Станция "Ночной бульвар"

***

В воздухе витают стойкие запахи шампуней, лаков для волос, перекиси и красок. Из приоткрытого окна тянет осенью. Сквозняк, правда, не отменяет того факта, что Аккуну душно. — Не дёргайся! — пальцы с силой хватают чужую шею. — Сдаюсь, гражданин начальник, только не убивайте, — глумливо вибрирует чужая глотка. Под ладонью ходит пульс, толкается в подушечки. Нервные окончания пробивают слабые разряды тока. Аккуна сушит. Не из-за кефира — крепче этой бадяги он не пьёт. Из-за Шиона сушит, из-за его хвастливой физиономии. Сендо замирает, поддаваясь моменту, зажимает чуть крепче, проходится по шероховатой татуированной коже, надавливает на кадык. Его строптивая клиентура бессовестно отклоняется назад, позволяя себя трогать. — Я же сказал не дёргаться, сейчас сломаю ведь, — хмурится Сендо, компрометируя себя пунцовыми щеками. — Важен сам процесс, так ты говорил? — гогочет Мадараме, послушно меняя позу. — Я просто ловлю кайф с твоего массажа. — Псина, — шикает Ацуши. — Гав, блять, — Мадараме показывает язык сквозь зеркало. Оттуда, будто из другой реальности или объектива камеры, на запальчивого до срачей Аккуна неотрывно палят два зрачка. Расширенных, на редкость трезвых. Чего греха таить — перегаром от Шиона несёт всё реже, пусть примерное число синяков и ссадин на его морде остаётся неизменным. — Хоть на человека стал похож, да? — нетерпеливо тараторит Мадараме, требуя дополнительных рукоплесканий за то, что он согласился на эту авантюру. — Ага, хоть на фотосессию отправляй, — Ацуши с готовностью бросает ему слова вместо костей, потому что Шион, какие бы очертания не приобретал, всё равно остаётся псиной. Жилистая шея напрягается под цепкой хваткой — Ацуши бросает взгляд в пол, на выбеленные перекисью пряди, (состриженные им же), и рвано выдыхает, поглаживая изгибы татуировки. — Чё, настолько красивый, что боишься не выдержать? Ты посмотри, какой я спокойный сегодня, да? — выёживается Шион, напрашиваясь на что-нибудь эдакое, способное его самолюбие поднять на высоту телебашни или ещё дальше. Беспалевно прижимается щекой, трётся, псина приставучая. Сейчас будет ещё и мокрая — Аккун недобро косится на пульверизатор на стойке, на тётю Таню, резво орудующую машинкой для стрижки над залысиной какого-то деда. Не будь её здесь, Сендо бы всего Шиона облил водой, раздел, и отпинал бы. Языком бы отпинал, прямо на этом ебаном кресле. Ну вы понимаете. Понимаете же? В штанах резко подскакивает температура, Аккун шикает на себя, перестаёт щупать Мадараме и тянется за расчёской. Осталась чёлка. И небольшая месть за то, что Шион разъебал стекло в его падике. Не спрашивайте зачем, Аккун не знает, Аккун просто недовольно пыхтел, терпеливо поливая порезанные костяшки перекисью, и думал, как объяснить матери раздербаненную аптечку и дырку в окне на лестничной клетке. — Теперь реально не двигайся, — вооружившись «вот этой вонючей пшикалкой» и ножницами, сосредоточенно бормочет Сендо. Мадараме, гад, согласно моргает. И чмокает воздух. — Я буду самым, блять, послушным, если ты мне отсосёшь, — шепчет он одними губами. Разбитыми губами, потому что позавчера Шион слишком много геройствовал и наебнулся с козырька подъезда. Ацуши выдаёт что-то про язык без костей, кучу лишних ушей, заранее зная, что его наставительное ворчание Мадараме точно горох о стенку, и принимается орудовать своими парикмахерскими приблудами. Он не перестает внимательно подмечать все изменения в своей подростковой химии. И порой озадаченно крякает, неловко тыкаясь в татуированную щёку у своего падика где-то в час ночи, пока вокруг темно, пока кореша Мадараме не видят, пока друзья самого Аккуна спят, проваливаясь в кошмарные сны про сессию и утренний подъём. Жизнь — интересная такая штукенция, особенно когда у тебя стоит на парня, которому ты уже с десяток раз грозился сломать нос, выбить зубы, выломать руки, но вместо этого лишь обречённо давился злостью и обнимал. Прокуренная куртка Мадараме всё чаще висит на вешалке в коридоре, его язык всё откровеннее скользит по костяшкам и пальцам, а Ацуши всё реже слушает максимально неправдивые оправдания по поводу того, что его передруг-недопарень ну ни капли не педик, просто приправа от чипсов слишком вкусная. Родители, кажется, всегда говорили, что подобная реакция на представителей своего пола — нечто противоестественное, неправильное. Сендо с ними в корне не согласен. — Я знаю, чё ты там хочешь. Соскучился? — с издёвкой нашёптывают разбитые губы. Ножницы опасно клацают перед самодовольной мордой. Шион вздрагивает, хлопает глазами: — Ты чё? — Замолчи, — грубовато шипят в ответ, цепляя короткими ногтями чужие серьги. — Слышь, я тоже об этом думаю, — Шиону всё похуй, Шион продолжает трепать языком, ёрзая своей неуёмной задницей по сидушке, точно домашняя псина, ждущая команды хозяина. Жаль, хвоста нет. Аккун бы со смеху задохнулся. Бумажный пеньюар отходит от чужой шеи, помещение парикмахерской наполняет монотонный шум фена — тётя Оля решает перестать трепаться с клиенткой и заняться делом. Шион резко подаётся вперёд, нацеливаясь на чужой лоб, мажется сырой чёлкой. — Давай ко мне потом, ну, я тебе котлет пожарю, мать купила. Котлет могу, ещё короче макарон сварю, этих, крутых, Барилла которые. Подкаты Мадараме — что-то из разряда тех нелепых переписок из тиндера, над которыми надрывают животы даже самые милые и аккуратные девчонки. Аккун не девчонка, Аккун настоящий мужик, да и гоготать над Шионом — галимая затея, обидится ещё. Сдержанный приступ смеха шпарит по горлу — Сендо сбивчиво свистит носом, стукается в ответ, портя укладку на своих волосах: — Если дашь себя покрасить в голубой, соглашусь. Это не дерьмовый ультиматум, а та самая месть, на осуществление которой ни один здравомыслящий гопник не согласится. Особенно такой понторез, как Шион — любое упоминание сексуальной ориентации в новостях или в тесном кругу корешей ему точно берцовая кость в горле, а тут прямо на голове, не дай бог пацаны увидят и засмеют, так ведь? Говоря по правде, самому Сендо претит портить волосы Мадараме той бадягой из тюбиков — в парикмахерской, где заправляет мамина подруга и куда он в любой день может завалиться в качестве самозанятого, хороших красок не бывает. Но позлорадствовать-то хочется. Туповатый взгляд Шиона выражает необычайную задумчивость. Аккун облизывается, чувствуя его дыхание на губах. С лёгкой примесью табака и железа, влажное, глубокое. — Не устраивает моё предложение? — ехидничает Сендо, слегка отстраняясь — на затылок давят чужие непонимающие взгляды. — А меня не устра… Шион мотает головой, брызги с его чёлки шлепаются в щёку. — Ебашь, я вывезу, — через секунду выдаёт он с непоколебимой решимостью. И вызывающе скалится, как при первой встрече на стрелке. Только тогда он краснел от переутомления, а сейчас…