Станция "Ночной бульвар"

***

В квартире Коко всегда спокойно. Звукоизоляции сопутствуют толстые стены, дорогие стеклопакеты на окнах и шторы с заумным названием «блэкаут». Сейшу, ступающий по начищенному паркету потемневшими от количества стирок носками, соврёт, если скажет, что ему тут неприятно находиться. В два счёта провалится и с самообманом насчёт того, что его собственный дом, где четыре человека ютятся в небольших комнатах с бюджетным ремонтом и фантомной вонью былого пожара, кажется ему более уютным. Скажем так, у себя в квартире Инуи очень даже хорошо. Особенно на своей родной полуторке. Среди стен, увешанных плакатами с разными крутыми тачками, о покупке коих хотя бы в уменьшенном виде так мечтал в детстве. И всё же то странное ощущение, что появляется именно здесь, не поддаётся никаким сравнениям. Неброская подсветка кухонного гарнитура успокаивает и расслабляет, а Коконой, по-хозяйски гуляющий от холодильника к чайнику и микроволновке, смотрится в её отсветах предельно уединённо. Будто Инуи здесь не желанный гость, а немой зритель в режиме свободного полёта по игровой карте. — Тебе не одиноко вот так жить? — вопрос рождается сам собой — Сейшу, поджавший колени к груди на мягком стуле, не успевает прикрыть болтливый рот ладонью. — Почему должно быть? — буднично удивляется Коконой, не отвлекаясь от распаковки коробки с чаем. — У меня же ты есть. Последнее звучит слишком… Слишком… Сейшу прячет румянец за ладонями и отворачивается к окну. Больше расспрашивать про холостяцкий быт не хочется. Предел его сегодняшних мечтаний — развалиться на пушистом ковре в гостиной Коко с кружкой чая в руке и тарелкой мятных пряников под боком. Нечего греха таить, Инуи тут в тысячи раз лучше, и даже не из-за самой обстановки, а от незримого присутствия Хаджиме во всех углах квартиры. Ничего бы не поменялось, останься семья Коко в той крохотной хрущёвке через дорогу от его дома. Абсолютно ничего — с Хаджиме, как ни крути, везде хорошо. Приятнее всего, конечно, слушать, как он, повзрослевший и нагловатый, лечит его нравоучениями про работу. То ли шутки ради, то ли на полном серьёзе предлагает войти в долю и заняться ресейлом, и презрительно фыркает на отказы, щедро поливая свежие ссадины перекисью. Чёрт, он так хорош. Сейшу стоически терпит боль и едва сдерживает рвущуюся наружу улыбку, наблюдая за тем, в какую ровную стопочку Коконой складывает ватные диски. Наконец не сдерживается и сдавленно усмехается, потому что Хаджиме, высунув язык от усердия, принимается сосредоточенно лепить на кожу бактерицидные пластыри. Они не помогут, да и царапины с мозолями совсем мелкие. — …Спасибо, — выходит скомкано и отчасти резковато. Оголённые лодыжки и поясницу лижет сквозняк, понемногу заглушая ноющую боль в мышцах. За работой она практически не ощущается, но стоит хоть чуточку расслабиться и дать себе передышку, как та, злоебучая стерва, настигает вновь и прорезает нервные окончания ещё беспощаднее, чем прежде. — Незачем благодарить, — деловито цокает Коконой, щёлкая крышечкой аптечки. Убирает в сторону, по-лисьи щурится: — Я делаю всё, что должен делать, если по-иному жить у тебя не получается. Данная немногословная речь чересчур удручающая для его тонких губ, растянутых в какой-то горькой полуулыбке. Нежные пальцы, бережно оглаживающие предплечье Инуи, слегка щекочут вдоль жилистых вен и, несмотря на усталость и полную готовность к безоговорочной капитуляции перед сном, мурашки осыпают волной всю правую сторону. Молниеносно спускаются ниже, невольно поджигая первые огоньки чего-то основательно бодрящего между бёдер. Нижнюю губу приходится прикусить и специально вспомнить недовольную морду управляющей магазина, прежде чем прикоснуться к тёмным кудрям рукой. Дрожь отступает, и у Сейшу получается с придыханием повторить невнятное, зато ласковое: — Спасибо всё равно, я правда благодарен тебе за помощь. Взгляд напротив резко меркнет. — Блять… Меня это каждый раз убивает, — морщится Коконой. Глядит в упор, глядит исподлобья, строго и наставительно, будто они внезапно поменялись ролями — обычно должность недовольного чем-либо занимает Сейшу. Ну как «чем-то» — кругом общения Хаджиме и его интересами, завязанными на нелегальном заработке. — Если ты продолжишь хвалить меня за меньшее из того, на что я способен, то я реально рехнусь. — Ты уже погадал на своё будущее, чтобы так уверенно заявлять о том, что у тебя поедет крыша? — Инуи быстро находится, чем ответить, потому что Коконой и впрямь может обидеться на все эти бесполезные восхваления. Знаем, проходили. — Ты ничего не понимаешь! — неистово ругаются из телевизора. — Сколько раз я повторял тебе!.. Оттуда же гремят дверьми и звенят битой посудой. Кажется, герои какого-то сериала ссорятся вместо них двоих, сидящих в нескольких метрах от эпицентра событий. Однако Сейшу ни капли не интересны наезды от актёров, запланированные по шаблонному сценарию. Хаджиме же хмурит свои тонкие брови, неопределенно вздыхает и приваливается к корпусу дивана спиной, разрывая зрительный контакт. Находит где-то пульт, переключает канал один за другим, причитая что-то явно нелестное про отечественный кинематограф и, пролистнув штук десять к ряду, успокаивается, потому что теперь в их вечернем репертуаре какая-то нудная телепередача о дикой природе. — …Обязательно погадаю, а результат ты увидишь впоследствии, — избавив их от излишней драмы, беззлобно острит Коко, свободной рукой притягивая Сейшу к себе. И тому снова становится до безобразия уютно. Сердце бьётся тихонько, не смея портить такой волнительный момент — Инуи чувствует кожей, как острые угольные радужки медленно скользят по его обнажённому торсу, внимательно изучают синеватые вены на кистях, переходят на рельефный пресс, отливающий разноцветными всполохами с экрана. Рядом с таким вот Коко тепло и удобно, так, что двигаться впадлу, и Сейшу, который только-только пристроился бочком к его бесформенной толстовке, искренне не хочется обращать внимание на едкую вонь табака. — …Надеюсь, никакой такой хуйни не случится, и в дурке мне тебя навещать не придётся, — запоздалый шёпот получается настолько натянутым, что Инуи, еле вымолвив последние буквы, утыкается носом в густые кудри, перебрасывая невнятное бормотание куда-то в тонкую шею: — Хотя, если я тебя доведу до такого, то и сам лягу в соседнюю палату. — Самоотверженно, однако, — причмокивает Коко, методично перебирая его спутанные прядки. — Будет лучше, приходи ты в качестве посетителя. Ну, типа… Это поможет мне восстановиться? — хихикает он. Виски буравит некстати замеченная недосказанность — Хаджиме же точно курил. Много курил, даже принюхиваться не надо, чтобы это понять. Причём что-то эдакое, что явно потяжелее травянистого Джарума, который тот покупал раньше. Неужели и впрямь перенервничал из-за того парня с Бонсай-Города, неожиданно попавшего в компанию к Хайтани? Не многовато ли Хаджиме себя накручивает? Всякое случается, мир вокруг одного него не вертится, а расспрашивать своих новых знакомых о их быте вполне себе нормально. Инуи и сам бы, наверное, спрашивал всякую ерунду, не зная, о чём ещё поговорить. Хотя, обычно он не особо разговорчив в незнакомых компаниях, и изначально занимает самую выгодную позицию — позицию наблюдателя. Тем не менее, что может статься с Коко или любым другим человеком от пары неуместных вопросов? Хуже явно не будет, если не учитывать моральный дискомфорт. В довершение всего, Сейшу именно сегодняшней ночью хочется не париться по всяким пустякам. Лежать себе в полумраке плазмы в половину стены, кутаться в лёгкой дымке благовоний, что изредка жжёт Хаджиме, когда ему не хватает тех пахучих стеклянных банок, и поддерживать в своих мыслях единственное желание — просто быть с ним, таким вот внешне надменным и ничуть не романтичным. Согреваться и отдыхать в его объятиях, скрывающих всякие недомолвки и прочие мелочи, способные развязать холодную войну между, и наслаждаться почти семейной жизнью. Которая, кстати, им не светит, потому что рассказывать маме и папе о своих предпочтениях в половой принадлежности партнёра Инуи не собирается. Он уверен, что родители отнесутся негативно, но проверять заранее достоверность данных суждений не хочется. По-крайней мере, в ближайшее годы даже намёков давать он точно не станет — несправедливо по отношению к ним признаваться в подобном, так что пусть живут счастливо, ждут выхода на пенсию, а он пока сделает всё возможное, чтобы они им гордились. — …Знаешь, я пока ждал, опять думал над твоим предложением насчёт универа, — неожиданно начинает Коконой, перебивая рассказ диктора и поток мыслей. Дышать становится чуть труднее. Ни для кого не секрет, что Коконой по жизни тот ещё душнила, достойный премии за брюзжание. И это раздражает. Допустим, он сейчас снова скажет, что ни под каким предлогом не захочет уезжать из столицы. Так что с этим делать? Вопреки устоявшейся практике разочарованно выдохнуть и закрыть тему? Или к чему он опять заводит свою шарманку? — Я не против поступить куда-нибудь на международное. От этих слов Инуи словно прошибает током. — Чего? — отнимая голову от мягкой толстовки, неверяще переспрашивает он. Вскидывается, мотает головой: — Погоди. Реально? Ты согласен? Чёрт возьми, это не сон? — Не против, не ори только, — кивает Коко, зарываясь пальцами в чуть отросшее каре, и с лёгким нажимом возвращает Сейшу на положенное место. — Чего ты так подскочил? Я же ещё не закончил. Его худая грудь тяжело вздымается, словно последующее решение, именно то, что всё ещё хранится в застенках его сознания, но вот-вот вырвется наружу, самое трудновыполнимое. Всё идёт к тому, что он принесёт себя и своё будущее, связанное с родительским бизнесом и переездом на загнивающий запад, в жертву ради Инуи, и последний, что весьма парадоксально, не может сказать, что рад этому на все сто. Пятьдесят на пятьдесят, скорее. В конце-концов, он способен пережить несколько лет на расстоянии, чтобы потом с огромными чемоданами и дипломом в файлике прыгнуть на боковушку в плацкарте, выдержать ночь в поездке среди туманных топей и облысевших еловых лесов, и встретиться вновь. Встретиться затем, чтобы, обезумев от счастья и осознания того, насколько скучал, под голоса из громкоговорителей на перроне повиснуть на шее, едва не сломав её от усердия, и продолжить с того момента, на котором остановились. Пожалуй, подобное развитие событий вероятнее всего сподвигнет Сейшу к тому, чтобы навсегда покинуть родину, как того и хочет Коко. Он ведь понимает это? — …Но согласен я на некоторых условиях, — выдержав долгую паузу, предоставившую возможность задуматься, продолжает Хаджиме. Кладёт ладонь на острые колени, исступлённо наглаживая кожу, покрытую мелкими синяками. — Я поступаю с тобой, живём мы вместе на съёмной квартире, и ты не корячишься на своих двух работах после пар, а занимаешься чем-то более полезным. Чем угодно, блять, только не вот этими стояниями за кассами и переносом коробок на дальние расстояния. Идёт? Похоже на ультиматум. Согласиться на него в принципе несложно. При том условии, что ты без вариантов попадёшь на бюджет. И будешь уверен в том, что у тебя есть пути отступления, материальная подушка безопасности, и возможность помочь близким, не нагружая их лишними тратами на своё проживание. А у Сейшу всё немного сложнее, и его потребности в студенческом быту не ограничатся примитивными закупками одежды и оплатой аренды — он и словом не обмолвится про то, какую долю кровно заработанных добровольно вручает родителям, чтобы хоть как-то помочь поскорее рассчитаться с банками за кредиты. Коко, у которого с деньгами всё на «ты», реально этого не понимает. И не поймёт — сверкает вспышкой гнева в глазах. — Меня твоё покровительство не устраивает, сто раз уже говорил, — в голосе прорезаются стальные нотки. — Я не содержанка, Коконой, а такой же взрослый парень, — вырывается изо рта прежде, чем Инуи успевает придумать нечто нейтральное для дипломатичного отказа. Хаджиме стягивает губы в тонкую нить и резко поднимается с места. Сбоку неприятно холодает. — Как скажешь.