***
Щелчок.
Тихое жужжание кондиционера и треск холодильника перебивает стремительно нарастающий гул музыки. Пальцы Коко как по команде замирают над клавиатурой — с написанием реферата по истории дипломатии, видимо, опять придётся повременить. Хаджиме заправляет серебристые пряди за ухо, облокачивается на стол локтями и недовольно вздыхает, скользя взглядом по широкой спине Риндо, скрючившегося тигровой креветкой над своим сокровищем — древним магнитофоном, который притащил невесть откуда — ладно, с барахолки, — и не пойми зачем.
Клацает там чем-то, переключает что-то, распрямляется в полный рост, упирая руки в бока.
Коконой на всякий случай отодвигает МакБук в сторону, продолжая наблюдение. Воздух из кондиционера мягко лижет предплечья и шею с ещё не сошедшими алыми отметинами, но приятные мурашки отчего-то зарождаются отнюдь не там, а где-то между бёдер. Бегут к позвоночнику, игриво пересчитывают каждый, кусая за загривок. Хаджиме ёрзает, хрустит спиной и крепко сводит ляжки — нет, это точно не из-за музыки.
И ни в коем случае не из-за рельефных мышц младшего Хайтани, которые упорно буравит колючий взгляд. Чахнущий над своим чудом техники, Риндо смотрится…
Забавно? К месту? Уютно?
Коконой склоняется к первому варианту, потому что очередной осмотр этой пыльной штуки от японской Сони в исполнении младшего Хайтани напоминает ему эдакую интерпретацию какого-нибудь барона, усыпанного своим золотом.
Только Риндо далековато до образа костлявого аристократа. Ритм жизни у него больше похож на какого-нибудь сказочного рыцаря — то лежит без движения на постели, притворяясь предметом интерьера, то носится туда-сюда, словно белены объелся, и обаятельно ломает что-нибудь на своём пути. Сказать, что он — безалаберный кретин, расхаживающий по квартире в одних трусах, понтуясь то ли своей упругой задницей, то ли надписью «Версаче» на резинке боксеров — значит не сказать ничего.
Да и вообще, Хаджиме, как отличнику и старосте своей группы, очень уж охота съязвить, насколько удивителен то факт, что младшего Хайтани ещё не выкинули из универа. Нет, не так — что он вообще решил туда поступать и продержался уже два с половиной курса.
Тем временем, двухцветный маллет, со стороны напоминающий прилипшую к макушке медузу, оживает и принимается покачиваться в такт битам. Следом за головой приходит в движение и тело — младший Хайтани резко оборачивается и с придурковатой улыбкой начинает пританцовывать.
А вот и активная фаза пошла.
— Дебил? — закатывает глаза Коконой, мимоходом опуская крышку ноутбука — покоя теперь не дождешься. — Успокойся, сейчас весь дом разбудишь. Давно с полицией дел не имел?
На языке вертится непривычное на вкус «разбудишь Рана и тогда мы оба получим по шапке», но напрячь голосовые связки и произнести это вслух пока не выходит.
— Токсичный айдол, я не факин' слейв, — щёлкает пальцами Риндо, невозмутимо подпевая какому-то попсовому исполнителю. Игнорирует ворчание, улыбается глазами, блестящими от подсветки вдоль кухонного гарнитура, артистично закусывает губы, скользя пальцами вдоль своей груди. — Да, я продал свою душу, чтоб тебе отсосать, — тычок указательным в направлении стула, на котором сидит Коко, выбивает из последнего нервный смешок.
— Да-да, больше денег, больше бед, — неохотно подыгрывает Коконой — и лучше не спрашивайте, откуда он знает текст, потому что иначе вам придётся выслушать долгий и эмоциональный рассказ про поездки до уника на каршеринге. — Твоя сука хочет на мой концерт, — машет ладошкой, изгибает угловатые брови, изображая на своём лице эмоцию в духе «съеби отсюда, нам обоим вставать в семь утра».
— Кровью на стекле «у нас нет проблем», — сыто жмурится Риндо, распаляясь всё сильнее. Ловит прихватку со столешницы, крутит в воздухе. — Я хотел подарить маме новый Кайен, — несчастная прихватка с разворота прилетает в не менее несчастный ноутбук.
Да что ты говоришь, блять.
Тут и ирония не нужна — Коко стал косвенным свидетелем того, как Риндо вместо Кайена подарил матушке неожиданный каминг-аут и остался с пустыми карманами.
На пару с Раном.
Щелчки пальцами становятся быстрее и мелодичнее — младший Хайтани энергично виляет бёдрами, неумолимо приближаясь. Бесцеремонно нарушает все границы, вынуждая Хаджиме брякнуться на стеклянную столешницу, которую последний превратил в свой рабочий кабинет — в комнате под протяжные храпы Риндо и соловьиный свист Рана учиться было тупо нереально.
По большему счёту, само по себе сожительство с ними — уже настоящее бедствие. Нет, всё-таки с Раном проблем определённо поменьше — там, куда нелёгкая заносит Риндо Хайтани, автоматически появляется и громкая музыка в неположенное время, и штабели протеиновых коктейлей в холодильнике, вытесняющие оттуда залежалые бутерброды, и раздражающая утренняя зарядка, которая обязательно заканчивается либо помятыми простынями, либо влажными следами от рук на стёклах душевой кабины.
Только хуже всего из этого — свыкнуться и приспособиться.
Катастрофа — влюбиться.
Апокалипсис — в обоих Хайтани.
— Ты хочешь, чтобы меня числанули? — стекая угольными радужками вдоль кубиков пресса, усыпанных
жутко привлекательными татуировками, возмущается Коконой. — У меня дедлайн послезавтра, алё. Забыл?
Лиловые пряди отрицательно мотыляются в разные стороны — Риндо нараспев тянет «не числану-у-ут» в невидимый микрофон у рта, совершает ещё один пируэт между индукционной плитой и микроволновкой, и тормозит напротив Хаджиме. Битбоксит в кулак, вторым изображает какие-то распальцовки в духе Канье Веста. Растрёпанная чёлка летает в разные стороны, и это уже напоминает не медузу, а уши спаниеля.
— Пх… вали давай отсюда, баран, — Коко едва успевает прикрыть рот рукой — иначе бы заржал, — и изо всех сил изображает на своём лице непоколебимую серьёзность: — Дай мне закончить, а?
— Ты сказал кончить? — с хищной улыбкой переспрашивает Риндо, склоняясь над Хаджиме. Будто ждал, зараза — Коко хочется возмущённо заверещать и по старой памяти выставить младшего Хайтани с кухни. — Ну же, соглашайся, — сбивчивый шёпот касается уха, губы прихватывают серьгу, непростительно нежно скользят по мочке, а глубокий голос экранирует волной мурашек от шеи обратно к тонким ляжкам. — Я могу, Коко. И очень хочу, — его толстые грубоватые пальцы ложатся на плечо, чуть сжимая ткань футболки.
Противостоять этим развязным интонациям куда труднее, чем горячо спорить с тьютором в аудитории, сидя за своей партой, но Коконой ни при каких обстоятельствах быстро не сдаётся.
— А я хочу поебаться с рефератом, — он по-змеиному отклоняется назад, упираясь ступнями в плитку. Вздрагивает — даже через гетры холодная, — и отталкивает себя назад вместе со стулом. — Отвали, Риндо, хватит дурака валять.
Тактическое отступление неожиданно обрывается глухим стуком, от которого легко встряхивает всё тело. Отступать теперь точно некуда — Хаджиме и без осмотра ясно, что ножки с столкнулись с плинтусом.
Позади — шероховатая и холодная стена, впереди — очередная бессонная ночь.
Выбор очевиден, так ведь?
— Бейби донт край рай-рай-рай, — не теряя прежнего настроя, младший Хайтани моментально подруливает впритык, и зажимает ногами колени Коко. Оглядывает сверху вниз, лыбится, будто и впрямь рад, что загнал его в ловушку. — Мне охуенно с тобой, — переходит на еле-еле различимый шёпот. Неуловимый для сторонних слушателей, но Коконой, которому адресовано данное послание, по-прежнему безошибочно разбирает каждую букву.
Острые свинцовые радужки мечутся от ровной линии плеч к золотой цепочке на шее, сверкающей в полутьме. Поднимаются к выступающему кадыку, подбородку, припухлым губам, беззвучно повторяющим следующие строчки.
Красивые.
Не строчки. Губы Риндо.
Очень красивые — скручивает сладкой истомой внизу живота.
Надо бы отвернуться, но по какой-то нелепой случайности Коконой продолжает бороздить расширенными зрачками ровные контуры лица, окаймленные синеватыми отсветами. Непреднамеренно сталкивается взглядом с глазами напротив — младший Хайтани невинно улыбается.
Ласково, заискивающе.
Уламывает.
— Не подмазывайся, — рвано выдыхает Хаджиме, упираясь ладонями в крепкую грудь. Подушечки левой сами собой оглаживают шероховатую кожу вдоль линий парных с Раном тату, и как же хорошо, что младший Хайтани не может видеть, сколько жадности в двух свинцовых пулях, целящих в него из-под полуприкрытых век.
— Но мне правда хорошо с тобой, — кисть Риндо доверительно ложится на предплечье, щекотно поднимается выше, щупая тонкую кожу, усыпанную блядскими мурашками.
Предупреждает любые недовольства.
— С чем тебя и поздравляю, — артистично язвит Коконой, оттесняя Риндо на расстояние вытянутой руки.
Может и зря?
Последние строки обрываются вместе с чем-то странным, непривычно дребезжащим под рёбрами — на долгие четыре секунды на кухне воцаряется прежняя тишина. Оба замирают друг напротив друга. Хаджиме слышит, как Риндо тихо сопит, приоткрывая слипшиеся губы.
Раз — и Коко понимает, как неприятно находиться здесь в одиночку, слушая рев холодильника.
Два — жить в одиночку, греясь о кружку утреннего кофе за пустым столом.
Три — просыпаться не под боком у Хайтани, а в обнимку с подушкой.
Четыре — дурацкие динамики переходят на следующий трек.
Естественно, это будет не надоедливая попса, а чёртов фонк. Коко машинально косится в сторону магнитофона и уже начинает считать, на сколько шекелей просел их общий бюджет — закупать чистые кассеты дорогого стоит.
— Моё любимое пошло, — с готовностью усмехается Риндо, метко сбивает с себя тонкие пальцы, и снова нависает над Хаджиме. Ладонь, до этого ласкавшая плечо сквозь футболку, ловко проходится по выпирающим ключицам и хватает за шею.
Это — запрещённый приём. Он против любых правил — Коконой плавится и течёт. Большой палец бережно поглаживает кадык — вдыхать новые порции кислорода становится ощутимо приятнее.
— Пойдём в комнату к Рану. Не согласишься — возьму тебя прямо здесь, так что давай решим всё полюбовно, — с лёгкой издёвкой тянет Риндо, скользя мягкими губами по щеке Коко.
Хайтани-младший — катастрофа вселенского масштаба.
Его личность, его глаза, его тело, его голос — назойливые люпины, которые заберутся куда угодно и безболезненно пустят корни сквозь камни. Разрушат до основания, разрастутся, захватят целые гектары, расцветут назло хлёстким ветрам и белому пустынному солнцу.
Их невозможно вырубить.
От них нельзя отказаться.
— Не пойду, сказал же, — Хаджиме сам не замечает, как переходит на робкий полушёпот. Честно говоря, он не прочь допрыгаться до того, чтобы его с силой утащили отсюда — так будет проще снять с себя ответственность и обвинить весь белый свет в просроченной задолженности по истории дипломатии.
— Ты уверен, что реферат важнее меня? — тёплое дыхание со слабым ароматом вишнёвых сигарет проходится вдоль линии челюсти, опаляет щёку и уголок рта. Тёмно-фиалковые кончики волос скользят вниз по торсу, ниспадают на острые плечи. Щекотно. Коко поддевает их носом, шумно тянет воздух, набивая лёгкие до отказа — от Риндо пахнет табаком, свежим оттеночным бальзамом, полынью и какими-то неизвестными науке цветами.
Поцелуй его. Поцелуй, прижмись всем телом, отдайся — просяще ноет в груди.
— …Ни в чём я не уверен, балда, — Коконой стягивает губы в тонкую нить и роняет голову на чужое плечо, утыкаясь в него носом.
Пусть Риндо начинает первым.
Худые пальцы цепляют подол футболки, натягивая её вдоль бёдер. Внизу недвусмысленно тесно и жарко. Давно тесно. Очень жарко. Хаджиме глубоко вдыхает в предвкушении, пряча поплывшие от наслаждения глаза в крепкой шее, и младший Хайтани тут же понимает, чего от него хотят — потирается щекой о скулу, путая серебристые волосы. Укладывает кисть поверх бритого виска, притягивая к себе вплотную, бормочет что-то про галимого пиздабола, а Коко в ответ только деловито фыркает.
Да, пиздабол, и что с того? Повыделываться — святое дело.
Хаджиме и выделывается, по-лисьи ворочается, подставляясь ладони, что медленно наглаживает его. Утробно мурлычет в ключицы Риндо, ощущая слабые касания губ на макушке, скользит своими по коже якобы случайно.
Просто потому что обстоятельства так сложились, не в ответ, и не из нежных чувств, вы не подумайте.
— Пойдём, ну, — посапывает младший Хайтани перед очередным поцелуем. — Давай, Коко, не прикидывайся. Я же знаю тебя лучше многих.
Фоновые звуки затихают — остаётся лишь шум крови, толчками приливающей к лицу, и взволнованный набат под олдовой футболкой с «Восставшими из ада», которую Риндо каким-то чудом отыскал на маркетплейсе после просмотра одноимённых фильмов. Он редкостный эгоист — если что-то понадобится, то из-под земли достанет. Причём данное утверждение относится не только к вещам. К людям тоже. Конкретно — к Хаджиме. Тот вспоминает, как всё развивалось, хмурится и шумно сглатывает, приоткрывая рот для того, чтобы распсиховаться и послать Риндо на хуй.
Осекается — хочется пойти самому.
Поцеловать, забраться на руки.
Пальцы Хайтани-младшего ловят за подбородок и отстраняют от груди, заставляя посмотреть в глаза. Удивительная покорность — Коконой не вырывается, не мечется, а смотрит. Всматривается внимательно, и дыхание предательски перехватывает — радужки напротив горят неоном из тех ночных клубов, куда они втроём гоняют на выходных. Пылают поделенными на троих грехами, гасят светомузыкой и басами треков, которые пишет Риндо в своём укромном уголке, проваливаясь в гул внутри студийных наушников. Треки врезаются в память, разлетаются на музыкальных платформах, играют из чужих колонок на улицах, но автор их по-прежнему хранит анонимность.
Ему пофиг на то, сколько людей запомнят его лицо. Ему определённо важнее, чтобы Ран и Коко знали точное количество песен, записанных под влиянием от различных памятных моментов. Хотя, фонк сложно назвать чем-то романтичным. Тем более, относящимся к серым будням.
Фонк — хаос.
Риндо — его живое воплощение.
Сопротивляться его приоткрытым губам физически больно — Коконой облизывает свои и слегка подаётся вперёд. Риндо растекается в довольной улыбке и отходит на полшага назад.
Играется, блять, доводит до горячки.
— Да сколько можно-то, а? — сокрушается Хаджиме, недвусмысленно ёрзая на стуле.
— Сколько я захочу, — насмехается младший Хайтани.
