***
Отцовский БМВ икс какой-то там в максимальной комплектации — настоящий оазис посреди столичной заасфальтированной пустыни и раскалённых зноем дворов. Бежать до спасительного кожаного салона вприпрыжку, придерживая карман с заветными ключами как-то до ненормального торжественно — Риндо давно не катался вдвоём с братом. Его золотые кольца отсвечивают летом и безбедной юностью, его волосы из нитей двух разных драгоценных металлов подбивают прикоснуться к резинкам, стянуть их, и постигнуть суть бытия, бережно расплетая каждый колосок — Рану очень идут распущенные волосы. Руки чешутся заправить пару выбившихся волосков за ухо с сияющей золотой серьгой, но пока что касаться брата в этом ключе — не вариант, так как окна с их кухни выходят на эту сторону дома. Риндо не тупой, он прекрасно понимает, что мама может подойти к стеклу, болтая с подружкой по телефону, увидеть двух сыновей, милующихся на тротуаре, и что-нибудь понять. Может увидеть, понять, оборвать бесконечное обсуждение йоги, и позвонить отцу, уехавшему на такси в один из своих ресторанов. Может, конечно, но не при каких обстоятельствах не должна. Поэтому Риндо молча шагает за братом вдоль однотонных стен и прутьев заборов, покачивается на бордюре, нарочито медленно отрывая подошвы от земли, и незаметно притормаживает, оглядывая изящные бёдра в тонких брюках от Гуччи, плавно качающиеся при каждом движении. Под линзами очков не видно размера зрачков и их безумно неправильного блеска — младшему Хайтани нереально наглядеться на эту походку, достойную самых лучших подиумов Европы. В крепкой груди что-то замирает и мгновенно теплеет, среди восхищённых мыслей рисуется музыка, под которую они с Раном в последний раз занимались сексом на съемной квартире. Среди непривычных, чужеродных стен, зато вместе, зато рядом, зато открыто и без опаски, не сдерживая ни голосов, ни страстных порывов, и между ног от подобных воспоминаний начинает приятно тянуть. — Малыш, лучше не стой на месте, пойдём отсюда, — не оборачиваясь, вполголоса произносит Ран. Дважды повторять подобные намёки не нужно — Риндо, подзарядившись своим любимым видом на худую спину и острые плечи, затерянные в складках белоснежной футболки от того же самого Гуччи, подскакивает на месте и несётся вперёд, точно на ангельских крыльях. Или демонических. Дьявольских. Ведь с одной стороны медали есть общепринятые нормы, допотопные заповеди и библейские грехи. В дополнение к ним — полный, неощутимый посторонними дисконнект с реальностью, а ещё отказ от своей фамилии, хорошей жизни, и осуждение людей, которые непременно растопчут их двоих, закатав всё светлое в грязь, скопившуюся под бордюром у обочины. С другой же стороны, куда более привлекательной — особенно на фоне вырвиглазных красных стен театра, показавшегося впереди, — блеск умело заплетённых кос, тонкий аромат нового парфюма, вроде как Ласт Черри, струйка вишнёвого дыма в розоватое небо, линия парной татуировки, обвивающей левую руку, и вселенская, душераздирающая любовь, начавшаяся в тот непохожий на все остальные вечер. Пофиг, что всё случилось в ветренном октябре, не созданном для романтики и шокирующих признаний, пофиг на заваленные контрольные за четверть, шпаргалки Хаджиме, найденные Екатериной Алексеевной в просвете между форменными брюками и стулом, и первый визит рассерженной мамы к директору. Двойка по химии тогда совершенно не парила, как и высокая вероятность получить от отца строгий выговор и остаться без «своих вот этих компьютеров и гаджетов» — уроки химии у охающего в рваные поцелуи Риндо, зажатого между утончённым торсом брата и коридорной стеной, были совершенно иного характера. Практика оказалась жуть какой интересной, причём настолько, что младший Хайтани конкретно подсел на дозированные ласки своего брата, и соскакивать, несмотря на все ужасающие последствия, не захотел. Так и повелось — тусовка сменялась тусовкой, секс в просторной спальне сменялся сексом в клубе, охране которого забашлял Ран, чтобы Риндо мог пройти, алкоголь в глотке перекликался с их любимым кофе и чизкейками, нерасторопные поцелуи под совместным душем в моменты их с Раном уединения перерастали в скрытные касания и долгие объятия. На какой же тонкой грани они оба балансируют, упрямо держась за руки. Страшно подумать, что может случиться, потеряй Риндо своего брата. Виной всем этим страхам стал не только поделенный напополам капризный характер — виной всему стали длинные ноги Рана, его светлые ресницы, затягивающие в бездну гиацинтовые радужки, и его юркий язык, отдававший слёзными признаниями в собственной порочности в тот осенний вечер. Ещё губы Рана точно отдавали коньяком из отцовского бара — по трезвости бы не решился, разумеется, младший и не осуждает. Даже самый подготовленный человек наверняка бы выпил пару стопок перед тем, как сознательно пустить свою жизнь под откос. Коньяк Риндо никогда не любил и уже не полюбит — его вкусовщина после десятков дегустаций на вписках остановилась на самой настоящей и не такой уж элитной водке, настоянной на бруснике. А вот ровные лодыжки старшего, его длинные изящные пальцы, и волосы, струящиеся по плечам, младший Хайтани жуть как обожал. Лет со скольки? Он уже не помнит. До машины остаётся метров двадцать, до невыносимо желанной близости с Раном — как до Марса без скафандра в режиме невесомости, ведь сегодня они должны встретиться с теми, кому лучше не вдаваться в подробности семейных дел. Мимоходом цепляя взглядом перекопанную дорогу на одной из развилок и ужинающих рабочих в пыльной униформе департамента строительства, Риндо устало фыркает — третий раз за два года асфальт перекладывают. Брелок сигнализации в его руке пикает, стоит слегка надавить на нужную кнопку, и тут же перекочевывает в ладонь старшему. Даром, что права Рана были благополучно куплены по аналогии с бананами на рынке — папа пошел в автошколу, поторговался с начальством, оба побубнили, оба кивнули и пожали руки, — младший Хайтани знает, что его брат водит тачку лучше всех на свете. — Блять, ну почему отец никогда не ставит машину в тень?! — гневно шипит Ран, дёргая за дверную ручку. Открытая дверь выпускает наружу страшную духоту — Риндо аж с полуметра ощущает, как сильно прогрелся чёрный остов, морщится. Смерть какая, и как вот так сразу садиться и ехать? Ладно, раз Ран, вслух прокляв жару и жадность папы, предпочитающего редкие для центра бесплатные парковки, спокойно прыгает на своё законное место, то и младший, готов залезть внутрь и чутка поджариться, терпя вынужденные неудобства. Тут они с Раном снова отсекают внешний мир от себя. Или себя от внешнего мира? Не суть. Важнее то, что они остаются вдвоём, меняются, становясь настоящими, несмотря на всю осторожность. — Эй, малыш, — тихонько зовёт Ран. Оглядывается по сторонам, блокирует двери, изворачиваясь на своём сидении. Хлопает по подстаканнику, затем и вовсе вытягивается, упираясь ладонью в соседнее кресло, и моментально заслоняет своим торсом иконки, закреплённые над приборной панелью: — Наклонись сюда на секунду. Мелкая пыль, встревоженная вознёй старшего, летает в спёртом воздухе, сверкает среди его светлой кожи, обрамляет густые колосья кос и плавные изгибы рук. Красиво. Околдованный образом Рана, Риндо думает, что его брат — что-то нереальное, выдуманное им в бреду или лихорадке. Идеальное нечто, сложенное в цельную картину по его привычкам, ниспосланное свыше тем, кто безмолвно глядит на поясницу старшего, держа в руках крест. Какое же богохульство. Мам, пап, освященные куличи больше не давайте, а то у вашего младшего сына бесы полезут из рёбер. — Для чего же я тебе понадобился? — ерзая по обивке, игриво шелестит Риндо, слегка подаваясь вперёд. Чем ближе он наклоняется, тем лучше видит, как тонкие губы напротив медленно приоткрываются и произносят по слогам просящее «поцелуй меня». На самом деле, просить о подобном не нужно — Риндо и сам бы додумался. Он везде додумывается, где им никто не мешает — он резко, едва не сталкиваясь носами, прижимается ко рту брата, жмурится от того, как неприятно оправа давит на переносицу, но не останавливается. Какие помехи могут быть, когда он по своей излюбленной привычке цепляет пальцами длинную шею, поднимается ими к затылку, легонько зарывается в шелковистые волосы, скользя языком по верхней. Сопит в прохладную вопреки духоте в салоне щёку, вкушая самые лучшие на свете губы — Ран усмехается, приоткрывает рот, нерасторопно, с наслаждением углубляя поцелуй. Облизывает дёсны, ловит своим гладким языком Риндо, кладёт одну руку на щёку, поглаживает, вынуждая ещё сильнее нахмуриться, смять его сладкие губы и немного взмокнуть от истомы.***
— Надо было ещё вчера так сделать. Ну, взять у отца ключи и покататься, — вальяжно разваливаясь на заднем в полный рост, поясняет младший Хайтани. Бесцеремонно упирается подошвами Треков в дверь — чистые же, ведь вымытые бульвары ЦАО за улицу практически не считаются, — и глядит сквозь очки и глухую тонировку стекол на далёкие очертания родного дома. — Так куда мы поедем? В тачке теперь не так жарко — тихо урчит кондиционер, постепенно остужая салон, мягко мерцает приборная панель, показывая точное ГМТ плюс три и градус Цельсия за бортом, а Ран, забив на свой ремень безопасности, умело переключает какие-то тумблеры, и живо оборачивается с водительского, обнимая одной рукой лоснящийся руль. — Помнишь того парня с моего потока? — формулировка вопроса, игривая улыбка и горящие безумным азартом гиацинтовые глаза недвусмысленно намекают, что ночь будет чертовски весёлой. Младший ехидно ухмыляется в ответ — как такого отбитого балагура забыть можно? — Реально к нему? — для пущей уверенности уточняет Риндо, вдыхая запах роскоши, исходящий из кондиционера, что истрепал все волосы буквально за несколько секунд. Мускус из диффузора бьёт по мозгам, кожаные сидения, настоявшиеся за день на жаре, до сих пор прилипают к шее и предплечьям, но младший Хайтани всё равно закладывает руки под голову и варварски жмёт мыском на задник, стягивая с правой ноги кроссовок, попутно добавляя опасливое: — Я надеюсь, меня больше не будут учить лезгинке? Ран иронично смеётся в боковое зеркало и уверенно проворачивает руль, выгоняя машину на дорогу: — Самолично попрошу его, чтобы тебя учили только курению кальяна. — Теперь ещё и кальяны твои парить, блять, спасибо за кучу пагубных привычек, братец, — хмыкает Риндо, зачарованно всматриваясь в точёный профиль, окаймлённый золотистыми лучами. — Если бы не ты, я бы в жизни не прикоснулся к ебучим сигам, клянусь. Но да, ты каким-то чудом подтолкнул меня на шаг ближе к раку лёгких, — кто-нибудь наверняка бы подумал, что подобные высказывания несут в себе косвенный наезд, только старший Хайтани на все сто в курсе, что его дорогой братик всего-навсего нахватался сарказма у своего лучшего друга, и теперь с завидной регулярностью применяет полученные знания на практике. И Риндо в курсе, что на эти резкости никто не обидится — ему элементарно сложно сказать прямо в лоб ванильно-девчачье: «курю из-за того, что хочу иметь с тобой ещё больше общего, чем есть сейчас». — Зато мы можем добить одну на двоих, как в тех романтичных американских фильмах, — у Рана иногда возникает идея-фикс насчёт их взаимоотношений. Во имя любви и кучи кинолент цветных, ярких воспоминаний младший Хайтани тянется за пачкой в карман, замечая в зеркале внимательный прищур, от которого под рёбрами мелко позвякивает по уши влюблённое сердце. — Непрямые поцелуи стали ещё доступнее, да? На это намекаешь? — Риндо зажимает сигарету губами, пробуя кончиком языка фильтр, отдающий самим Раном, и переводит довольный взгляд на кроны деревьев Верского бульвара, лихо проносящиеся за окном. Путь предстоит неблизкий — однокурсник старшего Хайтани живёт аж на Западе, в укромном закутке среди речных затонов, и вид из его квартиры на семнадцатом этаже выходит не абы куда, а на лесные массивы Зеркального бора, чадящие мангалами и кострами находчивых местных жителей. Риндо и сам бы там жил, представься шанс. — Мало того, что доступнее, так ещё и в разы эстетичнее, если говорить о парных фотосессиях, — заумно соглашается Ран. — Где-нибудь в Германии может и эстетичнее, а в нашем Мазерленде под камеры лучше не попадать, — бормочет Риндо, придерживая фильтр зубами. Подкуривает, ловит пальцами любезно протянутую братом пепельницу и укладывает себе на грудь, заранее устраиваясь поудобнее. Любой экипаж ДПСников, что может попасться на дороге, на пару минут якобы ослепнет и не заметит чёртов бункер с блатными номерами, на заднем сидении которого болтает ногами не пристёгнутый и курящий несовершеннолетний, а штрафы за превышение скорости папа точно спутает со своими и возникать не станет. — …Гопота бычки друг другу передаёт спокойно, значит, и нам будет можно при остальных, — твёрдо заключает Ран. — Но сейчас не очень будет туда-сюда вертеться ради пары тяг, поэтому просто лежи. — Я бы и бровью не повёл, мои же сиги, — равнодушно тянет Риндо, скрывая свои чёртовы задумки о том, как они через годик-другой будут курить после завтрака в собственной квартире и глядеть друг на друга в плоскости двух разгоряченных тел, распластанных на общей кровати или столе. — Значит, больше не клянчи у меня пачки и закупайся через Коко, — бубня себе под нос, Ран шаманит одной рукой в мобильном. Переключает что-то в магнитоле, переливающейся не хуже всполохов на небосводе над тундрой — папа фотки с поездки на охоту показывал. — Что ты там делаешь? — Риндо блаженно затягивается и гнёт шею, пытаясь понять, что задумал его брат. Точнее, он прекрасно осведомлён, что тот всегда подрубает свои плейлисты во время поездок, но докопаться и в очередной раз уведомить Рана, почему его Инстасамка и ЛСП — лютая дичь, дело почти святое. — Включаю твой дабстеп, — вопреки ожиданиям довольно мурлычут в ответ, снижая скорость на повороте. — Фонк, твою же мать, — из вредности цедит Риндо, сбивая пепел с сигареты. Дабстеп он слушал в классе третьем, выпендриваясь своим первым Айфоном перед мелкими, а тут уже настоящая музыка, и разглагольствовать о ней можно часами, разбирая известные треки на составляющие. — …Твои охуительно-классные песни, окей? — примирительно бросает старший Хайтани за мгновение до того, как из динамиков начинает звучать до трясучки знакомый бит. Чуть ниже рёбер подкупающе стягивает, по коже пробегаются волнительные мурашки. Приходится сдержаться и смять штанину левой рукой, чтобы не засмеяться от нахлынувшего смущения, и не начать орать на весь салон, требуя от Рана прекратить его стращать и вырубить тот самый трек, что недавно написал сам Риндо. Впрочем, какая разница? Их никто не слышал, за исключением старшего. — …Ладно, дабстеп так дабстеп, — выдыхая дым в потолок, шепчет младший Хайтани. Руку, протянутую ввысь, до сих пор стрёмно потряхивает, потому что эта музыка, чёрт бы её драл, ранее была лишь его достоянием. В надежде привести себя в норму, Риндо рвано дышит, методично постукивая мыском кроссовка на правой по автомобильному коврику в такт битам. Надо признать, он безумно боится повернуть затуманенную счастьем голову — покоси её чуть в сторону, придётся взглянуть на брата, бдящего за дорожной обстановкой. Во имя безопасности своей самооценки, насквозь прошитой стеснением, проще молча глянуть сквозь пальцы. Увидеть там панельные высотки, лесенкой построенные посреди исторической застройки в честь какой-то там олимпиады, тысячи людей, гуляющих по широкому тротуару, эпатажные вывески ресторанов на пару с супермаркетами, подземные переходы со спящими на них бичами, и обглоданные коммунальщиками липы. — Не, ну это правда круто. Малыш, тебе надо серьёзно этим заняться, — через биты, сведённые воедино с женским вокалом, прорывается чёртов голос Рана, тот самый голос, которым впору озвучивать самые откровенные постельные сцены. Ран. В мыслях опять один Ран. Больше всего сейчас радует то, что именно ему нравится. Настолько нравится, что он, судя по тому, как начинает вибрировать сидение, крутит колёсико громкости и ещё больше прибавляет басы. Младший Хайтани не выдерживает — сквозь музыку и шум крови, прилившей к щекам, оглядывается на секунду. На долю секунды. И видит в смазанном взгляде, отражающемся в зеркале, охренительно довольное выражение в духе: знаете, мой братец самый классный битмейкер во всём мире, ведь сам я, Ран Хайтани, студент СГУ, известный тусовщик и дива популярных хештегов в Инстаграме, решил послушать эту всю непонятную хрень вместо ЛСП. Риндо потихоньку плавится в вихре своей музыки, что никак не прекращается, курит одну за одной, то и дело пихая сигарету Рану, желая исчерпать недо-конфликт из-за того, у кого чьи пачки. Вертится, точно неугомонный хорь, меняя позу с лежачей на сидячую, пытается поправить свисающие на оправу очков пряди, и мечтательно вглядывается в зубцы башен Сити, выглядывающие из-за шпиля одной из сталинских высоток. Небо над ними какое-то малиновое. Нет, скорее, вишневое — во рту слишком сладко от воспоминаний о прерывистых поцелуях с Раном в подъезде, где они застряли на минут десять перед выходом в столичный свет, неукоснительно враждебный к ним двоим. Ещё слаще, кажется, от красного Харвеста, который теперь хочется дымить чуть ли не круглые сутки. Это желание, к сожалению или к счастью, всё чаще порывает Риндо потянуться за пачкой под матрасом, наспех надевая брюки. Прошмыгнуть в коридор, замереть от ласкового «сынок, куда собрался?» и резко обернуться на шаги мамы, на ходу протирающей невидимую пыль с начищенных до скрипа полок, а затем выскочить из дома под базовым предлогом похода в Старбакс. Только помчаться отнюдь не за кофе или морковным пирогом, а куда-нибудь за ближайший угол — проветривать лёгкие сизой дымкой. Подышать Раном, пока он вне зоны досягаемости. С ним в их квартире бо́льшую часть времени ласкаться не вариант из-за матушки, что работает на почётной должности смотрящего за порядком на кухне — остальную работу выполняет клининг, — и выходит из квартиры только на фитнес, с подругами в кафе, в бутики и рестораны с папой, да в спа-салоны. Приходится импровизировать. Не жить же им с Раном в соседних дворах под картонкой из-под пачек чипсов, верно? Лучше просто подождать, живя в комфорте.