***
Госпожа удача его прямо-таки лелеет и холит — Казутора ничего не заподозрил, Ахане как всегда не подвёл, несмотря на парочку саркастичных шуток и суровых гляделок. Да, ещё пришлось потратить лишнюю сотку на перекус, чтобы немного реабилитироваться в глазах Ханемии, но любые траты окупятся в тот момент, когда тот будет на седьмом небе от счастья и благополучно забудет, как выглядит настоящее. В предупредительно-жёлтых радужках Ханмы, мерцающих семафорами в свете, оно сплошь монохромное, и глядеть в него зимы эдак четыре назад опротивело. Мир — донельзя заезженная статика. Новых путей не существует — Шуджи достаёт очередную сигарету из пачки, останавливая всю процессию перед знакомым ему подземным переходом. За невысокими шумозащитными экранами гудят электрички, по пыльной тропинке снуют прохожие — кто на автобус, кто на собаку, кто пешком до ближайших многоэтажек. Тень эстакады укрывает всех разом, Ахане внезапно подбивается под локоть, бодая лбом рёбра. Бурчит: — Ты помнишь про наш разговор? Помнит Ханма, ещё не так много времени прошло, чтобы забыть. Да и сделал он всё вполне правильно, распределив семь оставшихся сигарет по часам — одну тут, перед поездкой, вторую — в Микольском, а остальные — уже по ситуации. — Естественно, у меня ещё чуть меньше половины, — по-чеширски щурится он. — Ты что-то перепутал, у тебя всего одна осталась, — твёрдо чеканят в ответ. Ханма пожимает плечами, произносит неоднозначное «как знать» себе под нос, и вылавливает из кармана зажигалку, наконец-то вернувшуюся к владельцу. Чоджи когда-то подарил, правда по рукам ей это не помешало пойти, потому что Шуджи неинтересно привязываться к событиям и дурацким подаркам. Представляет ли металлическая болванка какую-либо ценность? Материальную — нет. Духовную? Ни в коем случае, издеваетесь, что ли? Это же просто побрякушка, в каждой табачке такую же купить можно. С Ханемией, к слову, всё точно так же, хоть и неприемлемо — в понимании моралистов и обывал, естественно, — существо из плоти и крови уравнивать с кремнием, газом и бензином. Чего греха таить, правда у Ханмы своеобразная, и ничего зазорного он в своих ассоциативных рядах не видит — использовать можно всё, что попадается под руку. Особенно того, кто сам этого жаждет и охотно подставляется, усердно игнорируя все красные флажки. Осунувшиеся плечи и растрепанная мелированная чёлка одного из тех идиотов, кто явно не против бросить свою тушку в чужие лапы, на фоне десятков прохожих и голосов из перехода выглядят чересчур отчуждённо. Шуджи не умеет и не хочет учиться сочувствовать, однако чутка огорчается — негоже его спутникам с кислыми минами ходить, он же ещё никого не кинул через хуй. — Будешь курить? — спрашивает Ханма, обращаясь к Казуторе. Выдыхает дым, перехватывая сигарету пальцами, выпутывается из липучих пальцев Чоджи, каким-то образом присосавшихся к спине, и делает шаг вперёд. Ханемия тревожно вскидывается, скачет кошачьими зрачками по лицам людей, рассекающих пространство между них двоих шлейфом горьких парфюмов и терпких одеколонов. Ханма хмыкает — им, нашим с тобой согражданам, поверь, совершенно безразлично, кто и где курит. — Их хата с краю, запомни, — качнув головой в сторону потока незнакомых им людей, вслух повторяет Шуджи. — Никто тебя не будет журить, кроме ментов и меня. Так что, покурим? Угощаю, как всегда. — Раз угощаешь… — Казутора слабо улыбается. Серёжка в его ухе позвякивает почти испуганно, глаза сверкают, оставляют яркие следы на сетчатке Ханмы. Это немного забавляет, отвлекает от унылого неба и нечеловечных «человеков», скитающихся туда-сюда — запихнув сигарету в зубы, Шуджи одним резким движением приобнимает Ханемию за плечо и прижимает к себе. Под пальцами прощупываются закостенелые мышцы, под пальцами всё ещё теплятся отголоски другой жизни, почти не затронувшей самого Ханму, а он всё треплет скатавшуюся ткань, привязывает то, что скрывается под ней, поглаживает абсолютно по-дружески и хихикает: — Чё хоть ты ссышься меня? Успокойся и забудь про то, что случилось, я же просил не раз. Затравленный взгляд Казуторы на долю секунды помутняется. Хороший знак — он отводит глаза к трещинам на тусклом асфальте, каменеет весь, выдыхает: — Я и не думаю об этом вовсе. С чего ты взял? — Правильно, забей уже хуй, — махнув на его вопросы и переживания рукой — в иносказательном смысле, естественно, — Ханма снова тянется за красным Мальборо. Манипуляции — здоровская штука. Ежу понятно, что Чоджи, оставшемуся не у дел в компании кассовых аппаратов пригородных поездов, все эти игры в благородство вряд ли приходятся по душе — он снова срывается с места и с приглушённым «с той стороны вас подожду» уносится вниз по ступенькам. Под ложечкой сосёт при взгляде на его худую спину со сползшей лямкой рюкзака на плече. Недолго, разумеется — в следующую секунду Ахане скрывается за чьими-то сумками и платьями, а Шуджи благополучно кладёт болт. Им уже не впервой разбегаться, и вот эти детские догонялки и разборы полётов с объятиями у пыльных от дорожной копоти стенок оба явно переросли. К тому же, куда продуктивнее прикладывать сигарету к губам Казуторы и ласково улыбаться, наблюдая с двухметровой высоты, как у того невольно вспыхивают щёки. Скорее всего, он понятия не имеет, что сейчас происходит и какой подтекст закладывает Ханма в каждый жест, однако неожиданно пошло перехватывает фильтр губами и выжидающе смотрит снизу вверх. Губы. Шуджи едва сдёргивается, чтобы не посмотреть на них из-под приопущенных век. У Ханемии были очень нежные губы — тепло ворочается в брюшине. — Чё ты пялишься? — мямлит тот, закрываясь собственной чёлкой. — Просто думаю, что ты очень интересный парнишка, — почти честно объясняет Ханма. Казутора фыркает, потирая ладони друг о друга: — Доставай жигу давай. — Опять командирский голосок прорезался? — хихикает Шуджи, затягиваясь, и со всей своей настырностью заглядывает в радужки Ханемии. Зажигалка согревается в ладони, Казутора выворачивает плечи, хрустит шеей, мнётся, кусает губы. Молчит на вопрос про свои интонации. Ждёт чего-то, косится то в сторону, то глядит в упор. И Шуджи отнюдь не торопится, растягивая момент их уединения. Ну когда же всё наконец выгорит — пальцы сжимаются на рубашке чуть сильнее позволенного. Позади обоих прозрачный пластик крытого подземного перехода с вездесущим стикером Вальхаллы Крю. В гулкой темноте каркают из громкоговорителя, голос диктора перемежается с грохотом оживленной автострады над макушками. За толстой железобетонной сваей виднеется краешек той самой шестнадцатиэтажки, и пресловутое шестое чувство подсказывает Ханме, что Казутора поглядывал именно туда. Была не была. Кто не рискует, тот не Шуджи Ханма, вашу же мать. — Значит, ты всё ещё помнишь нашу с тобой крышу? — высекая искры из кремня, вопрошает он, и жестом указывает в направлении потока машин, рвущихся к хорде. Пыхает дымом из ноздрей, озадаченно крякает, наблюдая за тем, как острый кончик огонька качается на ветру: — Я уж было думал, с тобой эту тему лучше не поднимать. Ханемия хмурится, дотягиваясь кончиком сигареты до пламени. — Помню я всё, придурок, — затягиваясь, признаётся он.***
Обогнув лотки торгашей, завлекающих прохожих скидками на «свЭжую клубнику» и «вай какие сахарные арбузы», Ханма ускоряет шаг — хочется поскорее выбраться из мрачных стен тоннеля, окропленных неровными блеклыми пятнами. Казутора догоняет, молча озирается, лавируя среди прохожих, велосипедистов и самокатчиков. Шуджи почти не смотрит в его сторону, Шуджи как привороженный ищет глазами то самое место, где они с изначальным составом Вальхаллы Крю рисовали свои шедевры — от потолка до пола. Не находит даже примерного — память постепенно обрастает новыми пробелами, а кроссен добросовестные местные коммунальщики — или кто этим занимается? — устраивают регулярно. Ханма хмыкает, замечая под одной из арок красную точку, а затем и металлический корпус всевидящего ока, обвешанный проводами — камер везде напихали, чтобы вандалы не вандалили, а воры не воровали. Смех, да и только. Это равнозначно запугиванию бездомного россказнями про тёмные закоулки, среди которых он жил и будет жить. Что они вообще могут сделать, законники эти, если их же парни вертят всех на хую из подполья? Всех не разгонят и не пересажают, ведь тогда и необходимость охраны порядка сама собой отвалится — Шуджи хмыкает снова и подхватывает Казутору под локоть, увлекая за собой. Извиняется за излишние прикосновения, обосновывает их необходимость спешкой — им ещё надо успеть через забор перепрыгнуть, пробежаться по рельсам и прибиться к кучкам честных пассажиров на платформе. У выхода из подземного перехода глаза щурятся от острых солнечных лучей, разъедающих всё вокруг. Ханма озирается, пытаясь выследить среди тёмных одежд курящих рядом с электронным табло с расписанием электричек тот самый худак с чёртовым «Спейсер Неймер…» на спине, сжимает челюсти и локоть Ханемии покрепче и с миловидной улыбкой тащит того дальше. Внутренности обжигает липким холодом. — Далеко нам ещё? — сквозь коматоз в мыслях прорывается Казутора. — Не, метров триста, — бросает ему Шуджи, не оборачиваясь. Глотку пережимает стяжками, в груди сдавливает. Ахане реально съебался? За рубероидом с нагромождением картонных коробок сидят кошки, сиротливо забиваются в обрывках одеял — Чоджи, кажется, пару раз кормил их спизженным вискасом, невзирая на насмешки Чонбо и Чоме. Спасатель, мля, говорили они. Важный такой, взял и свалил — думает Шуджи, неосознанно поглаживая локоть Ханемии. Успокойся, тебя ничего не душит, ты нигде не лажаешь. Мир угасает ещё сильнее, пока Ханма осматривает ряд бутылок у парапета и мотает зрачки под скрючившимися деревьями, заведомо зная, что там кроме местных выпивох с их алкогольным смрадом никого не найдёт. Затем вперивает взгляд вперёд, на вздыбленный временем и непогодой асфальт с разветвлениями тропинок. Снова никого. Точнее, обывал-то навалом, но тех суровых и печальных глаз, единственных в своём роде, нет ни у одного из них. — Твой друг… — снова шелестит Казутора, не отставая от Шуджи. Последний чувствует себя пузырьком со зловонной жижей, забродившей на солнце. Надоело. Блять, как же надоело. — Да он просто соскучился по остальным, — артистизма Ханме не занимать, как и лицемерия, только вот все эти умильные улыбочки не умаляют того факта, что Чоджи умотал хрен его пойми куда. — Пойдём, я тебе покажу, как мой безлимитный проездной работает. — У тебя есть проездной на элки? — недоумевает Ханемия. Осматривается, гремит и бряцает серьгой. Баллоны в шоппере грохочут, ударяясь металл о металл. За заборами и стенами промзон предупредительно лают электрички. Шум везде, шум поглощает, окружает на триста шестьдесят, подпирает осточертевшее небо, точно гонцы нихрена не весёлых вестей. Стучит, перебирая осями по рельсам, зачитывает новостные сводки по шелестящему сарафанному радио прохожих. Заострять своё внимание не хочется, но Ханма заостряет — нутро колется. — Ну не совсем проездной, — натянуто отвечает он, стискивая зубы — его неожиданно начинает раздражать каждый звук. — Увидишь сейчас. Кажется, он преждевременно похвалил свою магическую ауру в форме четырехлистного клевера — с каждым последующим шагом стопы прибивает гвоздями к асфальту. У всех свои тараканы, конечно — у Ханмы, например, в мозгах сидят как минимум откормленные мадагаскарские. Скребут черепушку изнутри, заставляют проскочить мимо заброшки с выбитой дверью, где они с парнями тегали, вглядеться издалека в точки человеческих единиц на мосту над Тухлинкой — никого. Нет, не так. Нет его. Внезапно появляется желание чем-нибудь закинуться и погрузиться в белый туман на пару часиков, пока течение жизни не войдёт в прежнюю колею — Ханма ведь не может не увидеть Чоджи вновь. По-другому у них не получается — Ахане не свалит, он не оставит его в клетке из своих скетчей в ящиках стола из-за такой-то мелочи. Всё будет ро́вно. Спокойно. Шуджи выдыхает, отпускает локоть Ханемии, заново закуривает на ходу, затягивается, катая горячий дым по языку. Чоджи, блять, что за ходы конём? Рука невольно тянется к телефону — написать или позвонить. Или забить болт, показав свою твёрдость характера — в последний момент осекается Шуджи и достаёт вместо битой восьмёрки наушники. Следом — всё-таки видавшую виды восьмёрку. Кейс палёных подсов утешающе мерцает зелёным. Ханма наденет один, пожалуй, чтобы не забываться и не палиться Казуторе своим игнором. Музыка всегда отвлекает. Сближает при совпадении музыкальных вкусов. Кстати говоря, а это неплохая идея. — Будешь слушать? — Ханма резко вскидывает руку с левым наушником перед лицом Ханемии. Он, вроде, и легок на подъём, а вроде непонятный — сначала отскакивает, а затем, помявшись пару секунд — для вида, наверное, — вытягивает пальцы и выхватывает затычку из пальцев, сложенных щепотью. Точно розочку взял. Не ту, которую о бордюр бьют и сердца протыкают, а ту, что была в сообщении — на большее ему лучше не рассчитывать. — …Спасибо? — мотнув чёлкой, проговаривает Казутора, пихает наушник в ухо и вглядывается в побитый экран, привставая на цыпочки. Шуджи услужливо поворачивает мобильный, давая рассмотреть плейлист — между бесчисленных строк ему скрывать нечего, весь мрак и компромат хранится в галерее. Ханемия замедляет шаг, с любопытством читая названия песен. Усмехается, смущается, слегка краснея: — Я совсем недавно думал спросить, какие группы тебе нравятся. — Андер, только не вот эта мейнстримная залупа из Тик Тока, — отвлечённо отвечает Ханма, пыхая сигаретой в уголке рта. Включает какую-то дохуя романтичную песенку, подмигивает Ханемии. Будь он немного почестнее, рассказал бы, с чем и кем проводятся параллели в каждом треке. Особенно в этом. Глаза Казуторы, тем временем, непонимающе всматриваются в его лицо. Будто настойчиво ищут что-то среди извилистых лесок радужек, и багровые реки, замерзающие в венах Ханмы несмотря на стабильное плюс тридцать, начинают трескаться — в охровых глазах напротив пританцовывают солнечные зайчики и прочее дикое зверьё, далёкое от элементарных истин и формул ведения быта. У Чоджи совершенно другой взгляд. Пробирающий до костей, колкий, удушающий, как хриплый шёпот на ухо на ледяных ступенях, которые до трясучки хочется забыть. — А что это? Ну, андер, — переспрашивает Казутора. Шуджи вздыхает, стараясь не заморачиваться насчёт того, как тяжело менять окраску, плавая в своих загонах. — Если простым языком, то это… — почесывает подбородок он, придавая своему загадочному образу небольшую изюминку — на девчонках, фанатеющих от его ауры по типу тех плохих парней из кино, это всегда срабатывало. — Любая херня, выходящая за рамки закона. Неважно, какого, я же тебе уже рассказывал, — наконец выдаёт он. — Ты вот воруешь, тебе по приколу… — …Мне не особо по приколу воровать, помнишь? — перебив Шуджи, грустно улыбается Ханемия. К удивлению Ханмы, у его спутника неожиданно прорезается тяга к разговорам — забыв о прежней теме, он принимается лепетать что-то своё, но барабанные перепонки Ханмы рикошетят каждое слово в никуда. В башке вообще другое, она не в своей тарелке, и даже не в бездонном кармане с фантиками и мобильным, а все эти сказки про неблагополучные семьи Шуджи давным-давно до лопнувшей лампочки в падике. Он просто искренне надеется, что самодеятельность Ахане оборвётся максимум на платформе. Что сможет тайком сказать что-нибудь язвительное, незаметно утыкаясь носом в его жёсткие волосы. Жаль, что под рукой нет ничего, чтобы захлебнуться слюной и кровью на месте и свалиться на очередной лоток торгашей впереди, дабы кайфануть среди раздавленной клубники. Жаль, что за их с Чоджи отношениями нужен особый уход, и никакие паршивые цирковые трюки им не помогут.***
На мосту над Тухлинкой Ханма наконец-то отпускает ситуацию — среди пассажиров, собирающихся у тусклой разграничительной линии на платформе, Ахане взаправду нет. Радует другое — в уведомлениях полный штиль. Вряд ли он бы изменил свои планы из-за той ерунды у спуска в подземный переход. По крайней мере, Шуджи хочет в это верить. Сердце старательно танцует в ритме похуизма, ободрившийся Казутора про что-то шутит, под опорами проносится электричка в сторону вокзала, ржавый забор у обрыва ступенек пестрит чьей-то фигурой в яркой футболке — хоженой тропкой активно пользуются вне зависимости от времени года. Шуджи ставит музыку на паузу, подгоняет Ханемию к решёткам, пока туда никакие другие зайцы не пристроились, и на мгновение оборачивается к выгоревшему горизонту в поисках потрёпанного головного вагона, несущегося в их сторону. Облегченно выдыхает — вдалеке обнаруживаются только нечёткие очертания того подвижного состава, что недавно отчалил от платформы. Казутора пищит, барахтается и сопротивляется, точно дикий тигрёнок с его тату, но Шуджи всё равно подхватывает его под подмышки и подсаживает к облупленной краске на рыжих шпилях, вдыхает запах своих сигарет с кончиков его волос и клятвенно заверяет, что их не выкинут из элки на ходу и даже не оштрафуют. Всё-таки Ханемия запоздало догадался о том, какими методами они будут добираться до Микольского. Зато догадался, зато не особо выпендирвается, прыгает и ловко встаёт на ноги — убедившись, что всё в порядке, Ханма цепляет подошвами горизонтальные прутья и в два счёта перемахивает следом. Поднимает пыль на вытоптанной тропинке, делает контрольный осмотр, не забывая зачитывать краткие инструкции Казуторе, и моментально вырывается вперёд — ладонь машинально перехватывает тонкое запястье, мозги машинально воспроизводят подзатыльник от Чоджи за «облапанную задницу» при их первой совместной поездке за город, ноги-шпалы несутся в направлении платформы — Ханма, при всём наплевательском отношении к собственному здоровью, не хочет развоняться лепёшкой из внутренностей посреди рельс и засветиться на каком-нибудь канале в телеге в качестве неудачливого перебежчика. Более правильные пассажиры едва ли следят за обнаглевшими безбилетниками — всей толпой сидят в телефонах, занятые трепом со знакомыми-попутчиками. Шуджи же занят Казуторой целиком и полностью — опять подлавливает его, на этот раз за талию, и с торопливым «цепляйся давай» подкидывает на жёсткий асфальт полустанка. Карабкается следом, придерживает подмышкой шоппер, царапает ладони, вспоминает, как Ахане умудрялся перескакивать на платформу с высоты его плеч, никогда не пачкая руки, и на всякий случай — в последний раз, честно, — оглядывает пассажиров. Мало ли, вдруг он его проглядел, вдруг он затерялся среди чужих затылков и капюшонов, или вовсе залез в ту обшитую оцинковкой халупу, где они хлестали пиво и тегали в ожидании последней электрички в область. Сплетения железных дорог всегда сходятся воедино, куда бы ни вели. Так и здесь, как ни крути и не думай о разных маршрутах. Чёртов Чоджи, о нём напоминает слишком многое. Напоминает блядский гудок электропоезда, скрип рессор, споры бабушек с тюками о удобрениях на границе слышимости, свежие ссадины на руках и пыльные коленки — Ханма ощущает себя одичалым не хуже Ханемии, жмущегося к металлическому столбику с названием станции. Сколько ни употребляй, в груди сжимается всё так же. Больно. Всякое может произойти, а безмолвие от Чоджи, по обыкновению болтливого в личке, в очередной раз это доказывает. В голове жёстко сбоит, мысли накладываются друг на друга, смешиваются, размазываются — сотовый ловит срач Чонбо и Чоме в чате, их мемы и прочее говно, а вот Ахане по-прежнему не в сети. Почти что неживое вжимается в ребра изнутри, внешний мир переворачивается, кувыркается в серой массе, подступающей к полустертой белой линии, Шуджи просачивается к ней же, призывно машет Казуторе под грохот поезда, пихая телефон в карман — тот затравленно глядит на пока ещё закрытые двери, но идёт, решительно идёт, не отказывается. Здорово, это очень правильно — Ханма подлавливает его за плечо, завлекает шёпотом про заманчивые побеги от уебанов-контролёров, если таковые им встретятся, и пропускает в вагон. Тормозные колодки шипят, из динамиков дует едва слышное «Следующая станция — Лесково», лавки за скрипучими раздвижными дверьми заполняются под завязку. Кто-то юрко прыгает на последние свободные сидения, кто-то прижимается к стенкам по аналогии с подземкой, кто-то кидает рюкзаки и сумки на полки. Шуджи останавливает Казутору в тамбуре, радушно предлагая расположиться в стороне ото всей движухи — наблюдать за видом из окна удобнее, курить можно прямо за дверьми сцепки, пока никто не видит, да и торгаши в вагоне орать не будут на ухо, размахивая своими наушниками и безделушками для дома. Ханемия с любопытством смотрит в мутные стёкла, ведущие в соседний вагон. За ними, как и на лавках, тоже занято — какой-то дядька на полусогнутых выдыхает дым в щели гофрированных стенок, скалит золотые коронки, ржёт в трубку, прижатую к уху. Получается, Ханма не соврал — курилки тут и правда везде, где работники железнодорожного транспорта не видят. Здесь — граница зоны другого мира, отличного от того, что в столице. Своя атмосфера, так сказать — Казутора вдыхает резковатый шлейф дыма, раскатанного сквозняком по тамбуру, с детским любопытством глядит сквозь царапины на раздвижных дверях. Под ногами вибрирует, тело с непривычки шатает, от Ханмы, стоящего всего в полуметре, ободряюще веет бесконечным летом, их сигаретами, скуренными на пройденных километрах, и стылой кровью. Казуторе немного легчает — он никогда прежде не катался на таких машинах времени, планировал только, фантазировал, наблюдая за подсвеченными жёлтым окнами с крыш и из-за заборов. Извне мелькают смазанные картинки — гаражи с яркими граффити сменяются глухими стенами, деревьями и верхушками побитых годами многоэтажек. Шуджи сползает вниз по стенке, откидывается головой на обшивку вагона, достаёт закрытую пачку, распаковывает, кидает целлофан на пол. — У тебя же ещё в той пачке осталось несколько сиг, — Казутора приваливается к стенке рядом, опускается на корточки. Ханма по-птичьи склоняет голову набок и беззаботно хихикает: — Ну то у меня для пацанов, а это в личном пользовании, не для посторонних. Сечёшь? — Секу, — усмехается Казутора, подбирая с пола упаковку из-под сигарет. — Только срач в поезде разводить, наверное, не стоит? — Культурный ты малый, таким в нашем мире сложновато приходится, — Шуджи дёргает губой и зажимает фильтр губами. — Может, всё же составишь мне компанию? — Не, так часто не хочу, — тактично отказывается Ханемия, убирая целлофан в карман — его страсть к курению ещё не достигла такого предела.***
Окончательно сваливать из электрички отраднее всего. Казутора выпадает наружу, едва двери с протяжным шипением открываются. Набирает полные лёгкие свежего, чуть горького от смога воздуха, жмурится — пронесло. Конечно, Шуджи предупреждал про контролёров и игры в прятки с оными, только не упоминал о том, что бегать придётся едва ли не на каждой станции. То в один вагон вместе с такими же безбилетниками, трусливо поджавшими уши, то в другой, то сквозь прокуренные сцепки под вой ветра и бешеную качку в разные стороны — окольные пути сменялись на прямые в зависимости от того, куда направлялись человечки в темно-синей униформе с нагрудными камерами и грозными лицами. Быстрые ноги штрафов не боятся, а подвешенный язык не боится ничего и никого, только проще избегать, а не нарываться — добавляет Ханма уже тут, на полустанке, рассказывает про схему с оплатой по карте и включённой видеозаписью на смартфоне. Больше всего Ханемия залипает от разительного контраста здешних мест — относительно аккуратные остановки в пределах столицы не чета той разрухе, что раскинулась по обе стороны от пустующей платформы. Надпись «Говно» поверх названия станции на разбитом указателе говорит сама за себя, полуразваленная кирпичная постройка позади него это утверждение укрепляет, хотя красноречивее всего свидетельствует о жизни в Микольском решето из ржавых ступеней надземного перехода, по которым Казуторе было бы страшно подниматься, не прокладывай дорогу Шуджи, внушающий своей расслабленной походкой ощущение какой-то неоспоримой надёжности в том, что они не наступят на гнилую перекладину. От его слов про чётких ребят, ждущих их с годным хабаром, становится совсем не по себе. Внизу живота точно черви ворочаются, бередят внутренности чем-то скользким и одновременно вязким — Казутора, прежде мечтавший познакомиться с компанией новоявленного друга с крайне нетипичными замашками, теперь как-то не особо счастлив. Ползёт по инерции, по выработанной годами привычке жамкает манжеты и втягивает голову в плечи, соглашаясь с собой в одном — его личность буквально притягивает проблемы, и шанс отхватить чего-то нехорошего растёт с каждым пройденным метром. Не зря же Чоджи не стал их ждать. Обогнув ряды маршруток с хриплыми голосами водителей, дымящих под музыку из салонов близ перекрёстка, обставленного разномастными частными домами и неказистым торговым центром в разноцветных вывесках, Ханма магнитом тянет Казутору чуть дальше — влево и в сторону, по ухабистым латкам на асфальте в загончиках из полосатого бордюра. Сворачивает к кустам и забору, который внезапно обрывается на столбиках через пару десятков шагов после переполненной парковки. — Ещё несколько телодвижений, — бросает он из-за плеча, протаптывая путь в высокой траве. Небосвод потихоньку бледнеет, цвета вокруг исчезают ему под стать, вдалеке, среди проводов, виднеются чернеющие многоэтажки, вероятно, Новогостино — будучи полным мастаком в географии граничащих с областью районов, Казутора всецело доверяется своему проводнику, вновь безмятежно шагающему впереди. Коленки немного дрожат и проседают — Ханемия злится на себя, пыхает носом, скользя среди зелени, щекочущей ладони. Те мокнут сильнее, чем при встрече — наверное из-за сногсшибательных улыбок, украдкой подкинутых ему через плечо. Наверное, цвет глаз Ханмы особенный — ясный, как огни фонарей, или как блядский свет в конце тоннеля, по которому Казутора скитается не первый год. Вскоре к гулу электричек за шумозащитными экранами и хрусту мелких веток под ногами примешиваются чьи-то голоса. Чьи — догадаться несложно, поэтому Казутора с некоей опаской навостряет уши. Количество присутствующих выясняется в тот момент, когда под тонкие подошвы кед попадает россыпь крупного щебня — Ханемия следует гуськом за Ханмой, выглядывает из-за его спины, сжимает губы. У однотипного серо-красного забора тусуются трое — с первым, на удивление весело танцующим с двумя баллончиками в руках под смешки и ободряющие аплодисменты, Казутора уже, можно сказать, знаком. Не в хорошем смысле, к сожалению, пусть Шуджи во время очередной перебежки из вагона в вагон вроде как объяснил, что Чоджи общается по-нормальному исключительно тет-а-тет. Сейчас объясняет, что этот самый Чоджи придерживается своей традиции, выплясывая шутливые пируэты на фоне какого-то сингла. Двое других, хлещущих пиво попеременно со съёмкой и заливкой — Шуджи снова любезно подсказывает, — выглядят, несмотря на хрюканье и смех, ещё более угрожающе, чем этот чел в маске. На чьём-то рюкзаке, брошенном в траве под забором, надрывается портативная колонка, из которой глаголит теперь знакомый Ханемии голос, в воздухе слабо пахнет ацетоном. — Так, бля, где мой Бад или чё там у вас? — пройдя ещё пару метров, Шуджи срывается с места и в несколько широких прыжков по насыпи оказывается около своих товарищей. Кидает шоппер к рюкзаку, хлопает по плечу парня, склонившегося над контурами первой буквы — Ханемия про себя обозначает того «Билайном» из-за двухцветных полосок на коротких волосах. — Сегодня ты, братишка, остался без пива, — отзывается второй — высокий и бритоголовый, смахивающий на отсидевшую копию Стэтхэма. Хлебает из горла, вглядывается у мобильный: — Ахане, сворачивай концерт, мы немного не вовремя начали. Чоджи, до этого изображавший какое-то подобие шаффла — так ведь эти танцы называются? — резко останавливается, стреляет взглядом по Ханме, и разворачивается к забору, на котором вырисовывается пока ещё не законченное «Вальхалла Крю». Опускается на корточки, принимается выводить прерывистые линии — обстановка на этом тесном пятачке как-то неуловимо меняется. — …В смысле без пива? — Шуджи непонимающе вскидывает брови. — Мы его Ахане отдали в качестве компенсации, — «Билайн» откликается следом за лысым. Пшикает из баллончика фиолетовой краской, оборачивается на Ханемию, скалится: — В наш монастырь со своим уставом нельзя, бро, сразу предупреждаю. «Бро» звучит колко и натянуто. — Ты о чём? — спрашивает Ханемия, по привычке отшатываясь назад — наживать себе врагов как-то не охота. Тем более, прямо с порога. — О том, что сюда не созидать приходят, — дополняет тот бритоголовый, отхлебывая пиво из банки. Копается в телефоне, указывая пальцем на Ханму: — Короче, пусть Шуджи тебе проведёт инструктаж, раз уж вы вместе прикатили. Мне за репетиторство не платят. — Чонбо, прекращай пугать гостя, — Ханма обращается к нему с нескрываемым нажимом, но почему-то обрывает диалог. Разворачивается спиной, стоит пару секунд недвижимо, вглядываясь куда-то в забор, и внезапно склоняется к безучастному «Билайну». Шепчет что-то, кажется— из-за гула приближающейся электрички не расслышать, что именно. Чонбо же подходит к Чоджи, сдёргивает с него капюшон и вполне легально треплет по волосам — невысокая фигура в мешковатой одежде не реагирует на все эти приставания, продолжая выводить аккуратные сиреневые линии вдоль чёрных контуров. Казутора смотрит на фантастическую четвёрку, изо всех сил борясь с напором беспорядочных мыслей о том, насколько бессмысленно его присутствие. Видится, что на все сто процентов, потому что такие невербальные послания он получает далеко не впервые. И постоянно убегает по их указке. Может, хватит прятаться? Он и без всех этих едких комментариев прекрасно знает своё место. Звенья вагонов поднимают вихри ветра за спиной, гонят пыль вперемешку с листвой под ноги, толкают подойти к Ханме и неожиданно твёрдо спросить: — Научишь меня этой всей хуйне?