***
Хотите смейтесь, хотите — нет, но досужее любопытство вкупе с желанием выделиться на фоне типичного быдла снова занесли его куда попало. Из портативной колонки играет какая-то несуразная музыка, от выцветших обоев буквально пасёт сигаретным дымом, причём не тем, что оседает запахом горелой вишни на манжетах, нет — местный лезет из банки, приспособленной для пепельницы, впитывается в волосы и побелку на потолке, и разит на редкость мерзкой химией. Улыбчивый «Дядя Ваня» с этикетки, наверное, и в страшном сне не мог представить, что его превратят в отстойник для окурков от Мальборо. — Устраивайтесь поудобнее, — хмыкает какой-то левый чел с двухцветной чёлкой, а затем исчезает в дверном проёме. Из коридора хихикают и басят, по спине хлопает ладонь Рустама, и Ран, подавившись гордостью, тут же находит своё прибежище у левого подлокотника — правый измазан в чём-то непонятном и безусловно отторгающем. Хозяева квартиры — поразительно, какие, блять, культурные маргиналы — выходят душить хапки в подъезд. Динамики колонки страдальчески хрипят из-за потери сигнала с телефоном одного из них, заедают и бьются в агонии, выплёвывая отдельные матершинные фразы, и наконец замолкают. Повисает неуютная тишина. На искусственной ёлке, занявшей своё почётное место на низкой тумбочке, мерцает праздничная гирлянда. Рустам мимоходом нашёптывает, что краденая, и Ран в недоумении вскидывает бровь — в смысле краденая? — Разве в магазинах нет нормальной охраны? — неверяще спрашивает он, желая разорвать неприятную атмосферу в клочья, и — для большего антуража — манерно хлопает по своей щеке. Ему, конечно, наплевать на чужие помешательства и наличие ЧОПа в торговых центрах, приспособленных для среднего класса, но имидж примерного сыночка таких же примерных родителей нужно поддерживать при любых обстоятельствах. — Так дело не в охране, — сокурсник со знанием дела кивает на пышные пластмассовые ветки, усыпанные мишурой, игрушками и мерцающими лампочками. — Они её, это, откуда-то с улицы стащили. И ёлку, и гирлянду, и всё остальное. Ран недоумённо крякает, ёрзая по липкой обивке дивана. — Так бы и сказал, что привел меня к идиотам. Ладно, тут и гадать не надо — стоит только взглянуть на размалёванные обои. — Не, это чисто по приколу, — тут же оправдывается Рустам. Тянется за картонной коробкой на столе, скалится: — Вино, кстати, тоже краденое. Тут некоторые типчики промышляют шоплифтингом. Хайтани вздыхает, оглядывая пузырьки с коньяком и водкой, которыми заставлена не раз прожженная скатерть — краденое здесь, видимо, всё. Юридические термины вспоминаются сами собой, подмывают блеснуть знаниями УК перед теми, кто сейчас прожигает бутылку на ступеньках, но над ухом невовремя встряхивают пока ещё запечатанной «Монастырской трапезой». — Будешь? В прихожей с шелестом валится чья-то куртка, и Рану становится в разы комфортнее — его брендированное пальто не будет соприкасаться с китайским тряпьём позорных воришек. С позорными воришками пересекаться вообще неправильно, и Хайтани мог бы вызывать такси прямо сейчас, сославшись на острую необходимость присмотреть за братом или вымышленным домашним животным — в принципе, никакой разницы, — но внезапный побег в зиму однозначно повредит его репутации. Под задницей скрипят пружины, смуглая ладонь Рустама решительно проворачивает крышку. — В последний раз спрашиваю, — говорит. Ран морщится на потемневшие пятки своих белоснежных носков и не менее решительно выхватывает картонку из чужих пальцев. — Буду, конечно.***
Из портативной колонки снова хрипит музыка, слегка зардевший Рустам горячо спорит с каким-то типом, позабыв об обещании сопровождать своего ненаглядного товарища вплоть до утреннего расхода. Впрочем, самому Рану уже как-то всё равно на несоблюдение их договоренностей, ведь в его желудке плещется где-то половина литра вина. Сознание слегка плывёт, язык неохотно ворочается во рту, перерабатывая горечь от белого сухого перед очередным глотком, и нет, Хайтани не планирует доходить до точки невозврата. По крайней мере, только не на этой хате, где ничто из предметов интерьера не вызывает доверия — ни глючный турецкий ковёр, ни телевизор с подбитым — в прямом смысле — экраном, ни полупустой советский сервант, ни драные шторы. Одинокая лампочка посреди комнаты неожиданно затухает, кто-то одобрительно гогочет, дрейфуя на фоне плазмы, транслирующей дурацкий отечественный сериал, кто-то шлёт всех на хуй и требует включить обратно, но тут же осаждается предложением опрокинуть пару стопок. Одинокий Ран флегматично подливает себе в пластиковый стакан, стараясь выглядеть самым культурным мальчиком на свете — ему это потолочное светило погоды не сделает. Ну, только если никто не решится стукнуть по выключателю и посчитает отсутствие освещения достойным поводом для завершения трансляции «В мире животных» на столичный лад. — Эй, а ты чё такой хмурый? — по соседству с Хайтани приземляется один из маргиналов. Здешний контингент можно охарактеризовать как ходячее последствие отходняка от всего, что попадает под статью о наркоте, и этот, судя по характерному душку — не исключение. Хайтани мельком смотрит на мишуру, переливающуюся на его шее, затем на его татуированные ладони — партаки, не иначе, — делает вывод и надменно хмыкает. — У вас не с кем вести высокопарные беседы. Незнакомец неожиданно вытягивается в лице и придвигается чуть ближе. Мишура раздражающе шелестит уже на собственном плече, Хайтани брезгливо спихивает её пальцем. — И о чём ты хочешь… пофилософствовать? — спрашивает это болтливое чудо. По его блестящим зрачкам, напрочь перекрывающим радужки, можно понять максимум данного кадра — беседы про галюны, закладки и джоинты, скрученные им в падике. Хайтани немного выгибает брови, будто бы действительно думает над вопросом, вяло прижимает стаканчик к губам и отпивает. Двенадцать оборотов заметно подтапливают его красноречие, добавляют до кучи минусов и мнений о квартире и лицах, населяющих её, и порывают высказаться. — О том, что у вас, мягко говоря, очень тухлая тусовка — одни наркоманы и придурки, — прямолинейно подмечает он. — Ну, мы же всегда можем уйти куда-нибудь, где будет веселее и приятнее, — неожиданно выдаёт незнакомец, ловя стаканчик Хайтани за донышко. Его укуренные глаза заговорщически щурятся, и Ран, заметивший в них не столько воздействие запрещёнки, сколько некое подобие адекватности, моментально отпускает недопитую «Монастырскую трапезу». — Что ты можешь мне предложить? — он деловито закидывает ногу на ногу и складывает ладони в замок, всё сильнее чувствуя своё превосходство над местными дегенератами. Собеседник запрокидывает голову, удовлетворённо глотая оставшееся, и швыряет стаканчик на стол. До точки назначения, правда, тот не долетает, и приземляется на груду пустых пакетов из КФС, хотя Хайтани уже абсолютно не интересен окружающий его бардак. — Предложить… — незнакомец бодро зачёсывает выбеленную чёлку назад и разваливается на диване. Его загребущая рука оказывается на спинке и весьма ожидаемо подхватывает косу. Очевидный, ничем не прикрытый флирт. — …Проветриться где-нибудь снаружи, полюбоваться на ночной город… — мечтательно тянет он, перебирая пальцами каждый колосок, и якобы безразлично пялится в низкий потолок. Забавно. Неужто за мамонта или монашку держит? — …Сходить в магазин, дождаться первого автобуса, зайти в какую-нибудь шаурмечную, — продолжает расписывать он, бросая короткие взгляды на Рана. — Ну, как тебе? Тегать предлагать не буду, ты слишком культурный для этого. Хайтани разглядывает его до безобразия правильный профиль и неохотно признаёт — этот тип, несмотря на свои идиотские подкаты, весьма симпатичный. Не красивее его самого, одетого в последнюю коллекцию от Макквина, но точно неплохой в сравнении со своим упоротым окружением. — Скучные у тебя увлечения, бро, — артистично выдыхает Хайтани, и отодвигается до упора в подлокотник, не собираясь выдавать своего неустойчивого интереса. Гиацинтовые радужки оценивающе скользят по его линии челюсти, упрямо игнорируя странный стук ровных зубных рядов, надрезавших его тонкие губы, переходят на мочку уха, в которой болтается очевидно позолоченная серьга — Ран даже в полумраке может отличить настоящее от поддельного, — и замирают при столкновении с внимательным прищуром чужих глаз. Тоже позолоченных. — …Меня не удивишь этой хернёй, в общем, — гордо вскидывается Хайтани, разрывая зрительный контакт. Негоже ему со всякой лимитой якшаться. Вон, у него даже штаны мятые, такой-то точно откуда-нибудь из своей провинции приехал к друзьяшкам похалявничать. Да и у этих, честно говоря, поживиться нечем — вино дешевое, ёлка сворованная, телевизор — и тот побит. — Значит, по пути разберёмся. Важнее то, что мне тоже не нравится сидеть на месте, — подытоживает незнакомец, прежде чем подняться и утянуть Хайтани в коридор. Надо же, какой высокий — еле в дверной косяк головой не врезается. Ноги почти удачно перешагивают пустые бутылки, правая наступает в что-то липкое и влажное, Ран мученически корчится, не понимая, зачем так покорно тащится следом — снаружи ночь и сучья оттепель, — зачем застёгивает каждую пуговицу на пальто — он же просто может вызвать такси, а этого придурка послать на все четыре стороны, — и зачем спрашивает чужое имя только после того, как они вдвоём перешагивают порог и оказываются на лестничной клетке. Нет, не так. Зачем он принципе это спрашивает? Ему реально нет толка тусить с такими отбросами. Ран с деланным безразличием засовывает руки в карманы в поисках телефона, но передумывает на полпути и достаёт пачку вишнёвого Харвеста. Взгляд оторопело упирается в распределительный щиток. За спиной почти неслышно закрывается дверь. Биты из квартиры полностью стихают. — …О погоди, так мы не познакомились? — вопрошает незнакомец, останавливаясь напротив. Наклоняется чуть вперёд — от него ещё ярче разит то ли химией, то ли краской, — по-детски подмигивает. — Совсем-совсем забыл, прости. Меня — Шуджи Ханма. А тебя? Сладкий фильтр прилипает к губам, в груди что-то раздражающе ухает. Не по-мажорски и не гордо — тупо, вопреки рассудку, хотя и этим гадом руководит отнюдь не логика, а градус. Рану вдруг хочется плюнуть на всё, в том числе на репутацию, планку которой буквально час назад он собирался поднять при помощи понтов своими идеалами — собой, то бишь, — но кремень некстати и снова невольно щёлкает в нескольких сантиметрах от носа, щёки опаляет жаром, а лёгкие — наивкуснейшим дымом. — …Ран Хайтани, — выдавливают голосовые связки. Некто Шуджи Ханма совершенно невежливо вторгается в личное пространство и приобнимает за плечо. Пальцы у него цепкие и какие-то чересчур нуждающиеся во внимании — Хайтани знает, каково это, и в этом нет ничего хорошего. Мишура под горловиной ветровки трещит, в груди опять ухает. — Рад знакомству, Ран, — шумно выдыхают в шею. Последний вздрагивает, выпутывается из объятий, нарочито-тактично объясняя про существование норм этикета — своё аристократическое хамство лучше приберечь напоследок, когда некто Шуджи Ханма надоест своим присутствием, — и шатко переступает первую бетонную ступеньку. Из грязных, заляпанных окон светят уличные фонари, между зубами его нового знакомого появляется сигарета. — Дашь огоньку? — спрашивает он, выбегая вперёд, и наглейшим образом пытается заглянуть в глаза. Взгляд самого Хайтани сосредотачивается на пачке в разрисованной ладони Шуджи. Красный Мальборо. Дерьмовый, скорее всего палёный красный Мальборо. Так вот чьи окурки валялись в бедном «Дяде Ване». Ладно, хотя бы не нелегал какой-нибудь. Ран спускается вниз, затягиваясь вишнёвым дымом, отвлечённо рассматривает погнутые почтовые ящики на следующем пролёте и самодельную доску объявлений, зарисованную маркерами, но послушно погружает правую в карман. — Что, своего нет? — скалится он, на всякий выпуская когти. В ладони уже лежит дешманский Крикет, купленный по дороге в университет — такой хоть терять не жалко, — однако Хайтани, в силу своего исключительно правильного воспитания, никогда не посмеет поделиться без дополнительных уговоров. Не царское это дело — на здешнюю бедноту распаляться. — Нет, конечно, я же бичара, — подхалимски оправдывается Шуджи, хлопая по ветровке. Мишура под ней опять шебуршит, улыбка на физиономии Ханмы безумно дружелюбная — то ли это последствия употребления, то ли в принципе его типичное поведение, — и Ран с готовностью притормаживает у выхода из хрущёвки, куда его затащил сокурсник — чтоб тебе триста лет икалось, чёртов Рустам, где ты такие злачные места находишь? — Держи, бичара, — передразнивает Хайтани, не глядя пихая жигу в чужие ладони. — Благодарочка, — долетает в спину перед щелчком. Кодовая дверь протяжно пищит, поток воздуха задувает за борта пальто. Снаружи тихо, зябко и холодно, Ран неохотно сползает с порожка, кидая окурок в подтаявший сугроб. Оттепель действительно в самом разгаре, булькает под подошвами ботинок, капает с козырька, пробирает до костей. Просторный двор гудит проводами, с теплотрассы поднимается пар. Так себе предновогодняя тусовка, так себе район, и так себе компания. — Ну что ты, кент, уже обратно захотел? — Ханма выплёвывает бычок в слякоть и снова оказывается под боком. Точнее, Хайтани под его — этот хрен липнет похлеще репейников и клея — который он наверняка заливал в пакет и нюхал, — и единственный плюс в их отстойном тактильном контакте — тепло. Крови точно не хватает большущего перьевого одеяла, сонной болтовни Риндо и Коко, и пару стаканчиков вдогонку — привыкшего к алкоголю Рана так просто не разогреть, особенно если выпивка дешёвая и некачественная. — Боже упаси мне захотеть обратно, — кривится он, смиренно пристраиваясь в объятиях своего нового кента. Фу, какое противное слово. И фу, какой противный сам кент. — А что тогда хочешь? — уточняет Шуджи на ухо, будто бы надеется расположить к себе и услышать какой-нибудь дурацкий секрет. Молния на его ветровке глухо звякает, в животе резко сводит. Дыхание Ханмы частое и горячее, и он явно не в порядке. — Нормальной выпивки хочу, а не той хуйни, которую пришлось бухать весь вечер, — смело фыркает Ран, невзирая на настырный трепет за рёбрами — он на эти галимые уловки не поддастся, он, вообще-то, сам такими же пользуется. — Могу устроить и выпивку, и закуску, и достойный отдых после того, как всех разгоню по домам, — заговорщически мурлычет Шуджи, кутая его в край своей куртки. — А зажигалку себе устроить не смог, уважаемый? — Хайтани оборачивается, вскидываясь на собеседника со всей своей мажорской вредностью. В лицо выдыхают тёплыми остатками дыма. Худая физиономия Шуджи, подсвеченная желтеющей лампочкой плафона, расплывается в хитрожопой лыбе. Зрачки по-прежнему донельзя расширенные и отторгающие, а ещё удивительно-безразличные ко всему. — Так её сложнее спиздить, сечёшь? Хотя ради тебя, многоуважаемый Ран, могу обнести весь Микси, — сбивчиво хихикает он, смыкая ладони на пояснице. Их пиздец как заметно трусит, и Хайтани всё больше проникается любопытством. — …Тебе же нет дела до того, каким путём я всё это достану, верно? — вновь подступается Ханма, жамкая дорогущий свитшот своими никчёмными лапами. Ран соглашается одним коротким кивком, немного отстраняется, и тянется за следующей сигаретой. Сердце само собой стучит всё чаще, но он точно сможет пересилить пьяные эмоции. Гиацинтовые радужки тормозят на сверкающей мишуре, воняющей пластиком, не менее своенравно поблёскивают, Хайтани щупает чужой карман на наличие своей зажигалки. — …Рассказал бы хоть, какой смысл так откровенно лить мне в уши?