подобием щита от тех, кто самым наглейшим образом лезет вперёд очереди к эскалаторам — Имауши хочется бездумно окружать заботой и охранять. Бездумно оттого, что сам Вакаса, несмотря на внешне хрупкое тело, запросто может крошить лица всем подряд и крыть любого охренеть какими витиеватыми формулировками. Тут кому как повезёт: у одних язык в трубочку свернётся, а у других — уши, и это неоднократно проверено на практике. Однако сегодня Имауши железобетонно по барабану на внешние раздражители — он на своей радиоволне, в телефоне, в освещении подземки, в метре напротив, в необузданном желании Араши согреть, пройтись по живому, уткнуться носом грудь, вдохнуть и раствориться, ощутив чужие пальцы на своей макушке. Наверное, желание Кейзо закрывать собой Имауши, становясь на две ступени ниже, диктует родительское воспитание, гласившее о том, что маленьких обижать нельзя, какими бы они ни были — а Вакаса, бесспорно, самый лучший. Возможно, это действительно оно, воспитание это, чтоб его. Или всё те же опасения, пусть Араши и не планирует признаваться так быстро, если в принципе планирует — мало ли, что у Вакасы на уме. Может быть, ему далеко не дружеское внимание от друга детства и вовсе противно. Может быть, тот подберёт нужный момент и отвесит какую-нибудь шутку с подтекстом, как это умеет, показав тем самым своё неприятие подобных намерений. Может, влепит подзатыльник, а может — вертуху, потому что непредсказуем. И всё-таки Бенкей — оптимист. Поэтому будь, что будет.