Станция "Ночной бульвар"

***

Солнце путается в кронах высоких деревьев, изредка проливая жар на отрезки пыльных, свободных от прохожих и автомобилей дорог — не зря всё-таки решили срезать путь через дворы. Настроение — просто песня, хоть бери и танцуй вместе с Ахане для историй. Поводов для радости всего-навсего два, но достаточно значительных: в одной руке у Ханмы ещё не остывшая лепёшка, в другой — Монстр с манго. Холодный Монстр с манго, между прочим. По телевизору неоднократно говорили, как вредно запивать еду и безостановочно хлестать энергосы, но Шуджи всесторонне наплевать на своё пищеварение. На данный момент его волнует постепенная стабилизация атмосферы между Чоджи и Казуторой, а точнее — её полное отсутствие. Ещё интригует прогноз погоды на вечер и ночь, ведь до утра Ханма возвращаться домой не планирует. Не, если Чоджи всё-таки отпросится у родителей, то Шуджи вернётся с ним в Крылово на первом же ночном автобусе, чтобы залететь за жирным уловом в Микси или Шестёрку, потегать на пустынных остановках и погасших витринах магазинов и, едва начнёт светать, утащить за руку в своё временно холостяцкое логово отсыпаться. Не факт, что Ахане захочет, конечно. Как карта ляжет, в общем. Холщовый шоппер мерно звякает баллонами с краской, под подошвами стареньких, но чистых девятьсот девяностых Ньюшек хрустит листва с осыпающихся тополей. — Чоме пишет, что они всё-таки вынесли пиво на вас троих, — Ахане отстранённо транслирует горячие новости прямиком из их общего чата. Из-за маски его голос немного приглушённый, и Ханме после тех протяжных стонов, въевшихся в память, немного непривычно слышать такое вот неразборчивое бормотание. — Чонбо говорит, что ещё прихватил медовуху. Для меня, пишет… чтобы развезло больше. Блять. Вот ведь уёбок, — покосившись на Ханму, добавляет он, мажет прожигающим холодом взглядом вскользь него, хмурится, и снова замолкает, погружаясь в переписку. Дожидаться иных комментариев бессмысленно — Ахане изловчился нашептать на ушко прямо на кассе в Шестёрочке, что в присутствии Ханемии и без братьев Курейджи разговаривать особо не будет. Кроме шуток, Шуджи даже грешным делом — пока кассир пробивала злосчастный Монстр, который Казутора в итоге отказался пить и купил Драйв на свои карманные, — задумался над тем, каким способом будет сглаживать углы, что образуются этим вечером. Сейчас опять задумался, уже основательнее. Реально в жопу дать ему, что ли? А вдруг засмеёт? — …Не, ну заебок же, — Ханма одобрительно причмокивает, представляя, как вскоре будет пить, рассиживая на ржавых рельсах, и махать рукой пассажирам в несущихся в разные стороны электричках. — Надо будет ещё в Микитском куда-нибудь залететь. Тора, покажешь нам свои навыки шоплифтинга? Справа раздаётся резкий кашель — у бедного Ханемии, видимо, кусок хлеба в горле застрял от наводящего вопроса. Не ожидал, что его противоправные интересы так просто раскроют перед малознакомыми людьми? О, Шуджи обожает делать сюрпризы. — …Ну-ну, спокойнее, — он пихает мокрую от конденсата банку к лепешке, высвобождая одну руку — благо, широкая ладонь позволяет держать и то, и другое, — и понимающе похлопывает по спине Казуторы. — Не боись, тут все свои, никто тебя не осудит. Даже сквозь фланель, сплошь усыпанную катышками, пальцы осязают колкое напряжение, исходящее от сжавшегося тела — Казутора тяжело выдыхает, дёргает несчастный пакет и непонимающе таращит свои огромные охровые глаза куда-то в футболку Ханмы. Нет, мимо неё. На Чоджи, наверное, тот ведь обожает играть в свои грозные гляделки. — Хули пялишься? Забыл, как люди выглядят? — слышится сбоку. Сразу грубо, сразу с неприкрытой агрессией. Сказать по чести, Ахане себе никогда не изменяет. Ханемия открывает было рот, силясь что-то ответить, но отводит глаза и неожиданно втягивает голову в плечи. Бровь Ханмы недоуменно подскакивает, на лбу возникают глубокие морщины, обозначающие искреннее удивление — неужто ему стало не по себе в такой недружелюбной компании? Морды бить умеет так, что потом с пластырем ходить приходится, удар поставленный, а наезда от Ахане испугался? Сам-то не лыком шит. Или прикидывается просто с непривычки? — Ты не парься, Чоджи просто стесняется, — Шуджи едва заметно улыбается, стараясь показать, какой он сострадательный парень. — Если бы я стеснялся людей, то я бы не забафил твой тег на Химиков при тебе же, — Ахане нечасто припоминает историю их знакомства, но сегодня он, видимо, припомнит Ханме вообще всё: — И знаешь, с каждым годом я всё лучше понимаю одно — лучше бы дождался твоего ухода. Из-за опустевших и разворованных мародёрами хрущей гремит и скрежещет очередная стройка. Башенные краны глухо ухают, строители матерят друг друга на неизвестном Ханме языке. Ахане надевает наушники. Ханемия снова молчит. Первое впечатление о нём не меняется с течением времени — совершенно дикий, отвыкший от людей. Или истерзанный ими. Рассказывал ведь что-то там про друга своего, про родителей. Шуджи не брал в голову, что именно — ему оказалось достаточно уяснить, что послужило причиной всех этих упаднических настроений и, выражаясь мудрыми словами бабушки, несоразмерного проблемам юношеского максимализма. Бедняжка, тебя никто не понимает и не поддерживает, да? Однако, интерес ко всему дикому, потерянному в безликих людских единицах, проебавших человечность по пути на работу или учебу, и до безобразия неприступному, точно Великая Китайская стена для монголов, только сильнее раззадоривает Шуджи. Китайцы-то в конечном результате всё-таки лоханулись — враг с тыла зашёл. — Тебе лучше? — фривольно тянет Ханма, вглядываясь в тревожные охровые радужки, бликующие на солнце. Он не отходит от Казуторы, несмотря на то, что последнему значительно полегчало. Ладонь доверительно ложится на плечо, спускается ниже, и задерживается между лопаток чуть дольше положенного. Шуджи якобы по приколу снова постукивает, ведёт мягче и осторожнее, подбираясь к волосам. Касается вихрастой, удивительно шелковистой пряди, легко сминает пальцами — Казутора резко дёргает плечом и уходит на несколько шагов вперёд, бряцая своей серёжкой. — Не трогай, — растерянно произносит он, не оборачиваясь. — Не надо, ладно? Прикасаться к нему, получается, ещё рановато. Немудрено — после нетрезвого поцелуя на крыше их отношения немножко так ухудшились. Капельку совсем. Ханма криво усмехается. Он и вправду тогда поспешил с развитием событий, но на ошибках вроде как и принято учиться? Всё приходит с опытом, и Шуджи его активно набирается. — Извини, я не знал, что тебя такое раздражает, — разводит руками он, от нечего делать пытаясь понять, какой силуэт скрывается под мешковатой рубахой. Пакет с лепёшкой шуршит в руке, жестяная банка булькает, а отдалившийся на пару метров Казутора опять угрюмо помалкивает. Ханма задумчиво качает головой — не так уж и просто подбивать клинья к интровертам. Зато с фигурой чуть проясняется — Ханемия порывисто обнимает себя руками и ёжится. Оценивающий взгляд Шуджи обводит смазанные контуры невысокой фигуры, поднимаясь вверх от видавших виды кед. Скользит по икрам, бёдрам, задерживается на линии талии. Судя по всему, там песочные часы или прямоугольник — плечи и бёдра не выглядят широкими. Из-за шмотья хрен поймёшь, но в парке, когда они стояли в обнимку под дождём, Ханма отчётливо ощущал ямочки на пояснице сквозь ткань. — Давай, иди уже к нам, ну, — Шуджи предпринимает попытку наладить контакт, потерянный в этих полумёртвых дворах. Возвращает Монстр в правую, отхлёбывает, не забывая изучать Ханемию как внешне, так и аналитически — на какие жесты бесится, какие безмолвно одобряет. Порой самые мельчайшие детали говорят о многом. У девчонок вот, например, часто мокнут ладони от волнения. И смеются они звонко-звонко, когда стесняются. Как реагирует Казутора на прикосновения? Что он чувствует? Страх? Презрение? Или всё то же смущение? Любопытно. Чоджи цокает языком, звякает замком на бананке — на периферии маячит знакомый сквизер, залитый алой краской. — Короче, ну вас в пизду, — глухо бросает Ахане, и в несколько ловких прыжков улетает вперёд по бордюру в направлении старой трансформаторной будки. Рюкзак за его спиной мотыляется и гремит, раскрывая суть всего содержимого. Движения слаженные, как у ниндзя — реально Хокаге, блять, чёртовы одногруппники со своим Наруто, надо заставить Чоджи посмотреть. Шуджи готов поставить на кон всё из-за уверенности в том, что тот сейчас еле сдерживается, чтобы не ляпнуть что-нибудь до крайности аморальное. Чёрный юмор — норма для Вальхаллы Крю, а чёрный юмор в присутствии тех, кого хочет охомутать Ханма — общеприятное правило. Но тут ситуация в разы сложнее. Впереди слышатся гудки электричек. В воздухе сильнее обычного ощущается запах смога с хорды. Недавно к нему на подмогу пришла едкая гарь — в новостях неустанно пишут о лесных пожарах в соседней области, просят закрывать окна и беречь детей от перегрева, но Шуджи нисколечко не беспокоят природные бедствия. Август в самом разгаре, жара стоит такая, что самому в стейк превратиться можно. Из-за угла невзрачной хрущёвки и крон плакучих берёз выглядывает корпус той самой шестнадцатиэтажки. Ханма краем глаза наблюдает за юркими маневрами Чоджи вдоль теплотрассы, с выражением лица в духе «нот бэд, дружище» лицезреет четкий росчерк на невзрачной будке. Обонятельные рецепторы отвлекает ненавязчивый аромат выпечки — Ханма таки вспоминает о лепёшке. С видом заправского дегустатора кусает её, поглядывая на пакетик с недоеденным перекусом, свисающим из кулака Ханемии, потерявшегося в трёх заградительных столбиках. — Ты ешь давай, чего перестал? — окликает его Ханма. — Потом невкусно будет. В воспоминаниях ненадолго всплывают похожие причитания бабули, кивающей маленькому Шуджи на тарелку с золочёной окантовкой. От ленивых голубцов исходит пар, который, по идее, должен пробуждать ну просто зверский аппетит, однако тот мелкий угрюмо клонит макушку вниз и бурчит что-то бессвязное, отодвигая тарелку в центр стола. Еда ба по сей день ассоциируется у Ханмы с райской амброзией — а огурцы-то солёные какие вкусные, словами не передать. Только вот тому щуплому пацану в полосатой водолазке и смешных подштанниках любая пища на вкус была точно солома, с силой напиханная в рот. Та же солома, видимо, не позволяла брякнуться с табуретки, ткнуть лохматую голову в бабушкин фартук с гусями в бантиках и задать своевременный вопрос. Почему мама бросила папу? Или папа маму? И почему того ничего не соображающего ребёнка притащили за шкирку и скинули под дверь? Разве те, кто любят, могут бросить друг друга? Разве это называется семьёй? — …У вас все воруют? — внезапно отзывается Казутора, выглядывая из-за плеча. — Для тебя это удивительно? — Ахане, как и всегда, появляется из ниоткуда и откликается быстрее Шуджи, который невовремя глотнул очередную порцию энергетика и не смог предотвратить контрнаступление своего лучшего друга. Встаёт между ними двумя в попытках оттеснить Ханму, хмыкает: — У нас не только воруют, но и… — …И регулярно нарываются на другие административки, — перебивает его Шуджи с лёгким, едва уловимом нажимом в интонации. — Но знаешь, наш Максим Владимирович совершенно не против того, чтобы мы нарывались. Главное, чтобы не под камерами. Суровый взгляд Чоджи с разворота бьёт промеж глаз вспышкой сварки. Шуджи хочет сказать что-нибудь ободряющее или хотя бы забавное, однако язык всеми силами противится, вяло ворочаясь во рту, а к горлу подкатывает жёсткий ком. Он прекрасно понимает, почему Ахане глядит на него зверем. В животе что-то неприятно скручивает, и былой аппетит моментально испаряется. Мир вокруг как-то бледнеет, что ли. — …Максим Владимирович — ваш участковый? — переспрашивает Ханемия, замедляя шаг, и вновь равняется с остальной процессией. Пальцы Шуджи незаметно разжимаются, отпуская добрую половину лепёшки в свободное плавание в цветущую лужу у бордюра. На ум снова приходит тот привкус прелой соломы и тяжёлые вздохи бабушки у телефона при разговоре с родителями, но Ханма всё же успевает поощрительно вскинуть брови и указать на Ханемию пальцем: — Бинго! Вообще, не только мой участковый, — добавляет он перед тем, как сделать большой глоток — во рту после резко опротивевшей лепёшки и взгляда Ахане будто кошки нагадили. Приятный холодок бежит вниз по горлу, смешиваясь с холодком другим, липким, похожим на старый налёт, и Шуджи успешно заглушает императивные порывы чего-то неизвестного, рвущиеся наружу. — Не только мой участковый, в общем, но ещё и пиздатый кент, который втихаря свои делишки мутит. Думаю, теперь ты понимаешь, почему у меня нет приводов в ПДН? Чоджи оглушительно вздыхает и морщится, зажимая переносицу пальцами, дескать, нашёл, чем выкаблучиваться, борец с системой недоделанный.