***
Из поводов для радости этим вечером есть лишь тучки. Густые такие, пышные, почти не пропускающие солнечный свет. Ползут с запада на восток, пришибая ещё довоенные дома к земле, закатанной в асфальт. Хотите верьте, хотите — нет, но Коконой и без прогнозов погоды знает, что скоро должен начаться дождь. Угольные радужки грозно глядят на циферблат на вотчах. Их обладатель хмурится — уже без двадцати восемь, а Мицуя ещё не явился. Опаздывать нехорошо, но, как это заведено в их кругах, опоздание — повод для торга, причём достаточно весомый. Если бы у Хаджиме спросили, что он предпочтёт — без происшествий перекупить олимпийку и навариться на её продаже тому лошку из Инсты, или притащить на встречу с Такаши Хайтани-младшего, готового расщепить на атомы кого угодно, кто посмотрит в сторону его старшего брата, Коконой бы гаденько засмеялся, припомнив поговорку про два стула, на которых умудряется усидеть своей тощей задницей, и с ехидной улыбкой предложил бы посмотреть себе за спину. Естественно, там стоит Риндо, хоть вместо стульев с колючими точёными и горячими дрочёными под пятой точкой Коко находится одна из лавочек Клубной площади. Право слово, он не интриган, и меньше всего бы хотел стать соучастником возможного конфликта, но не посвятить своего лучшего друга в типичную аферу про олимпосы с секонда просто-напросто не мог. Как и не мог не сказать, с кем именно условился встретиться в субботу ровно в девятнадцать тридцать. В конце-концов, младший Хайтани не до конца отбитый, и вряд-ли станет кому-нибудь бить морду прямо тут, на фоне стеклянных стен бизнес-центра, когда над людскими головами не только всё ещё бесполезные фонари, но и десятки камер — хорошее подспорье для недопущения того, что в теории действительно может случиться. Коко почти спокоен, ведь ничего вокруг не предвещает беды — под заборчиком близ гранитной стеллы бряцает на гитаре какой-то уличный музыкант, народ лениво расползается в разных направлениях от метро, не обращая внимания на резкое похолодание, а вездесущие полицейские в некоем подобии анабиоза наблюдают за снующими туда-сюда подозрительными и не очень, вяло жуя бургеры прямо на соседней лавке. Разумеется, расчётливый Хаджиме заранее предусмотрел различные способы противодействия на тот случай, если Риндо всё-таки разозлится — не зря же он в поле зрения законников затесался. — Так и чё, где этот тип? — облокачиваясь на спинку скамейки локтями, в предвкушении интересуется младший Хайтани. — Опаздывает, — кратко резюмирует Коконой, чтобы не злить себя лишний раз. — Охуевший какой. Хотя я другого не ожидал от него, — охотно комментирует младший Хайтани. Хрустит шеей, костяшками, бряцает цепочкой на шее, щёлкает зажигалкой, как заведённый, и макушку Хаджиме мгновенно обдаёт вихрем вишнёвого дыма. Неужели Риндо настолько нервничает? В любом случае, обсудить с ним детальный план и попытаться сказать пару ласковых — реально ласковых, чисто дружеских — не получится, потому что рядом с ними двумя безмолвно восседает обладатель самых лишних ушей в мире, залипая в свой телефон. — Такое чувство, что ты сейчас грохнешь кого-нибудь, — безучастно хихикают с другой половины скамейки. Голос приглушённый из-за таинственной маски, но едкий — Хаджиме как бы невзначай косится вправо, не без возмущения замечая пугающий взгляд, направленный куда-то в его худак от Ветмо. Кажется, розоволосый торчок взаправду являет собой реинкарнацию Юлия Цезаря, раз умудряется палить на все триста шестьдесят одновременно с набором текста в мобильном. — Держи себя в руках, Хайтани, я ни бегать не умею, ни драться, только отвечать тем, что на принте у Коко. Допустим, там написано «Иди на хуй», но это же не повод настолько тщательно вычитывать каждую букву? — …Я бы вообще действовал как-нибудь исподтишка. Ну, окажись я на твоём месте, — спокойно продолжает Санзу, немигающим взглядом изучая то ли кудри Хаджиме, то ли стриженые кусты и оградки за его плечами. — Знаешь, подкараулить этого Такаши где-нибудь, зайти со спины, в мир иной оттащить немного… Не до конца, конечно, чтобы по статье не пойти, но ощутимо. Как тебе такая идея? Острые радужки Коко напряжённо подрагивают, скача по спинам и черепушкам прохожих, поднимающихся по ступенькам из метро — какие интеллигентные и, главное, мудрые рассуждения, обосраться просто. Хотите сказать, Риндо ничего из сказанного не смущает? — Надо хоть посмотреть на этого еблана получше, — решительно сообщает младший Хайтани. Коконой глубоко вдыхает терпкий туман, которым его буквально окружили, и окончательно убеждается в том, что действительно Риндо нет дела до того, в каком контексте говорит Санзу — он вообще где-то в параллельной реальности и своих мыслях, которые слово за словом вываливаются наружу. — Не буду же я ему в лоб говорить, что со своим братом трахаюсь, сам подумай. Лучше разочек вломить и сказать, что Ран не пидор, и тупо не хочет наезжать при всех из-за своей хорошей репутации. Мне кажется, самый действенный варик. — Ты на одну букву ошибся. Гейственный, — машинально передразнивает Коко, скрещивая руки на груди так, чтобы принт, приковавший внимание вынужденного соседа по лавочке, оказался вне зоны доступа. Сзади резко пыхают носом и стукают по спинке лавки: — Хаджиме, ты не попутал ничего часом? Мне напомнить про Сейшу? Коконой цокает языком — этого ещё не хватало. Розоволосый придурок взрывается смехом, а те самые менты, что должны были предотвратить возможную битву под стелой, названной в честь стражей порядка, моментально отвлекаются от распития холодной колы из БК. Хищно приподнимаются со своего насиженного места, вперивают два выжидающих взгляда в компанию школьников через четыре лавочки — Хаджиме на периферии зрит в корень проблемы в погонах, и принимается устало тереть переносицу. Опять всё по пизде идёт. — Сейчас доебутся до нас, тогда ржать по-другому будете, — вполголоса цедит он, еле заметно качая головой в сторону стражей порядка, чей перерыв на долгожданный ужин прервал чересчур громкий ржач вот этого неадеквата в дешманском худи с Алика. Уберите его отсюда, и все катастрофы и беды исчезнут следом — энергетика у него дурная, суеверный Коко жопой чует. Внезапной гиперактивности Риндо остаётся только позавидовать — за несколько секунд он успевает метнуть сигарету в мусорку, обойти лавку, и с невозмутимым выражением морды лица плюхнуться между Санзу и отползшему к краю Хаджиме. — Они же не подойдут теперь? Ещё смотрят? — по тихому голосу младшего Хайтани из-за кипы растрёпанных волос становится ясно, что проблемы ему действительно не нужны. Оно и понятно — не приведи случай нарваться на штраф за сиги, когда батя ставит на будущее Риндо чуть ли ни все свои надежды. Ладно бы просто надежды — он постоянно упрекает Рана в том, что тот пагубно влияет на своего брата. Какой догадливый папашка, слов нет. — …А ты как думаешь, баран? — Коко, хоть и не может похвастать остротой зрения, прекрасно понимает, что на них смотрит чуть ли не вся окрестность. Хайтани-младший неопределенно вздыхает и с осуждением пихает розоволосого придурка: — Бля, ну и нахуй так шуметь, а? Изрядно поутихший смех моментально обрывается, а истерические смешинки в уголках глаз разглаживаются — остаются только пугающие своей белизной ресницы и тусклые радужки. — Сам посуди, хуй кто поверит в то, что твой старший братец не по мальчикам, — переменившись в лице — хотя какое там лицо, если половина под маской — совершенно индифферентно выдаёт Санзу. После сказанного моментально окунается в просторы интернета, клонит кислотную макушку ниже и перестаёт реагировать на любые внешние раздражители, а товарищи полицейские, вроде бы, возвращаются к своему ужину. — Блять, Харучиё, я и тебе сейчас шею сверну, — несмотря на безучастность Санзу, предупредительно шикает Риндо. Ёрзает по лавке, откидывается было лопатками на дощатую спинку, но тут же складывается пополам, проезжаясь кроссовками по плитке, водружает подбородок на сложенные в замок руки и поворачивает голову уже к Коко: — Я реально головой поеду, пока этого уёбка дождусь. Выражение лица Хаджиме, тем временем, преобразуется в жалкое подобие Долана из древних мемов — его лучший друг, оказывается, даже имя этого розоволосого укурыша выучил. Невооружённым взглядом заметно, что в его организме далеко не сигареты и алкоголь в обиходе.***
Нельзя отрицать того, что они с Хаккаем слушают одинаковую музыку. Список исполнительный длинный, варьируется от жанра к жанру, потому что обоим нравится думать о своём под фоновые треки в наушниках, и для качественных размышлений просто необходимо погружаться в правильную атмосферу. Там даже неясно, кто и от кого первее набрался этих слащавых песенок про невзаимную любовь — Юзухе абсолютно пофиг. Но в то же время ей, как старшей сестре, которая раньше своего младшего брата столкнулась со всеми вытекающими из признаний и отношений последствиями, жизненно важно регулярно вразумлять его. Чувства — противная штука. Они как по щелчку сносят башню, вырывают сердце с корнями, а затем поджигают всё, что осталось висеть на хлипких венах. Пережить подобное и остаться в норме могут далеко не все, и скорая потеря однозначно слишком сильно подкосит такого наивного мальчишку, как Хаккай. Из него де-факто верёвки вить можно, узлы морские вязать, бантики из ленточек, прижигать по краям торчащие нитки. В общем, крутить, как заблагорассудится, ломать, перестраивать под себя — младший Шиба наоборот трепетать будет. Внимание же обратили, дождался же. Мазохист и пиздострадалец, тьфу. Будь он чуток агрессивнее и смелее под стать тому же Дракену, что пару раз заглядывал к ним на чай, никто бы не стал гонять его по квартире веником, ругать и по-отечески — настоящему бате пофиг, настоящий батя в офисе по графику семь-ноль, — таскать за ухо, заставляя умывать порозовевшие щёки под холодной водой и вытирать влажные глаза махровым полотенцем. Никто бы не подумал отрываться от своих дел и спрашивать «Опять к своему Мицуе?» будь Хаккай на все сто самостоятельным и хотя бы на пятьдесят рациональным. И, тем более, никто не решил бы собираться в спешке после приглушённых настенными коврами слов о том, с кем планирует встретиться Такаши, который мастерски замучил младшего Шибу своими «мягкими взглядами» и «красивыми пальцами» с «цветастыми детскими пластырями». Важная пометка — пластырями с котятами. В прошлый раз были с утятами, Юзуха точно помнит всё, что транслировала память Хаккая, и поэтому отпускать распереживавшегося братца в одиночку уже не хочет. Надоело. Сколько уже она выслушала за эти несколько лет? На пару томов биографии величайшего в мире придурка по фамилии Шиба с припиской «самый младший» точно наберётся. Уже у Старогиреево он, до этого сидевший заиндивевшим трупиком в конце автобуса, заметно приободряется — Юзуха, точно самая заботливая мать, знает, отчего бешено бьётся сердце её брата. Отчего он хватает её за руку на выходе из двести тридцать седьмого под зычные голоса маршрутчиков, и по-детски тянет в сторону, от сгущающихся серых туч к не менее серому подземному переходу. Цель проще трёх копеек и элементарных истин по типу агрегатных состояний воды — опередить всю планету и встретить Такаши с той стороны проспекта, а не наоборот. — Потому что в прошлый раз опоздал, — пристыженно шепчет Хаккай в людской поток, струящийся по ступеням. Буквально воспевает лиловые блестящие волосы, фенечки из бисера и несколько новых колечек из того же бисера в дополнение к пластырям с пони. Теперь пони, да, Хаккай уже видел, ведь Мицуя постоянно кидает ему рандомные фотки, когда чем бы то ни было занимается. Из-за своего врождённого скепсиса по отношению к людям Юзуха уверена, что этот распрекрасный Мицуя Такаши из радужных рассказов младшего брата давно уже догадался о истинных причинах трепетного отношения Хаккая к нему. И на правах предмета воздыхания активно своим положением пользуется. Юзуха заранее злится — чувствует, как мокнут и холодеют пальцы её брата. Чувствует на себе его волнение, скрытое под личиной безразличия. Притворяться, несмотря на свои брови, грозно сведённые к переносице, у Хаккая получается из рук вон плохо — на середине пути к поверхности он втягивает голову в плечи и чуть крепче обхватывает её мизинец своей лапищей. Смотрит с немым вопрошанием на сестру, мнёт губы, кусает верхнюю. — Всё будет в порядке? Как думаешь? — сипит он, дёргая кадыком. — От тебя зависит, придурок, — со вздохом огрызается Юзуха. Вот и куда ему в одиночку? Хаккай же только со стороны похож на боевого гопника — его врождённая физическая сила, подпитанная регулярными тренировками и мордобоями на стрелках, ныне всё чаще используется для того, чтобы носить пакеты от выхода из Мармелада до маршрутки и катать сестёр Мицуи на плечах. Скатился? Скатился. Идти быстрее, потому что этого слёзно требует полоумный детёныш, старшая Шиба не собирается — дёргает его назад около ступенек, пихает к стене, становится на носочки, нашёптывает что-то на серьёзных интонациях. Взаимно сверлят друг друга взглядами — мелкий-переросток возмущается, а Юзуха терпеливо ждёт, пока брат кивнёт и согласится, иначе ей преждевременно захочется прыгнуть на Такаши, грохнуть его о какой-нибудь бордюр с вертухи, и приправить сверху перцовкой. — Он же обидится, — наконец нерешительно мямлит Хаккай, разглядывая плитку у себя под ногами. — Хочешь сказать, лучше обижаться тебе? — осаждает его девушка, прежде чем положить ладонь на плечо брату и заботливо пройтись пальцами вдоль лампасов. — Послушай меня хотя бы раз, ладно? Шиба Хаккай — лопух, болван, и идиот, но в первую очередь — младший брат Юзухи, за нытьё которого она с радостью бы отомстила, раз сам не может. Ему промеж глаз стреляют равнодушием, а он всё дрожит и бегает, точно обезглавленная птица, врывается в вечерние улицы, топот тысяч ноги и гул маршруток с улыбкой и бросается обнимать Мицую, стоящего у обочины. Остаётся только устало просвистеть носом, тормознув у гранитного парапета, облокотиться на него бёдрами, снова сделать Швец в мониторных наушниках погромче, и под строчки про машины для убийств созерцать то, как Хаккай возится со своей первой — хоть бы далеко не последней — любовью, плавной походкой идущей к самой Юзухе. Приветствовать Мицую после всех подозрений и неозвученных обвинений — та ещё задача. Сложная, скажем так. Крайне сложная. Потому-то старшая Шиба и не слушает, что ей говорят — в барабанных перепонках гуляет эхо новой песни, а в мыслях — желание отпинать кого-нибудь по почкам. Такаши улыбается, треплет Хаккая по ёжику выкрашенных в синий волос, а тот всё подставляется и подставляется, будто пару часов назад не тыкал в лицо Юзухе экраном телефона с фотографией того мажора с косичками. Бесит? О, ещё как бесит. Милая улыбочка старшей Шибы и миролюбивые интонации в духе «Извини, у меня музыка, потом поговорим» никак не вяжутся с её осуждающим взглядом и знаковым хариком с лавровым венком — видавшая виды шмотка, как и отношение к отношениям, достались ей от бывшего, по странному стечению обстоятельств носившего те же бренды, что и проблемный младший братец. Жаль, что характер у них кардинально отличается — думает Юзуха уже у турникетов, где делает остановку ради поиска чёртового проездного. Роется в барсетке с отрезанным лого — тоже от бывшего, — перебирает карточки и всякую мелочь в стороне от вялого пассажиропотока, и придаётся размышлениям. Будь Хаккай мудаком без совести и веры в любовь, проблемы бы были только с возможными беременностями всяких левых дамочек. Хотя, вырастать бессовестным ублюдком и глядеть на мир через призму собственной выгоды порой действительно лучше. Тебе не нужно стелиться. Тебе не надо прислоняться ко всему, что может сделать больно, и ты всегда готов отвечать любому ещё больши́м уроном. Ветер столичного метрополитена несёт в себе крупицы креозота со шпал, сырость бесконечных лабиринтов тоннелей, и осколки жизней миллионов пассажиров — Хаккая, например, застывшего столбиком у ступеней в ожидании сестры. Глаза у него здоровенные, блестящие от счастья — иначе и быть не может, Мицуя ведь погладил, — и в то же время беспокойные, точно у Бэмби из детского мультика, что едва встал на ноги и шаткой походкой вышел в настоящую и слишком жестокую для искренности жизнь. Ну, если так призадуматься, Хаккай есть самый рогатый представитель из подвида оленевых — так смело вешать на себя крест уже в бунташной юности никто бы не стал. Из парней уж точно. У них терпения меньше. Чуда в данной ситуации не случится — Юзуха не питает иллюзий, поэтому и не ждёт перерождения младшего Шибы в того, кто развернётся задницей к собеседнику и по-взрослому пошлёт всё к чёрту посреди вагона в сторону Гречки. Просто наблюдает за поведением брата, попеременно отвлекаясь от чтения комиксов про супергероев, которых явно не хватает столице. Нет, Хаккай всё такой же, и с годами ни капли не меняется. Мнётся среди редких для субботнего вечера пассажиров, нависает над Такаши в своей любимой олимпийке — с Мицуей нашли в секе, вот и уцепился, — хватается за поручни, кивает на его шоппер с какими-то значками. Взять, наверное, предлагает, чтобы тяжело не было. Ага, так и есть — ему в ответ мотают головой и указывают на экран. Хаккай тут же начинает пыжиться, что-то активно рассказывать и внимать любой ответной фразе. Ни для кого в их семье — а может, и в компании мелкого, — не секрет, что самооценка младшего Шибы давно пробила дно, да ещё и зарылась ниже сантиметров на сорок, но докатиться до того, чтобы в открытую признавать свою неудачу и по-прежнему питать надежды… Короче говоря, его несчастную душонку во что-то новое уже не переплавить.