Станция "Ночной бульвар"

***

Поначалу Коко до чёртиков нервирует чрезмерное внимание к своей персоне. Вот кого угодно готов вывезти, выслушать, вытерпеть, понять и простить. Кого угодно, только не Санзу. — Я уж думал, вы не дождетесь меня, — взмахивает тот ресницами, вылетая из вестибюля. Стеклянные створки позади него глухо скрипят, качаясь из стороны в сторону, Коконой сглатывает и прячется от порывов тоннельного ветра за плечами Риндо. Небо схлопывается рваными облаками, по тусклым стенам ползут редкие розовые всполохи, по ногам Коко скребутся надоедливые мурашки. И дело не в прохладе, стелящейся по земле. Дело в Санзу. — Как прошла контрольная? — вполголоса шуршит розововолосое нечто, разворачивая манжеты на ветровке. Вокруг достаточно темно для того, чтобы прикрыться от него чёрным капюшоном — что Коко и делает, — но недостаточно темно для того, чтобы не заметить его ярко-розовых прядей и нездорового блеска в глазах. — Коко, тебя же спрашивают, — Ран легко пихает бок локтем. По-дружески вроде, без злого умысла, однако Хаджиме жмурится и напрягается, готовясь схлестнуться со старшим Хайтани на кулаках, если тот сейчас же не заткнет свою хлеборезку. И да, ему чертовски везёт, ведь Ран решает снизойти до стенаний простых смертных — утекает в сторону, и завершает свои издёвки щелчком зажигалки. Тем не менее, источник всех бед никуда не девается, и сладковатый дым вишнёвого Харвеста не превращает его в тень. Наоборот, делает ярче. Заметнее. Ближе. — Ты не хочешь со мной разговаривать? — вкрадчиво проговаривает Санзу, по-птичьи склоняя черепушку набок. Заглядывает за плечо Риндо, щурится. Радужки у него демонические, морозные. Коко лишь сдавленно ойкает, еле сдерживаясь от того, чтобы не перекреститься, только вот фокус зрачков с чужих не сводит. Вообще-то Хаджиме нерелигиозный, однако при встрече со своей ходячей проблемой хочется отчаянно молиться богам всех конфессий. — Коко снизили до четвёрки из-за того, что дал мне списать. Теперь пиздострадает, — выручает Риндо, незаметно наступая пяткой на чужой кроссовок. На коллаб с Сакаи, сукападласволочь — вскипает Хаджиме в своих мыслях, а Риндо давит всё усерднее, продолжая излагаться: — …Теперь он мечется между «уйти» или «остаться», потому что хочет подготовиться и подать на пересдачу. Да, Коко? Помощь приходит оттуда, откуда не ждали. Незаметный для прохожих и Санзу намёк не остаётся без внимания — главный герой этого монолога вылезает из-за спины одноклассника, для пущей убедительности хмурится, подглядывая на свои Вотчи: — Половина восьмого, а я рассчитывал уйти не позднее семи. Наверное, я и вправду задержался? Ставка заходит на «ура» — Санзу мутузит пальцами серьги в ушах, желая успехов в обучении, а Коконой потуже завязывает шнурки на капюшоне и улетает в подземный переход. Кудрявая макушка проносится мимо желтоватых пятен плафонов, сердце бьётся о рёбра, как одуревшее, ладони мокнут настолько сильно, что сенсоры на Айфоне начинают барахлить, ведь Хаджиме вплоть до середины пути чётко ощущает затылком чужой внимательный взгляд. По контрольной, к слову, у него пятёрка. У Риндо тоже. Игнорировать сообщения в личке, смешки на ухо, и дикие, изучающие гляделки, становится всё сложнее. Внутренний голос надрывается после каждого «удачного» совпадения, повлекшего за собой неудачную прогулку вчетвером. Санзу везде. Санзу приходит на Купол, размахивая бутылкой водки, Санзу шелестит шторками в примерочной КМ20, подкладывая нужные размеры вместо консультанта, Санзу запрыгивает на соседний стульчик на фудкорте и лезет палочками в фо-бо одного из Хайтани, Санзу звонит посреди ночи и спрашивает, может ли он переночевать у Коко, обосновывая всё нелёгкой обстановкой в своей квартире. Коко в праведном ужасе. Он загнан в угол, обезоружен, он едва ли не рвёт на себе волосы, не зная, в какую песочницу засунуть голову, чтобы пройти эту миссию по стелсу. В ночь с четверга на пятницу Хаджиме, не отвлекаясь от зубрёжки конспектов по информатике, мимоходом оценивает риски и понимает, что ни в какую — Санзу выкопает ямку и нырнёт по соседству. Будто в доказательство его теорий, дисплей Айфона вспыхивает, показывая имя звонящего. «Торчок (Харучиё)». Безопаснее махнуть рукой на его поползновения, базируя фундамент из отказов на предлоге про здоровый сон, только вот Хаджиме внезапно для себя смахивает не ту кнопку. В динамике неловко шепчут про ссору с братом, похолодание на улице и полное отсутствие денег на хостелы. — Приходи, — выдавливает Коконой, рисуя на полях в тетради то ли глаза, то ли клыкастые пасти. Из трубки раздаётся благодарное: — Я не помешаю. Коко в Санзу мешает буквально всё. С течением времени животный страх пересечься с ним сменяется тревожным режимом ожидания, потому что одним прекрасным солнечным утром, прямо перед выходом в школу, Хаджиме с удивлением обнаруживает под дверью далеко не вчерашние пакеты с мусором. Нет, их тоже — сам же кинул туда, чтобы не воняли, — но еле живую тушку Санзу с тухлым мясом и пустыми бутылками при всём желании не перепутать. Хотя воняют одинаково — думает Хаджиме, склоняясь над спутанными розовыми прядками. На уроки он не идёт — шипит сквозь зубы, волоча безвольное тело в коридор, вырывает пустой блистер таблеток из позеленевшей ладони, и бежит в аптеку, забывая вынести хлам к помойке. Ксанакс, значит. Слава богу, не героин или ещё какое месиво, название которого непереводимо на человеческий язык. Центр столицы похож на встревоженный муравейник — туманная завеса стремительно тает, жухлая листва хлюпает под ногами, по мокрым тротуарам Верской снуют дядьки в костюмах и тётки в плащах, галдят по телефонам, совещаются. Коко совещаться не с кем — он штудирует поисковые системы буквально на бегу, вычитывая, как отличить алкогольное отравление от передоза, путается в названиях лекарств, бесится из-за запредельных цифр в чеке. Девушка-фармацевт сочувствующе вздыхает ему в спину. — Вот это скорость! — хохочут с экрана. — И всё ради Санзу? — Ты знаешь, как дорого мне обходится этот ваш Санзу?! — ерепенится Коконой, сдувая волосы со лба. — Терпеть его не могу, блять! Солнце стреляет прямо в переносицу, Хаджиме обливается потом, силясь не задеть прохожих плечом, Риндо, ишак вонючий, глумится по видеосвязи и, не спрашивая разрешения, сходит с маршрута до кованых ворот их гимназии. — Не взаимовыручки ради пришёл, — разъясняет он с порога, наступая на задники кед от Акне. У Коко, ковыряющего стыки на кирпичной кладке над пуфиком, сердце кровью обливается — куда такие суммы топтать? Младшему Хайтани определённо плевать на судьбу своей обуви, когда у него с собой бутыль Колы без сахара и протеиновые чипсы. А ещё шоколадка — та внезапно появляется из внутреннего кармана куртки и насильно вручается в руки Хаджиме. Тот придирчиво оглядывает подарок. Тоблерон, надо же. — Чтобы не истерил по хуйне, — скупо объясняет Риндо, улетая вглубь квартиры. — Не ценишь ты родительских денег, — невпопад кидают ему вслед вместо «спасибо». Тихо, почти шёпотом, скорее для красного словца, чтобы выпустить наружу недовольство тем, как грёбаный Риндо Хайтани превращает очередную пару в несуразное нечто с растоптанными задниками и сбитыми мысками. А шоколадка и вправду вкусная — милостивится Коконой, отламывая по кусочку. Риндо точно знает, как его задобрить. Весь былой аппетит испаряется при одном лишь взгляде на бледное, истощенное тело, валяющееся на алом покрывале. Коко вспоминает, что произошло получасом ранее, младший Хайтани присаживается на корточки перед постелью, прихватывает палец Санзу щепотью, трясёт, сверкая стеклянными линзами: — Живой? Санзу не реагирует, Хаджиме кусает губы, перебирая коробочки с лекарствами. Шоколадка остаётся где-то на комоде. Или на столе. Или на полу. Он не следит за тем, куда бросает еду. Сейчас не до этого. — Мертвый, понятно, — хмыкает Риндо, падая в ортопедическое кресло. Воздух в комнате всё отчётливее пропитывается резким запахом перегара и чего-то кислого, лечат пострадавшего от своих же похождений всего лишь в две руки — свои младший Хайтани приспосабливает для клавиатуры и мышки. Запускает поиск катки, пшикает газировкой, между делом сравнивая Санзу с уличным котом, который прибивается к людям, чтобы не умереть от голода и холода. Коко хмуро сдвигает стаканы со смесью воды и марганцовки на другой край стола, кривится, с отвращением унося чужую олимпийку в стирку. Ту самую, что Санзу перекупил у Хаджиме по завышенной цене. Ту самую, что никак не подходит для октябрьских перепадов температур и противных моросящих дождей. Стиральная машинка живо пикает при переключении режимов, Коко щедро засыпает порошок и поливает кондиционером для белья. Внутри нарастает вполне логичное негодование. Какого лешего он занимается спасательством? Он не открывал частной клиники для наркоманов и алкоголиков, и кодировать никого не умеет. Кроме того, Санзу едва ли не последний человек, которому нужно приходить на выручку в трудные минуты. Скитается хрен его пойми где, напивается, юзает свои колёса до передоза, приползает сюда теперь уже без предварительного уведомления. Коко затравленно глядит сквозь круглую дверцу на чужую шмотку, бьющуюся замочками о стекло. Так почему?.. — Почему ко мне? — спрашивает уже вслух, едва пушистые ресницы начинают приходить в движение. Веки с синеватой сеткой вен слегка приоткрываются — Харучиё смотрит то ли сонно, то ли измученно. Кашляет сквозь маску, набирает полные лёгкие и шумно глотает. В животе Хаджиме будто рушатся сосульки, но он продолжает сверлить дырки в чужой коже своим чугунным взглядом. Анализирует гематомы на ладонях, мнущих покрывало, приглядывается к тонкой шее с вздувшимися венами, переваривает причину появления пыльных разводов на щеках. Место сосулек, разрубающих внутренние органы, отчего-то занимает штука, напоминающая щекотку. Коко не понимает, хорошо это или плохо. Кожа на лице горит, поэтому всё-таки определённо плохо — он расплющивает ворс на покрывале потными ладонями и удручённо вздыхает. — Почему ко мне припёрся, спрашиваю? — настаивает он, перебирая плюш кончиками пальцев. — Не знаю. Не помню, — бормочет Санзу прежде, чем закрыть лицо ладонями. Охает, перекатываясь на бок, сворачивается калачиком: — Дай попить, мне пиздецки херово. К такому исходу Коконой почти готов. Приятная щекотка скручивается в тугие, болезненные узлы, напоминающие досаду от низкого балла за сочинение. Одна ладонь ловит стакан, любезно пододвинутый Риндо, вторая стягивает чёрную маску на подбородок. Хаджиме округляет глаза, не в силах отвернуться. Он впервые видит Санзу как есть, без ткани на половину физиономии, при дневном свете из-за жалюзи. Наверное, не стоило. Из-за узких, обескровленных губ, острого подбородка и курносой моськи. Что-то холодное струится по пальцам, капает на бедро, прямо на форменные брюки. — Обольёшься сейчас, долбоёб, — комментирует Риндо, методично стуча по клавиатуре. Пульс соревнуется с ним в скорости, потому что Хаджиме внезапно понимает, отчего Санзу так рьяно натягивал на нос свой намордник. — Шрамы, значит, — беззвучно проговаривает он. Застарелые, побледневшие с течением времени, почти одинаковые, похожие на неудачный косплей на Джокера. Коконой сглатывает, оттягивая воротник на свитшоте, неловко ёрзает по матрасу под скрип своего кожаного кресла. И решается осторожно убрать слипшиеся пряди со лба. Протискивает ладонь между затылком и кроватью, зарывается пальцами в длинный розовый волос. Горловина стакана надавливает на мертвенно-бледные губы, Санзу цепляется за стекло, жадно и шумно пьёт. Его ресницы мелко дрожат, Хаджиме придерживает под голову, отвлечённо перебирая сырые локоны. Прежде, чем проникнуться мыслью о том, какие они мягкие, Коконой замечает характерные ледяные капли на висках, бросает просящее «потерпи» и убегает за ведром. Всё наваждение испаряется в тот момент, когда Коко залезает под раковину и улавливает недвусмысленный смех Риндо. Пальцы дёргают за металлическую ручку, ногти больно впиваются в кожу, Хаджиме галопом несётся в свою комнату. Конченый этот ваш Санзу, где он вообще шляется? Почему так сложно сразу с вечера приходить, если совсем невмоготу?