Станция "Ночной бульвар"

***

Санзу молчит. Тупо пялится на шмотки Коко пёстрым попугаем, с террариума которого впервые сорвали брезент, ёрзает по насиженному месту, встряхивает длинными волосами. Дышит. Моргает. В принципе существует в материальном мире, поэтому бесит. Вообще всё бесит, не только он. Улица бесит, бесят тускнеющие бульвары, бесит тишина в личке, бесят постоянные подработки Инуи, бесят весёлые Хайтани, бесит назойливое урчание в желудке, но у всё того же Санзу на руке неожиданно обнаруживается позор всей рессейлерской нации, и внимание Коко резко переключается, сходится клином на циферблате вдоль синеватых вен. Козёл отпущения обнаружен. Да, у него точно фейковые Джи-Шоки — дёргает щекой Коконой. Кривые, неаккуратные, наверняка купленные в каком-нибудь рынке или где-то около того. Мало ли их, этих шоурумов с дешёвыми шмотками? Хаджиме задумывается. Да блин, дофига и больше, он про каждый из существующих в столице может целую лекцию расписать со всеми подробностями — прямиком от конвейера где-нибудь в Гуанчжоу, и до тесных прилавков торговых площадей, взятых в аренду ничуть не креативными предпринимателями. Торгуют одним и тем же в десятки раз выше себестоимости, а пипл неустанно хавает. Коконой качает головой, безмолвно осуждая экономическое обогащение китайских Кулибиных, слизывающих весь дизайн с легита — оригинальные Касио стоят примерно столько же, сколько все эти кривые реплики более крутых фирм, и смотрятся вполне неплохо. Особенно на тонких руках. Санзу бы подошло, пожалуй. Следом за ярко-розовым ремешком, обвитом вокруг запястья, Хаджиме замечает кроссы. Заношенные. Определённо из Спортмастера, и спасибо, что не Демикс — опять осуждает он, начиная докапываться буквально до каждой детали во внешности Харучиё. Футболка блестит. Коко готов дать голову на отсечение, что сшита она из эластана какого-нибудь, или же полиэстера. А это, при любых раскладах, настоящая пытка для кожи. Принт — витиеватая глянцевая наклейка, что рискует отвалиться после неудачной стирки, а о шелкографии уж и речи нет. Этот розоволосый гражданин прямо-таки фулл сет из всякой дряни на себе собрал. Где его самоуважение, в конце-концов? В Юникло лучше базу купить, раз уж премиальные бренды не по карману. Прежде Коко совершенно не интересовало, во что одевается этот надоедливый наркоша. Сейчас тоже не интересует. Ни капли не интересует, вот серьёзно — ничего странного в своих притязаниях до чужой одежды Коконой не видит, он и до Сейшу с подобного типа претензиями не единожды докапывался. Вслух, правда, и вещи свои насильно впихивал, втайне опасаясь ссоры. Сейчас же благих намерений он не преследует, ему просто жизненно необходимо оторваться на ком-нибудь — на какие только свершения ни сподвигнут десять или даже двадцать минут непрерывного хождения взад-впёред под идиотские шутейки Риндо и елейное улюлюканье Рана? Наматывать квадраты по стыкам столичной плитки и самозабвенно палить в телефон, надеясь на благополучный исход сделки — галимая затея, однако Коко внезапно вспоминает, из-за чего он здесь, отвлекается от разглядывания Санзу, и продолжает проделывать одни и те же манипуляции, частично пребывая в ступоре. Он не мог облажаться. Просто не мог, и всё тут. Что с того, что все допустимые сроки превышены, а этот странный аккаунт в Инсте удалён? Может, случилось что-то. Кто его знает. В любом случае, сестра того парня должна была приехать, и по времени они вроде как договорились, обойдясь без изменений — Хаджиме накаляется досадой и злостью, поджимает губы. Затем упирается рогом в свои призрачные надежды и принимается стрелять колючими угольными радужками в каждое встречное лицо, хотя бы отчасти напоминающее абстрактную сущность некоей девчонки. Вероятно, она и вправду ожидает встречи у перехода, только с какой стороны? Тут же куча выходов и входов, и случайных людей не счесть. Желая хоть как-то подтвердить свою догадку, Хаджиме принимается вертеться юлой. Риндо хрюкает, Ран вздыхает, Санзу торчит в телефоне — или просто так торчит, хрен его знает, Коко сейчас не до этого. Он перегибается через гранитный парапет, ведущий в кишащий прохожими подземный переход, осматривает разномастные макушки — так много кислых рож, что самому потеряться в их числе проще пареной репы. Вот уж правда — семь раз проверь, прежде чем соглашаться на встречу без предоплаты. Коконой возвращается на прежнее место, отряхивается, цокает языком. — Неужели тебя наконец-то наебали? — злорадно хихикает старший Хайтани, облокачиваясь поясницей на гранит. Зачёсывает назад свои длинные волосы, ниспадающие на логотип Ив Сен Лоран на свитшоте, сражая всех случайных зрителей своим обаянием — Хаджиме, несмотря на вездесущий наушник в одном ухе, отчётливо разбирает слова какой-то падкой на геев дамочки. Краш, говорит. По-любому уже есть девушка — добавляет следом. Ладонь Коко уже привычно встречается с лицом, а Ран, уловивший чужую похвалу, вновь корчит довольную моську: — Говорил же, нужно на иностранную аудиторию работать, а не заниматься этими бичами. Тоже мне, знаток нашёлся — фыркает Хаджиме. — Сам-то что не ресейлишь, раз мне дохуя умные советы раздаёшь? Или у бати деньги клянчить полегче? — его острый язык по принципу самоуправства идёт в ход, опережая мысли. Второй вопрос должен выстрелить точно в высокий Рановский лоб и одним махом сбить всю спесь, но у того на вооружении не просто заслон из высокомерия вкупе с равнодушием, а целая система ПВО. — Вейт э ми́нут, дорогуша, я занят учёбой, а деньги родителей — всего лишь приятный бонус за мои оценки, — старший Хайтани манерно взмахивает ладонью в воздухе, отметая любые нападки в свой адрес. Хаджиме знает, что его хорошие оценки ориентируются не на пятибалльную систему, а на риск отчисления. Точнее, на его отсутствие. — …Кроме неё, прошу заметить, у меня ещё и насыщенная личная жизнь, так что я даже почиллить толком не успеваю, — спохватившись, прибавляет старший Хайтани, и умильно улыбается куда-то за плечо Коко. Оттуда, поняв очевидный намёк, слащаво гогочет Риндо. Давит на плечи одноклассника, подпрыгивает, толкая его подойти поближе к своему брату — так и хочется раздать оплеухи обоим сразу, чтобы своей красивой жизнью и регулярным сексом не кичились. — Ебля с кровным родственником за личную жизнь не считается, — изгибается змеёй Коконой, покорно останавливаясь напротив длинных ног Рана, обутых в педали от Дольче. Щёку обжигает далеко не летний ветерок, пренасыщенный выхлопными газами, диоксидами и окисями. Топот и гомон рифмуется в нескладный гул — столица вальяжно кувыркается в последних днях августа. Вечерний полумрак загорается вывесками и фонарям, шелестит моторами премиальных тачек, щебечет колонками из близлежащих кафешек. — Братская любовь вполне допустима, вспомни пример европейских аристократов, — приняв вызов, играет бровями Ран. Нашаривает пачку сиг в кармане, манит Риндо пальцем, перехватывает его запястье, радушно протягивает табак, и вновь давит лыбу: — Мой драгоценный младший братец самых голубых кровей, не видишь, что ли? — указывает он на отдельные прядки, окрашенные в небесный цвет. Младший Хайтани с донельзя важным видом вытягивает сигарету, прихватывает фильтр губами, и плюхается брату на коленку: — У Коко минус два, а не дальтонизм. Взрывная смесь их туалетной воды постепенно убивает в Хаджиме всё людское, способное к состраданию по отношению к представителям среднего класса. С лёгкими на подъём мажорами правда проще сосуществовать — деньги на ветер, встреча на адресе, скупка чуть ли не оптом, постоянные сообщения в мессенджере и достойные отзывы. А ещё никаких аукционных торгов в попытках скостить пару сотен с и без того демократичной цены. Ух, как же всё бесит — Коконой раздражённо кривится и лезет за своим Парламентом, планируя приобщиться к тусовке курильщиков. Кажется, единственный человек из их компании, не подверженный этой вредной привычке — Санзу. Ни разу не стрельнул, ни разу не достал ашкудишку или подик, зато косвенно подтвердил, что гасится чем-то посерьёзнее. Иронично, однако. — Когда будешь по айпи этого типа вычислять? — в цепочку молчаливых рассуждений вклинивается Риндо. — Или ты ему порчу на понос нашлёшь? — с хрипловатым смешком дополняет он, вспоминая о суевериях Коко, и его же увлечениях всякого рода мистикой. Подаёт жигу, заглядывает в глаза, пугающе сверкая стеклянными линзами: — Я бы с радостью составил тебе компанию, а то без тренировок до усрачки скучно. Не ломайся давай, ну. Чистейшее зло в серебристой оправе, дышащее дымом от вишнёвого Харвеста своего любимого братца. Его праведный гнев порождён отнюдь не желанием помочь — скорее энтузиазмом из-за возможных разборок. — Да ну это всё в пизду, — в сердцах плюётся Коконой, чиркая кремнем. Очернять свою идеальную репутацию не хочется. — Очень зря, бро, — качает головой младший Хайтани, скалится, точно дьявол во плоти, и наваливается на грудь брата. Родись он в семье победнее, где ни связей никаких, кроме половых, ни золотишка — только позолота, — наверняка бы уже и статью схлопотал. — Ну слился и слился. С кем не бывает, — индифферентно отзывается Санзу, державший рот на замке с момента их встречи здесь, на Верской. Скользит ледяными радужками по широким штанинам Коко, упирается расширенными зрачками в пакет от КМ-20. Дёргает подбородком в его сторону: — Там та самая олимпийка, правильно понимаю? — Да чему там ещё быть, не деньгам же, — искренне сокрушается Коконой — он, в общем-то, не прочь перемыть косточки недостойной клиентуре. Встряхивает холщовый пакет, проклиная свои маркетинговые ходы — даже упаковал нормально, и что по итогу получил вместо благодарности? — Хоть выбрасывай её, кому хоть нужна такая? — Столько трудов в помойку, ужас, ужас! — снова посмеивается Риндо, намеренно разводя лишний кипиш. Ревнует Рана до сих пор, поди, пусть и спокойно пускает колечки дыма, пусть и хихикает, полуоборачиваясь к Санзу: — Эй, Мальвина, скажи же, жалко нашего юного бизнесмена? Метафорическая героиня из книжки Толстого, как бы подозрительно ни звучало, совершенно не реагирует на выпад Хайтани. Обжигает Коко своим холодным взглядом, хрустит плечом, механически склоняя голову набок — по ходу заставляет проржавевшие шестерёнки в своей голове прийти в движение. Жутковато. Хаджиме натягивается по струнке, но упрямо глазеет в ответ, надеясь показать, что ему ни капли не льстит такое обзорное наблюдение. Молчание затягивается. Коко тоже — забивает лёгкие дымом до отказа. В груди и глотке жжётся, тлеет. Ран и Риндо опять на своей волне — милуются, бодаются, бормочут и щебечут, не вникая в суть. Санзу проносится взглядом снизу вверх по складкам на футболке Хаджиме, поправляет маску. Владелец никому на хрен не нужной олимпийки настораживается пуще прежнего, позвонки и брюшину сковывает едким холодом. Предчувствие какое-то… — Давай я заберу её у тебя? — раздаётся из-под чёрной ткани. — А? — удивляется Коко, замирая с раскрытым ртом и сигаретой между пальцев. Его собеседник, являющий собой ходячий буклетик под эгидой «Минздрав предупреждает», спрыгивает со своего серо-буро-козявчатого обиталища, и в момент возникает в полуметре напротив Хаджиме. — Говорю, давай я у тебя куплю эту ветровку, — вкрадчиво шелестит Харучиё. Не моргает. Не дышит словно, словно ненастоящий. От него ощутимо пахнет аптечными прилавками, больничными койками, и химией. Коконой не любит всё, что связано с белыми халатами — в голове ещё свежи воспоминания о забинтованном Инуи в палате, в барабанных перепонках ещё раздаются всхлипы Акане на стульчике подле её брата, а под слоями обманчиво плотной кожи больно сжимается от тех далёких фотоплёнок, полных отчаяния. Санзу буквально напоминает ему блёклые стены коридоров, напоминает маникюр на ногтях медсестры, напоминает серое, выстиранное постельное бельё, напоминает цементные ступеньки. Отторгает, повторяя уставший взгляд ожогового хирурга, его «обязательно поправится», брошенное безутешным родителям Сейшу. Это неприятное месиво хочется смыть, залить той блядской японской газировкой со вкусом винограда, забрызгать освежителями и парфюмами. — …На кой хрен она тебе нужна? — непонимающий взгляд Хаджиме вновь фокусируется, задерживается на белёсых ресницах, готовых проткнуть его насквозь — Харучиё вблизи выглядит чересчур нереально, будто не от мира сего. — Нравится мне она, разве нужны ещё причины? — пожимают плечами в ответ. — За сколько ты хотел её продать? — Три тысячи, — на автомате выпаливает Коконой. — О-го, — присвистнув, тянет Санзу. — Ты же её рублей за двести взял? Не борщишь ли с наценкой? Шуршание купюр в подсознании Коко подсказывает — не борщит. В конце-концов… — …Я только близким друзьям могу в цене уступить, — неожиданно мягко признаётся он, и тут же свирепеет, грозно хмурясь: — Тебя же я едва знаю, и вообще… — Давай это исправим? — резко щурится Санзу, подаваясь вперёд. В груди Коко неожиданно ухает. — Две тысячи, и я вылизываю твою квартиру добела, — торгуется Харучиё, не теряя пугающего прищура. Хаджиме отшатывается, зажимая несчастный пакет подмышкой: — Не надо, блять, пожалуйста, я клининг вызываю всегда. Слова даются с трудом, язык отказывается слушаться, потому что Коко абсолютно всё устраивает. Править эти непонятные взаимоотношения он не планирует — это вам не редачить колонки в Экселе ради пятёрки по информатике. Для подобных бестолковых сподвижек нужно… Обоюдное желание? Поверьте, этой штуки у Коко точно в дефиците — он не хочет якшаться с кем попало, он для себя уже всё решил ещё при их повторном «знакомстве». Знал бы, что та злополучная встреча на Бонсай-Городе обернётся вот этими косыми взглядами и странными альтернативами для обмена, в жизни бы не подошёл. Санзу, наверное, тогда бы уснул. И уже бы не проснулся. Нет человека — нет проблем, правильно? Хаджиме чувствует, как потеют его ладони. Ругань разводить как-то глупо. Две тысячи сгореть могут. Чистая десятикратная прибыль, между прочим. Ноль издержек, и вымытые полы в коридоре. Пребывая в состоянии диссонанса, Коконой тянет было сигарету к губам, но с удивлением обнаруживает, что та уже истлела до фильтра. — Да успокойся ты, мне всё равно идти некуда, — снова напрашивается Харучиё. Не подходит ближе, сохраняя дистанцию, однако и не отступает. Маячит на фоне сотен прохожих, подсвеченных неоновой вывеской Эйч энд Эма, поднимает руки в примирительном жесте: — Я же был у тебя в квартире, ничего не разбил и не украл. Не надо так стрематься. Коко пофиг, Коко ещё как стремается. Особенно из-за нездорового блеска в тусклых глазах, похожего на чёртово северное сияние, которого Коко не видел нигде, кроме фотографий, когда-то любил и втайне мечтал застать самолично, а сейчас отчего-то передумал. — О, слушай, а реально, погнали к тебе? — за худым плечом Санзу в два счёта материализуется Риндо. Блять. Блятьблятьблятьблять. Сердце заходится, безостановочно стучит по ребрам — Коко уже не хочет ни торговаться, ни тащиться с этими тремя к себе домой. Вышвырнуть олимпийку в помойку и сбежать к Сейшу на Печорскую, принудительно вытянув того с подработки, видится ему единственным способом спастись — если Хайтани подтягиваются, то противостояние становится невозможным. А Ран, зараза, уже ухмыляется позади Риндо, готовясь сказать своё решающее слово. — …Не, подождите, как мы вообще к этому пришли? — пропустив нервный смешок, спрашивает у всех Коконой. Ему катастрофически не хватает свежего воздуха, которого среди двадцати миллионов днём с огнём не сыскать. Ему же не хватает лишних пары тысяч в кармане или на карте — неприкосновенный запас из шестизначных, числящихся на главной странице в приложении, должен остаться нетронутым. Коко выдыхает. — Бля, как же вы меня…