***
Дворники с раздражающим скрежетом мотыляются туда-сюда, стряхивая резинками-вениками воду с лобового стекла. Безуспешно — льёт, как из ведра. Нет, не из ведра — из цистерны. Белая Сильвия плавно тормозит на светофоре, угрожающе рыча на непогоду. Шин водружает подбородок на руки, лежащие поверх руля, и устало вздыхает, оглядывая выезд на шоссе Авантюристов сквозь пелену дождя. Не повезло, конечно — им сейчас километров пятьдесят ехать черепашьим ходом придётся. — Какой замечательный циклон, я так ждал, когда нас затопит, — саркастично комментирует Вакаса со своего сидения. Совершает привычный ритуал с банкой Ловенбрау, наспех купленной в соседнем от заправки супермаркете — методично стучит сбоку, ждёт, дёргает за колечко. — Жаль, что тебе пиво нельзя сейчас, выглядишь хуево, — обращается он к Шину. Голос у Имауши привычно равнодушный, но Сано в курсе, что ему сейчас искренне сочувствуют, поэтому и соглашается посредством страдальческого мычания. Ехать куда-либо особенно отстойно с бодуна и без курева, однако в тачке с закрытыми окнами он дымить не собирается. Не потому что концентрированный дым на вкус напоминает жжёную траву и мерзко режет глаза, а из-за Вакасы и ради Вакасы — его начинает мутить от сигарет, когда долго не проветриваешь. Потом в обязательном порядке устроит себе заслуженный перекур и штуки три кряду до фильтра сожжёт на запредельной скорости. Впереди загорается зелёный, сзади подпирают другие бедолаги из числа автолюбителей и таксистов, которым тоже не посчастливилось выехать на столичные дороги в воскресное утро. Сано ловко проворачивает руль, выгоняя автомобиль на шоссе, перестраивается в крайний левый и, вдавив гашетку в пол, чтобы за пару секунд стартануть с тридцати до восьмидесяти — больше нельзя сейчас, — тянется к магнитоле. Ехать в тишине не так весело. Текст этого трека запечатлелся в мозгу ещё при первом прослушивании. Настрой не в масть, но Шиничиро всё равно беззвучно подпевает, и то и дело косится на цедящего пиво Вакасу, постукивающего по банке пальцами под басы из колонок. На его Вакасу, сонного, растрёпанного, его и только его — скупого на эмоции, вредного, сексуального и в то же время острого на язык, с яркими следами от его губ на шее, в его самой любимой толстовке. — О, самая годнота пошла, — отхлебнув хмельного, кивает на магнитолу Вакаса. — Это же та, которая про Бригаду? Или как там? — Она самая, — довольно усмехается Шин, расслабленно откидываясь на спинку сидения. — Нравится? — …Мы встречаемся шестой год, но ты ещё не понял, что у нас схожие интересы, — покатав прохладное пиво на языке, вяло тянет Имауши. — Я бы сказал, что хочу сгонять на её концерт, но ты опять застрянешь на монтажке и никуда не попрёшься. — В любом случае, ты застрянешь вместе со мной, и скучать я тебе не дам, — Сано мягко тянет уголки губ вверх, а Вакаса, поймав его взгляд, начинает театрально кривляться, изображая его, копающегося в движке очередной тачки. — А вообще, идея хорошая. Придумаем что-нибудь. Снова вздохнув, Шин переключает внимание на шоссе, растворяющееся в проливном дожде. Выстукивает по ободу руля последние куплеты, думает. Им с Вакой свадьба не светит, как и героине трека, но дело здесь не в сценаристе сериала — не в той стране родились. Пиво горчит, зато заметно расслабляет — занудному Вакасе в эти минуты хочется как никогда сильно умчать на тяге своего занудства куда-нибудь на юг вместе с Шином. Ноги по привычке лезут на торпедо, но Имауши вовремя одёргивает себя — кеды-то мокрые. Вместо этого облокачивается виском на холодное стекло, отвлечённо вглядываясь в противотуманные фонари едущих впереди автомобилей. У него после каждого пробуждения состояние комы затягивается часа на два, особенно если не с той ноги подскочил и не по своей воле. Да и метеоусловия снаружи явно не для дальних поездок. Но едет Имауши не просто так и не абы с кем, а с самим Шиничиро Сано, легендой гонок на Орлиных и успешным — ох, сколько хвалебных слов, обосраться можно, — предпринимателем с собственной шиномонтажкой. Он с тачками на «ты» лет с четырнадцати, когда ещё без прав на дедовских жигулях гонял по Крылово. С толпой девчонок, которые его постоянно отшивали. Ага, Вакаса уже в те годы регулярно бесился после каждой их подобной тусы, а затем на тренировках едва ли не ломал переносицы спарринг-партнёрам. Ещё не понимал, почему. Сейчас понимает, что ревновал. Пальцы тянутся к жёстким волосам Шина, взлохмачивают хрен пойми зачем — Имауши просто нравится касаться их. Нравится, как Сано льнёт щекой к руке и щурится, как на секунду отвлекается и целует ладонь. Нравится ворчать на это и тыкать вперёд, мол, следи за обстановкой, заранее зная, что скорость любит Шиничиро, а запутанные паутины автотрасс принимают, как своего, берегут его в любое время года и при любых обстоятельствах. Вот уже мимо Сильвии, упрямо рассекающей стену дождя, один за другим мелькают вымершие на время непогоды посёлки вдоль Вохонского шоссе. Навигатор пищит о скоростных ограничениях, а Сано по боку, пока камер и попуток нет — дорога для него, дорога открыта и свободна. Он будто сливается со своей машиной воедино, подпевает трекам уже вслух и с лучистой полуулыбкой. Вакаса жадно выхватывает каждое слово, различимое среди битов, читает по губам, втайне наслаждаясь спокойным взглядом из-под приопущенных век. Шин часто поёт. Иногда под песни, иногда в тишине, а Имауши каждый раз млеет, желая одного — молча сидеть рядом и слушать, где бы ни находились. Скользит захмелевшими зрачками по бледным губам, на которых красуется пара ярких укусов, оставленных им прошедшей ночью. В животе теплеет то ли от пива, то ли от черного худи Шиничиро, надетого на голое тело. Вакаса тянет капюшон на макушку, глубоко вдыхая запах синего винстона, мятного шампуня и машинного масла, которыми насквозь пропитана ткань толстовки — голову кружит в водовороте собственных чувств, Имауши до трясучки хочется развернуть машину обратно. Или убедить Шина тормознуть и загнать её куда-нибудь в тупик, чтобы ненадолго перебраться со своего сидения к Сано на коленки, зализать все ранки, прижаться по-кошачьи и замурчать, обсыпая его поцелуями. Тот будто чувствует, что о нём думают — перехватывает любопытствующий взгляд: — Время такое неудачное выбрали, да ещё и ничего за утро не успели. Но кто ж знал, что дед Мансаку начнёт названивать своему старшему внуку уже в одиннадцать утра? — Ты сам вызвался приехать и забрать свою мелочь, никто за язык не тянул, — сбавив громкость магнитолы, чтобы было удобнее говорить, осуждающе фыркает Имауши. Собирается было высказаться по поводу дедушки, личность которого всегда возникает из ниоткуда в самый неподходящий момент, но осекается — вспоминает, что забыл кое-что важное. Очень важное, настолько, что головой о лобовуху не стыдно тукнуться. — …Хотя, твой дед и сам бы тебя запряг приехать, — справедливости ради добавляет он, пока тянется вниз, к пакету. Про деда всуе Шиничиро лишний раз упоминать не хочет — накаркает ещё. — Что-то ещё купил? — шуршание целлофана привлекает его быстрее, чем Вакаса успевает предложить угоститься. У самого Имауши голод притупился благодаря напитку богов — ладно, Ловенбрау та ещё ссанина, очень его испортили, — купленному по акции в супермаркете, а вот Сано не так свезло — позавтракал синим винстоном и жвачкой, пока ждал его из магазина. — О, булка, — полуобернувшись, таращит глаза Шин. — А с чем? — Укусишь — узнаешь, — доставая из упаковки слойку, отрезает Имауши. Протягивает руку к губам Сано, замечает довольную улыбку, озарившую любимое лицо, и резко отворачивается: — Ешь давай, придурок, тебе взял. Шиничиро два раза предлагать не надо — вытягивает шею и кусает, а Имауши всё косится на него втихомолку, любуется. Щёки пылают, как у малолетки, и как же это бесит, но кормить Сано самолично в разы приятнее, чем просто передавать в свободную от сигареты ладонь его любимую слойку с абрикосовым повидлом. — Шпашибо, любов моя, от вшей души и пошек, — комплименты и благодарности у Шиничиро, говорящего с набитым ртом, прямо как у его младшего брата, только Вакасе слышать всю эту нелепицу из уст своего парня хочется почаще. — Не пизди, а ешь, иначе не дам больше, — притворно угрожает Имауши, поглядывая на хмурые пейзажи за окном, а в груди так тепло-тепло и свободно, словно солнце обнимает его прямо из-за туч. Женский голос из навигатора вовремя сообщает, что до развилки остаётся всего ничего. Дорога сужается ещё сильнее, её обступают дачные дома, а машин на встречке, что неудивительно, становится больше. Шин неоднократно говорил, что тут в основном живут по сезонам — с мая по сентябрь мотаются из столицы; к зиме, будням — или в непогоду, как сегодня, — обратно. Вакаса вздыхает: — Все нормальные люди валят, а мы… …А мы могли бы валяться сейчас в постели и кайфовать, но нет, надо же кому-нибудь подосрать. — Сейчас тоже поедем, — успокаивает его Сано, мягко улыбаясь. Кладёт ладонь на колено Имауши, поглаживает кончиками пальцев. — Хочешь, потом на монтажку или опять к Бенкею? — Хочу на собственную квартиру, — беззлобно язвит Имауши, искоса глядя на жилистую кисть, нежно ласкающую его бедро. — Но если выбора нет, то на монтажку. Скрещивает руки на груди, кусает губы, ещё глубже затягиваясь запахом Шиничиро с толстовки, выглядывает из-под капюшона. Решает, как быть. А чего решать, собственно? Он имеет право гнуть пальцы, как хочет — Сано всё-таки его парень. Поэтому Имауши неожиданно подаётся в сторону Шиничиро и припадает губами к его уху. Тот вздрагивает и снижает скорость, а Вакаса влажно прихватывает хрящик ртом: — Тормозни-ка где-нибудь. Укрытие находится в перелеске почти на въезде в СДТ, где их с нетерпением ждёт родня Сано. Вакасе нет дела до них, он тот ещё собственник, он хищно улыбается, высвобождаясь из ремня безопасности, и одним грациозным движением, как и планировал ранее, перебирается на Шина. — Ты хочешь прямо здесь? — мягко шепчет тот, бережно касаясь языком алых отметин на шее. Щёлкает чем-то внизу — сидение немного опускается, а Шиничиро всё продолжает ласкать кожу мелкими, тягучими поцелуями. — Мы можем, в бардачке должны быть презервативы. Отстраняется, смотрит снизу вверх, короткие тёмные ресницы едва уловимо подрагивают в ожидании — Вакасу в жар бросает, Вакасу ведёт отдаться, и дыхание перехватывает от подобного предложения, но у него всё же находится, что ответить: — Нас твой дед звонками заебёт. Сквозь шум дождя слышно, как мимо проезжает чья-то машина. На неё Вака уже не реагирует — их Сильвия наглухо затонирована, с фонарём не разглядеть, что происходит внутри. А внутри неё Имауши ласково обнимает Шина за шею, прижимается задницей к бёдрам, изящно выгибает поясницу, вдавливая его в сидение — Сано завороженно глядит на Имауши, гладит сверху вниз, очерчивая изгибы тела сквозь одежду, догадливо хмыкает ему в губы и приоткрывает свои, щекотно касаясь рта Вакасы. Подаётся вперёд, целует сладко, трепетно, сплетая их языки, поглаживает упругие ягодицы обеими руками — Имауши плавится от его нежных касаний, прижимается, притирается теснее. Изо всех сил растягивает ласки, дрожащими выдохами прерывая поцелуи, исступлённо гладит узкие плечи и худую грудь, прячет в капюшоне свои горящие глаза. Шин воркует что-то пошлое и чертовски милое, расслабленно опускает веки и выгибает шею, оглаживая стройные ноги, цепляет потёртости на светлых джинсах, и Вакаса чувствует. Чувствует, как готов превратиться в кисель и застонать в голос, но уже не от скуки, а от того, что Сано задирает его толстовку и сдержанно ласкает грудь языком и руками. Пальцы у него жёсткие и колючие, холодные. Скользят по мокрой коже, чередуясь с языком, теребят соски, катают между подушечек. Имауши всё-таки стонет, прикрывая рот дрожащей рукой — невозможно молчать, когда так хорошо. Скидывает с себя худи, расстёгивает ширинку на джинсах Сано, оттягивает бельё, обхватывая влажную плоть пальцами — стонет уже Шиничиро, стонет хрипло, несдержанно вбивается в кулак, опускает ладонь между ног Вакасы, спрашивая разрешения взглядом. Ему мгновенно кивают, его мгновенно целуют ещё глубже, а по крыше тарабанит и тарабанит. Из динамиков глаголит ГСПД про рейвы и техно, но Шину и Вакасе не по пути с ритмом музыки и ливнями — у них тут свой мирок с ароматом машинного масла, синего Винстона и Ловенбрау.***
В дачный домик почему-то приходится пойти одному Шиничиро — Имауши внезапно застревает в телефоне и заявляет, что ему нужно порешать какие-то вопросы с соседями, а в присутствии кучи людей его внимание будет постоянно сбиваться. Ну, это не проблема — Сано в прекрасном настроении. Ему вообще хорошо, хоть в пляс пускайся. Кидает использованные влажные салфетки в пакет, куда Вака ранее отправил банку, вытягивает с заднего сидения ветровку, быстренько надевает и вылетает из машины, закуривая на ходу. Пока Шин дымит одну за другой на террасе в ожидании мелких, дождь становится более умеренным. Голову атакует непривычно свежий воздух и зелёная зелень везде и всюду. Из распахнутой двери дома тянет прелыми обоями и стариной. Ещё шашлыками. Сильно. Прямо, как в детстве. Через секунду становится понятно, почему: в дверном проёме появляется Дракен с кучей пакетов — только в зубы запихнуть не хватает. Выглядит он недовольным и измученным, и это ещё слабо сказано. Следом за ним вылетает Майки, не менее загруженный, но как всегда беззаботный, а затем и Эма с дедушкой Мансаку — оба налегке. Молодое поколение здоровается с Шином, как может — кивком или словами, — а дедуля коротко уведомляет его, что останется на участке ещё на несколько дней. Вешает заботу о доме на Шиничиро, уборку и готовку — на Майки. Эму он, наверное, слишком любит, раз доверяет ей только поливку фикусов, но Шина распределение обязанностей в их квартире как-то не парит, за исключением того, что Манджиро может сжечь весь дом к херам, если его подпустить к плите. Быстро рассадить эту троицу внутри четырёхместного Ниссана с низкой посадкой та ещё проблема, но решает её Майки, резво прыгая к Кену на колени. Шиничиро немного не догоняет, почему именно Майки, а не Эма, ведь той раньше очень нравился Рюгуджи. Не догоняет, как и значения особого не придаёт, впрочем. Вакаса же невесть откуда достаёт ещё одну банку Ловенбрау — знамо дело, акция же, — терпеливо выслушивает от дедушки Мансаку, что ему стоит побольше есть и переставать пить, участливо кивает, делая вид, что соглашается. Когда прощальные напутствия заканчиваются и машина трогается обратно в направлении столицы, Шин не без удовольствия опускает водительское стекло и закуривает — снаружи уже не льёт, а просто моросит. Заговаривает было с Вакасой об отвлеченной ерунде, как тут в их беседу неожиданно вклинивается Майки, просовывая голову между двумя сидениями: — Шин, как думаешь, что делать парням, которые втихую от родаков трахаются и боятся об этом рассказать? Вакаса давится пивом, закашливается. Троица позади молчит, атмосфера повисает тяжёлая — Эма в телефоне и наушниках, Дракен просто Дракен — лицо кирпичом, взгляд суровый, — а Майки нетерпеливо вертится туда-сюда, вопросительно поглядывая на сидящих впереди старших. Говорить остаётся только Шину. — Если честно, то я об этом не думал, — начинает он, стараясь казаться убедительным. Затягивается до отказа — его прожигают строгие глаза Имауши, безмолвно намекающие не сболтнуть лишнего. — Но вообще, наверное, им стоит поскорее стать самостоятельными. Переехать куда-нибудь, например. Работать пойти, открыть сво… — Забить хуй, короче, — перебив Шиничиро, подытоживает Вакаса. Снова прокашливается от пива, оборачивается на Майки, приподнимает бровь. — А зачем тебе, мелкий? — Одногруппник из шараги рассказал такую тему, — отвечает тот, плюхаясь обратно на колени своего товарища. — Я теперь думаю, как ему помочь, а то он грустит. Вот такие дела. Имауши задумчиво стучит по банке, пялится с подозрением на обоих — у рослого придурка с косичкой чересчур заметно алеют уши, а у младшего Сано улыбка не дежурная, а нервная. Шин так же улыбается, когда вытворяет хуйню, в которой стесняется признаться.