Станция "Ночной бульвар"

***

Хаккай любит быть хорошим для Мицуи, любит ждать его звонков или вовсе заявляться без приглашения, обязательно с чем-нибудь из рода печенюшек или детских раскрасок, на которые тратит последние карманные. Любит подрываться с постели советского образца и в один прыжок залетать в ванную, увидев историю с антуражем домашнего уюта и детских тарелочек с персонажами мультфильмов, чьи весёлые мордашки скрыты картофельным пюре без комочков, выложенным в форме ёжиков, утыканных иголками из сухариков. Если Мицуя старательно готовит уже с утра, то это напрямую означает, что он весь день будет сидеть дома — родители у него и вправду работящие, и их сын такой же, сидеть с сёстрами не запаривается, когда старшие заняты, сестёр всей душой любит и лелеет. И младшему Шибе хочется отхватить кусочек этой заботы, чертовски хочется, жадно, словно он скупой торгаш или беспринципный коллектор, готовый изъять всё имущество подчистую. Он бы всего Мицую забрал, и стал бы даже прикроватным ковриком, на котором лежат дурацкие тапочки в форме кроликов — Мицуя во всём невыносимо мил, хотя и тумаков надавать может так, что с сотрясом сляжешь. А вот Хаккай уже издалека выглядит опасным, и сразу внушает окружающим суровым взглядом исподлобья, что он — среднестатистический гопник с окраин. И что с того? Он, между прочим, каким бы радикальным со своей бритой головой и в олимпийке Фред Перри не выглядел, готов на всё, чтобы Мицуя всегда считал его своим братишкой с приставкой «недо-». Хороший друг? Хороший. Господи боже, да будь Такаши его родным братом, Хаккай бы также влюбился, а может, ещё и сильнее, так что головой бы тронулся быстрее, чем сейчас едет рассудком далеко и надолго. Представить тяжко — он бы видел обнажённую спину Мицуи каждое утро и слушал ворчание за бардак в комнате и мятые футболки, получал бы по шапке за прогулы уроков и тройки, которых в дневнике не меньше, чем частично вырванных страниц. И ещё больше бы косячил, чтобы его замечали почаще. Почаще и поближе, чтобы в один момент дыхание в одно смешалось, чтобы тела сгорели от жара и влаги, чтобы голос Мицуи, сжимающего его, непростительно пошло ломался, отражаясь от стен комнаты, наполненной выкройками и плакатами моделей из известных журналов. От этой мысли у сбрендившего посреди ванной Хаккая предательские мурашки по коже и улыбка до ушей. От этой мысли, той самой, о красивой спине Мицуи и его воображаемых стонах, появляется то, что заставляет младшего Шибу мысленно наругать себя и прислониться к ледяному кафелю лопатками. Зажмуриться до красных пятен под веками и пришибленно охнуть, обхватывая себя внизу. Двигаться быстро, двигаться жёстко, чередуя с плавными движениями, чтобы немного оттянуть момент, когда мечты расплавятся на взмокшей коже. Бессовестно выгнуться дугой, толкаясь в воздух, согретый паром. Бессовестно пролить вязкое и теплое в ладонь, шепча это имя. Бессовестно спустить в канализацию физическую частичку своей любви и несколько кубометров горячей вперемешку с холодной, чтобы ни Юзуха, ни дрыхнущий после ночной смены Тайджу не слышали дрожащих стонов, рвущихся из горла. Хороший друг? Плохой. Очень плохой, думается довольному до трясучки Хаккаю, натягивающему шорты на ходу. Но лучше так, чем нарваться на палево — Мицуя же не простит, если узнает, насколько его лучший друг обожает их взаимоотношения. Получив неутешительный диагноз под грифом «пропащий» от Юзухи, с которой Хаккай сталкивается уже в коридоре, тот прыгает в обувь и снова несётся к автобусу. Любовь — тяжёлый недуг, так оно и есть, и раз уж ты болен им, то нужно себя регулярно добивать. Пропащий, но всему же своё время — может, оно само собой прекратится, пусть и не хотелось бы. Пусть и взаимности нет никакой, разбитому вдребезги сердцу младшего Шибы можно немного разгуляться и побренчать своими осколками под сопливые треки, проезжая улицу за улицей. Он правда пытается быть хорошим другом, раз ничего другого ему не светит. И уже как-то пофиг, что Юзуха обещала выбить из него всю дурь, свойственную «придуркам, окрылённым дофамином и прочей хуетой из биологии» ссаными тряпками, когда он ещё раз заявится к ней делиться своими «крокодильими слезами». На бессменной олимпийке Хаккая с радостным смехом повисают Мана и Луна, едва он успевает пересечь порог квартиры. Едва он успевает превозмочь свои душевные метания, связанные с Мицуей и его фразой про «любимого друга», адресованной младшему Шибе, вчерашним вечером бросившим все силы на помощь Такаши — тот с ног сбился в поисках нужного цвета акриловой краски, а Хаккай вот нашёл и поехал через половину города, чтобы не ждать доставку. Хороший друг? Хороший. Одухотворённый Хаккай и правда не замечает, как резво разувается, наступая на задники потёртых Спежиков, и наклоняется к прыгающим вокруг девочкам, позволяя тонким ручкам и детским духам обвить себя со всех сторон. Мелкие похожи на двух синичек из-за своих одинаковых сарафанов и горящих от радости глаз, они щебечут приветствия, скачут и скачут, не позволяя двинуться. Младший Шиба вручает им шоколадные грибочки, переключая детское внимание на сладости, и проходит дальше, слушая неровный стук в груди. Греется теплом чужой квартиры, отличной от того тепла, что от солнца — у Хаккая свои источники питания. Он так-то автономный, в лете не нуждается, ему и тучки похуй, и ветер, и туманы, и вьюга. Его солнечная батарея, сто раз выведенная из строя и запущенная заново, не работает без полусонного и лохматого Мицуи, выползающего в коридор на звонкий детский смех. Ломается без его «Я был уверен, что ты придёшь, поэтому и тебе порцию оставил». Со стороны Хаккай напоминает чёртового Хатико, несущегося к хозяину за объятиями, напоминает аллергика и астматика, задыхающегося в запахе волос Мицуи, которого обнимает настолько бережно, что хочет умереть от рвущейся наружу нежности, и ему честно-пречестно ничего не надо из привилегий, достающихся тем, кто становится чуть ближе, чем «любимые друзья». Хороший друг? Хороший. Ему просто нравится решать любые заплёты Мицуи, уплетать пюре с маслом и сухариками, заправлять обед сладким чаем со вкусом лесных ягод, заплетать колоски его сестрам, следуя строгим инструкциям их старшего брата. На фоне работает телевизор с каким-то неинтересным мультиком, в ванной грохочет стиральная машинка, над ухом шелестит дыхание Такаши, вяжущего резиночки на концах косичек Маны. Те резиночки, что подарил им Хаккай на восьмое марта. Важнее не подарки, а усердное сопение Мицуи, почти такое же, как в самых сокровенных фантазиях. Почти так же близко, стоит только облокотиться на плечо и не услышать никаких отказов, расслабиться и впасть в забытие под рассказы о том, как Мана и Луна пытались приготовить пирог и спалили духовку. Мицуя тёплый, Мицуя охуительно классный, и его тонкие пальцы, заклеенные цветастыми пластырями, Хаккай готов целовать ночи напролёт. Хороший друг? Плохой. Злорадствовать неправильно, но после той встречи с Раном Хайтани на Ночном, которую сам младший Шиба не застал, потому что застрял в очереди в магазине, Мицуя и словом не обмолвился про модельную внешность, тонкие ноги и красивые косы. Сколько дней прошло? Пять? Или больше? Да плевать, ведь главное, что Такаши ни разу ничего не сказал, словно Ран Хайтани разочаровал его и моментально вышел из моды. Это здорово, так ведь? Каким бы паршивым другом на самом деле ни был Шиба, отчаянно преследующий свои интересы, он снова стал для Такаши тем, на кого дозволительно обратить внимание. Хороший друг? Плохой. Заваливаться в комнату, в ту самую комнату, где повсюду выкройки и катушки нитей, где пахнет акрилом и стиральным порошком, где Хаккай представлял их вдвоём так много раз, что пальцев не хватит сосчитать, просто волшебно. Вот так вот лежать на кровати рядышком, слушать какие-то скучные блоги про моду, и прижиматься к Такаши плечом, готовясь выслушать и схавать буквально всё, что захочет Мицуя — ещё лучше. Лучше всего прочего искоса смотреть на его бледные, чуть приоткрытые губы, с головы до пят покрываться мурашками, ёрзать на покрывале и слышать, как Такаши облизывает пересохшую нижнюю. Думать о том, как бы Хаккай ее ласково терзал, как бы прижимался вплотную, как бы и сам стонал от удовольствия в унисон с Мицуей как минимум ненормально. Но биология есть биология, и внизу привстаёт против воли, отчего приходится завалиться набок и зажать свои ляжки покрепче. Страшно и волнительно, еле собранное сердце безудержно трепещет, готовясь опять развалиться на составляющие. Приятно настолько невыносимо, что под шортами давит и мокнет, а привороженный выкройками, картофельным пюре без комочков и цветастыми детскими пластырями Хаккай всё смотрит на тёмные ресницы Мицуи, дрожащие от света с улицы. На подкрашенные в пепельный лиловый брови, на аккуратный нос, снова переключается на губы, мажет по ним расширенным зрачками, моргает. Открывает глаза, замечает этот самый-самый на всём свете взгляд, ради которого готов свернуть горы и собственную шею, и резко вскакивает с чужой кровати, справляясь о необходимости заварить чай или сгонять в магазин за фруктами. Хороший друг? Плохой-хороший. Зависит от обстоятельств, зависит от того, заметил ли Такаши, как именно его «любимый друг» пялится на его бёдра в лёгких домашних штанах, обуваясь в коридоре. Зависит от того, насколько приметна нервозность Хаккая, дёргающего несчастную собачку на олимпийке. Он мнётся, неловко переступает с ноги на ногу, просит за ним не закрывать, выскальзывает в подъезд и срывается на бег, держа в уме список покупок и откровенный вид на пересохшую нижнюю, которую готов нерасторопно и трепетно целовать круглые сутки.