***
До встречи с одним авторитетным типом полтора часа. На кону достаточно весомая сумма, озвучивать которую не стоит из разумных соображений — чтобы не накаркать, то бишь. Впрочем, Коко едва ли думает о своём материальном благосостоянии, потому что кислотно-розовые волосы Санзу забраны в высокий аккуратный хвост, прямая прядка завивается у линии челюсти.
Ему идёт.
Нездоровая худоба Харучиё не видна через плотную пижаму, отданную ему на безвозмездной основе, но Коконой всё помнит слишком чётко — каждую живую венку на шее, каждую складку на прозрачной коже, каждую каплю, размазанную на костлявых пальцах.
В какую инстанцию накатать жалобу, чтобы это прекратилось? Какой отворот вычитать в интернете, где провести ритуал, куда уехать самому и как отвязаться?
Подходящих решений меньше нуля — есть только догадки по поводу возможного сближения.
За окном набирает обороты закат, стелится по матовым стенам и лакированному паркету, рассеивается по стеклянному столу. Цвет у первой декады декабря то пурпурный, то аквамариновый. До Хаджиме не сразу доходит аналогия с сидящим напротив него Харучиё. Позавчерашний торчок — вчерашний алкоголик — сегодняшний страдалец от похмелья уплетает блинчики с ветчиной и сыром, запивая сладким чаем. Хаджиме неотрывно смотрит на него, не спеша притрагиваться к своей части порции.
У него. Нет. Аппетита.
Совсем.
Похожая проказа одолевает его не впервые — обычно чувство голода само собой отпадало во время подготовки к итоговым контрольным и пробникам, помогая не отвлекаться по ерунде. Сейчас эта схема не работает, план скам для организма всё, выдохся — на место урчания в животе пришла жажда, отличающаяся от всем известного «хочу воды».
Характер у неё другой, настырный — сколько ни хлебай, не отстанет, не даст собраться. Нервные взгляды, украдкой брошенные на тонкие губы, измазанные в сметане, рубят стрессоустойчивость на корню.
Угольные радужки дрожат и тлеют, окунаясь в лучи морозного солнца. Коко чувствует себя мудаком, загнанным в беспросветную жопу — дальше только за рубеж своего сознания или в петлю.
Харучиё симпатичный.
Коко на него дрочил.
Харучиё чересчур западает в голову и тянет к себе силком, не давая ни шанса на отступление. У него снежные ресницы и льдистые радужки, и кожа болезненно-бледная, точно у спящей красавицы из сказки — прикоснуться страшно, вдруг рассыплется?
Коко представлял, как даёт ему на рот.
Перед ним поразительно загадочная личность — Санзу никогда не вдаётся в нюансы своего прошлого и настоящего, у него наверняка куча секретов. Хочется узнать каждый, докопаться, разоблачить, откреститься и смыть свой позор. Хочется достичь желаемого любыми способами.
Хочется вжать в кровать и трахнуть.
Хаджиме укладывает подбородок на кулак, выдыхает, потупляя взгляд.
— Вкусно хоть?
На периферии Санзу тянет рот в знакомой пугающей улыбке и кивает, продолжая тихонько жевать. Коконой, не услышавший ни слова в ответ, недоуменно хмурит угловатые брови.
Ему нужно поговорить.
Ноготь постукивает по бездушной стекляшке, Хаджиме мечтает выстрелить в себя из винтовки с транквилизатором — глаза, точно две смертоносные пули, вновь натыкаются на белесые шрамы, о которых ни разу не доводилось завести беседу.
Хаджиме хочет узнать о них хоть что-нибудь. Для начала откуда и зачем, но…
Скорее он реально умрёт, чем натворит хуйни и решится перескочить собственноручно возведённые баррикады. Не в его интересах отказываться от озвученных ранее оскорблений — Коконой очень много трепал языком, не стесняясь в выражениях, и совершенно не задумывался над тем, куда может привести его эта кривенькая дорожка.
Просчитался.
Когда это кончится?
— Как долго ты собираешься третировать меня своими визитами? — прочистив горло, спрашивает Хаджиме. — Ты понимаешь, что буквально живёшь здесь с лета?
Ты понимаешь, к чему это приведёт?
Два огромных глаза отвлекаются от рассматривания тарелки и упираются в размытые очертания лица — Харучиё склоняет голову набок, точно полярная сова, впервые увидевшая человека, и отчасти диковато замирает. Не моргает, не жуёт, не пьёт — изучает, смотрит открыто и бесстыдно, будто нисколько не волнуется о произошедшем, в отличие от коленок Коко, расходящихся в стороны.
Опять.
Пизда. Просто пизда.
Доверие к собственному организму убывает в геометрической прогрессии, сомнения в адекватности растут в том же ударном темпе.
— …Начну с того, что ты сам меня пускаешь, и я это не раз озвучивал, — Санзу заправляет прядь за ухо, заглатывая недоеденный блин. Блеск в его глазах ничуть не здоровый — словно прокаженный, словно у юродивого или патологического лжеца: — Если ты скажешь мне уйти и больше здесь не появляться…
Костлявые пальцы поддевают керамическую ручку и притягивают кружку к губам. Харучиё держит паузу, отпивая рассыпной Эрл Грей.
Две секунды.
Три.
Четыре.
Хаджиме морщит вздёрнутый кверху нос — сколько можно?!
— Ты — на редкость ушлый тип, — с долей презрения проговаривает он, переходя в атаку. — Какая мне от тебя польза?
Пальцы уже не держат невыносимо тяжёлую голову — они скрещены меж собой. Кожа ледяная, мокрая от волнения — перед глазами всё ещё маячит тот издевательски удобный вид на раздвинутые ноги, в мозгах без остановки вертится невозможно пошлое «Коко», настигая Хаджиме в самые неподходящие моменты.
Закон подлости работает на ура.
Работает быстрее мозга.
— Скажешь, зачем ты мне здесь? — грубо повторяет Коконой, упираясь ладонями в стол.
Ножки стула скрипят по паркету, по матовой столешнице остаются влажные отпечатки. Сердце подлетает к кадыку и там же останавливается. Хаджиме окончательно вылезает со своего места и перегибается через тарелки и кружки. Мышцы зудят от нетерпения, зрачки гуляют вдоль плавных линий губ.
Харучиё такой красивый, пиздец.
— Ну? — сглотнув, напрягается Коконой.
Локти потряхивает, чужое дыхание отдаёт бергамотом, чёртовым сливочным маслом и, что тревожит тысячекратно сильнее — собственным позором, вязким не хуже загустевшей жижи на пальцах. Коко топит себя заживо, пригибаясь чуть ниже.
Можете говорить, что он спермотоксикозник и вообще помешанный для того, кого всё заколебало, но Хаджиме так хочется забить на всё и…
— Что «ну»? — розоволосый демон плавно отклоняется назад, откидываясь на спинку стула.
Глядит глаза в глаза, зашивая в мыслительные процессы какие-то стрёмные кодировки — Коко слишком хорошо осознаёт своё незавидное положение, но тяга к Харучиё перевешивает. Узор на радужках переливается всеми оттенками зимы, в них напрочь отсутствует сострадание.
Нельзя влюбляться в наркомана, они все пропащие. А этот так вообще псих и извращенец, каких мир ещё не встречал.
— Я у тебя нормально спросил, — с нажимом повторяет Хаджиме, хрустя суставами.
Фаланги придавливает к столу собственным весом. За окнами еле различимо шумит город, с высокого потолка чеканит чей-то шаг. За угольными кудрями поднимается белый шум, такой же, как от тех древних кассет, которые за каким-то лядом собирает Риндо, а от Харучиё по-прежнему ни звука, за исключением размеренного «вдох-выдох».
— …Ответ тебя разозлит, — издевательски-мило оскалившись, сообщает последний, и снова глотает подостывший чай.
— Похуй, — мотнув головой, отзывается Хаджиме.
Розоволосое чудище пожимает плечами, мол, твоя правда, засовывает в рот полную ложку сметаны и слегка приоткрывает губы, гундося плохо различимое «смотри на меня». Коко послушно концентрируется на его физиономии. Пульс учащается, за окном горят алым новые заморозки, по впалым щекам ползут полоски света, порезанные жалюзи на идеально-ровные ломтики. Коко нервно наблюдает за тем, как Харучиё приопускает веки и заметно расслабляется, растекаясь на своём месте. Ни один мускул на его лице не дрожит, когда длинный, почти змеиный язык проскальзывает между губ и с влажным причмокиванием демонстрирует Хаджиме слюну, смешанную с белым.
На стол глухо капает.
От ассоциаций краснеют щёки.
От ассоциаций головокружительно паршиво.
Харучиё раскрывает рот шире и изящно выгибается в спине, не разрывая зрительного контакта. Коко сбивчиво сопит в свою ладонь, готовясь сдохнуть. Он понимает, что это неправильно, но не смеет отвернуться — он весь неправильный, подвёл сам себя, докатился.
Он хочет глазеть на это.
Хочет.
Тонкие губы блестят, по острому подбородку течёт — Харучиё выгибает шею, упираясь затылком в стену.
Ушные раковины ласкает прерванный стон, похожий на настоящий. Светлые брови выгибаются домиком, ледяной взгляд из-под заиндевевшего веера пробирает до мурашек.
— Тебе нравится на меня дрочить, Коко?
