olivia rodrigo — drivers license olivia rodrigo — good 4 u
***
«And I know we weren't perfect but I've never felt this way for no one. And I just can't imagine how you could be so okay now that I'm gone»
***
«Привет», — звук уведомления вырывает Чона из и без того слабого и чуткого, даже напряжённого сна. Он открывает глаза медленно, только проснулся, а уже устал, как это работает? Какое-то время бесцельно смотрит в потолок каюты, брать телефон в руки, по правде, совсем не хочется. Хоть вчера и закончилось всё на довольно положительной ноте, когда Намджун с уважительной усмешкой похлопал его по спине. Но всё равно всё странно. То, что он почувствовал при этом: не просто триумф от того, что он снова победил его, снова оказался на шаг впереди, заслужил похвалу и уважение, движется чётко и верно к цели. Больше всего напрягло его то, что всё это отошло куда-то на задворки разгорячённого сознания… а центром всего стал Пак, который и был причиной бурлящего возбуждения, стал причиной эмоционального всплеска. Искра. Стоял посреди всего этого, такого глупого, казалось, вообще не важного… стоял и светил своим белоснежным телом, указывая поистине важный, правильный путь во мгле. Он так сильно разозлился. И сейчас даже при одной мысли немного закипает. Но тогда чуть из себя не вышел, когда услышал о мерзких и грязных желаниях Кима, был готов сорваться с места и ударить, разбить это самодовольное лицо в кровь. Он мог. Но… с чего бы ему делать это, с чего бы чувствовать нечто подобное? Из-за какого-то незнакомца, с которым просто повеселился, переспав по пьяни, и после случайно встретился по иронии. Из-за какого-то странного, избалованного мальчишки, творящего всякую ерунду, что в голову взбредёт. Разве он стоит того? Но то, что Чонгук подавил эту бурю, этот порыв, сжав руки в кулаки, сам факт присутствия этого чувства не исчезает. Он почувствовал. Не только одолело желание защищать… «своё». Но также он почувствовал себя живым. И это чувство стало таким чуждым, что он сразу и не понял, что это было. Но сейчас, оценивая всю ситуацию свежим взглядом, он понимает отчетливо: он почувствовал себя живым. Впервые за долгие годы, невыносимые, убийственные, вязкие, как трясина, затягивающая при движении всё глубже на дно. Сейчас он смог, даже не делая движений, вырвать из этой грязи руку, не увязнув привычно глубже, как когда пытался выбраться, но делал вот это неправильно. Лишь когда принимаешь всё то, что с тобой происходит… лишь тогда, наконец, сможет прийти то, что тебе действительно нужно, чего желал. Это верный путь вырваться из вязкого болота: лишь перестав двигаться — перестанешь тонуть, давясь этой вонючей грязью. И перестать двигаться — это не всегда значит, что ты сдался или проиграл, просто ко всему нужен свой подход. Чтоб выбраться из болота, нужно остановиться, осмотреться и, набравшись сил, ухватиться за свисающую ветку, которую ты и не замечал, пока бесполезно боролся, сбивая дыхание, загоняя себя всё глубже в трясину. Но пока не поздно, вытяни руку и схватись. Спаси себя сам. Спаси себя. Или хотя бы позволь. Ведь ива плакучая уже не плачет, а рыдает, глядя на тебя всё это время, на твои мучения, что ты сам на себя навлёк. Она склоняется всё ниже, за тобою, тянет свои ветви, а ты не берёшь, она пачкает их в грязи, не боится замараться… возьми их, крепко, возьми, и ветви ивы сами выпрямятся, вытянув тебя. Порой решение перед носом, так очевидно. Так видишь же ты эту иву? Молода. Корни не окрепшие. Но сильна. Прекрасна. «Сходи со мной», — приходит ещё одно сообщение. А следом ещё одно сообщение, содержащее фото: рука, держащая два билета на какой-то концерт. Чонгук выдыхает: да чёрт, кто такой настырный? Он берёт телефон, читая сообщение. И уже по первому почему-то уверен, кто это. Забавно. Он не сдерживает смешка, читая следующее, и открывает фото, приближая билеты. Что это? Что-то не интересное, так что он переводит фокус, приближая пальцы держащего. Такие аккуратные, идеальные, без каких-либо заусениц, и недлинные ногти все одного размера. Ухоженно. Он снова хмыкает. «Откуда мой номер?» — пишет он. «Намджун дал», — сразу приходит ответ. Это сообщение удивляет, но значит лишь то, что это абсолютная победа. Так и хочется написать «не общайся с ним», но то, что он пишет сейчас и так ведь о многом говорит. Чонгук не из тех, кто не понимает намёков. «У тебя есть друг для этого». «А кто тебе сказал, что сейчас мне нужен друг?» — Чон снова усмехается, вот хитрец. Вечно найдёт, что сказать, как извернуться. Как привлечь, заинтересовать. Такой смелый. Оторва. Живой. За ним не поспеть, особенно кому-то вроде Чона, весь закостенел. Но будет глупо не признаться в том, что поспеть всё-таки хочется. Принять этот вызов. Чонгук не привык проигрывать. Самую главную битву жизни хоть и проиграл, да, но с тех пор… всё до мелочей в его руках. Контроль. Власть. Но когда-то и он жил одним днём. Сейчас мыслит, как ветхий старик, думая: надо ли ему всё это? Дел вообще-то по горло. При этих мыслях трясина тянет сильнее, словно обретает облик, рука хватает за ногу, тянет вниз. Но ветвь молодой ивы обвивается вокруг руки крепче. «Короче, через 30 минут жду у лифтов». «С ума сошёл, какие 30 минут?» «Это специально, чтобы не успел сделать свою идеальную укладку :D» «О, и да, надеюсь, не додумаешься надеть костюм, дядь?» «Кто тебе сказал, что я вообще приду?» — пишет Чон, фыркая себе под нос. Такой самоуверенный. Но сколько бы ни смотрел в экран телефона, в диалоговое окно, сообщение прочитано, но остаётся без ответа. Гадёныш. Но Чон вдруг поднимается, даже как-то быстро, во всяком случае, быстрее обычного, отбрасывая покрывало, и идёт в душ.«'Cause they'll never know you the way that I do, yeah»
Стоя у лифтов, облокотившись спиной и согнув одну ногу в колене, поставив её тоже на стенку лифта, приятно холодящую спину, Пак даже по сторонам не смотрит. Он уверен в себе на все сто. Об этом говорит его поведение, его выражение лица и его одежда: весь в белом, снова, как же ему идёт этот цвет. И он знает, что сводит собой прохожих с ума и пользуется всей силой. Даже не пытаясь сдержаться. К чему? Зачем сдерживать себя из-за других, если самому хочется сиять. Он не станет. Потому и надел эту рубашку-пиджак из приятной, не слишком плотной ткани, и с невероятным кроем: вверху от плеч и до рукавов всё как обычно, но ниже… Рубашка превращается в лоскуты, и эти ленты обвиваются вокруг его торса, оставляя открытые участки кожи. Смотрится сногсшибательно, эффектно. Белые брюки без ремня на бёдрах, а если немного поднять руки, то виднеется низ живота, плоский, гладкий. И грубые, высокие белые ботинки, такой акцент. Он выглядит как знаменитость. И чувствует себя так же. Катая Чупа-чупс по рту, играя с конфетой языком, он листает ленту Инстаграма, где каждый день появляется миллион его новых фотографий и историй. И даже сейчас, отталкиваясь от стенки лифта, отходя от него немного, парень зажимает миниатюру своего аватара, окруженного розово-оранжевой рамкой по конуру, отчего появляется привычная надпись «добавить материал в вашу историю», на которую Пак нажимает даже не читая. Поднимая телефон, он принимается снимать себя, берясь за палочку Чупа-чупса, и достаёт ярко красную конфетку изо рта, облизывая губы сладким языком, отчего те становятся липкими, влажными. — Развлекаешься? — вдруг появляется в кадре лицо немного склонившегося Чона. Чимин в этот момент как раз обхватывал губами конфету, держа двумя пальцами за белую ножку, и потому, удивленно вот так, со сладостью между пухлых губ, поворачивает голову вбок, проверяя, правда ли мужчина тут. На этом время на историю заканчивается, так что видео начинает проигрываться заново, внизу светится синим иконка «отправить». Но Чимин хмыкает, опуская телефон. Он поворачивается к Чону лицом, принимаясь рассматривать его, вертя Чупа-чупс во рту. Лёгкая рубашка с чёрно-белым узором, расстегнутая наполовину, благодаря чему открывается прекрасный вид на гладкую, накаченную и просто прекрасную грудь мужчины. Заправлена рубашка в обычные чёрные брюки, с чёрным кожаным ремнём. Неплохо, для Чона даже очень неплохо, расслабленно, но всё же в его стиле. — А укладку всё равно сделать успел, — подытоживает он, поднимая глаза на его влажные волосы, зачёсанные назад, но пара прядей всё-таки выбились. Однако Пак уверен, что не выбились, а Чонгук сам пожелал, чтобы они так лежали, а волосы не в состоянии не слушаться хозяина. Правда же, у Чимина такое впечатление складывается, он повелел всем органам в себе, и как он повелел, так и исполнено. — Но спасибо хоть не в костюме, — хмыкает Пак, помещая конфету за щёку. — Вкусно? — с наслаждением смотря на то, как юноша сосёт конфету, спрашивает Чон. И Чимин без промедления достает Чупа-чупс изо рта, поднося к губам мужчины, поднимая руку с конфетой. Но тот отводит голову в сторону, отрицательно и хмуро машет головой. — Не люблю сладкое, — но рука не исчезает, конфета всё ещё перед ним. Он переводит взгляд на чёрноволосого, глядя вопросительно. На что тот хмыкает и вдруг, делая ещё шаг вперёд, прислоняет липкую сладость к закрытым губам Чона. Это очень смело, вернее… скорее правильно будет сказать, нагло. Кому-то другому мужчина такое ни за что не спустил бы с рук. Но сразу всплывает логичный вопрос. Почему «кому-то» не спустил бы? Почему даже жена получила бы серьёзный выговор, а этот парень… Брюнет смотрит на Пака разозлённо, чёрные глаза — тучи. И сейчас вот-вот начнётся буря. Сметёт на своём пути всё. Но вдруг он принимает в рот леденец, но быстро вытаскивает его за палочку рукой; вкус вроде клубничный, с приятной кислинкой, не приторно — успевает это почувствовать. И тучи в глазах вдруг расходятся, теперь не злоба в них, а властность. Мужчина хватает Пака за лицо, сжимая его скулы, заставляя приоткрыть губы. — Не смей со мной играть, — шепчет Чон, сверкая глазами хищно, а потом ведёт по губам юноши липкой конфетой, очерчивая их контур, однако старается осторожно обойти ранку. Леденец скользит плохо, так что Чонгук облизывает её, смачивает, вот теперь скользит лучше. Он обводит вот так губы Пака и после приближается и облизывает их широким мазком языка. Отстраняется так же резко, как приблизился. — А то что? — всё это время Пак просто смиренно принимал всё то, что с ним делали, потому что ему нравилось. Эти сильные руки и горячее дыхание мужчины… этот блеск в глазах, вот в такие моменты Чон больше походит на человека, ему очень нравится. Ведёт. По телу проходит электрический разряд. Хочется, чтобы мужчина был таким чаще, всегда. Хочется выводить его на новые эмоции. Злить, если понадобится, если это поможет. — Боишься проиграть? — хмыкает юноша, забирая из рук Чона Чупа-чупс, помещая его в рот, глядя прямо в глаза. С вызовом. «Победи меня». Ну же. «Но поддаваться не буду». Ни за что. Потому что, если поддамся, ты будешь играть вполсилы. А я этого не хочу. «Хочу увидеть твой триумф, как ты искренне торжествуешь. Твою искреннюю радость». Хочу. Всем сердцем хочу. «И я хочу и буду… Твоей наградой». Можешь получить свой приз заранее.«Red lights, stop signs I still see your face in the white cars, front yards»
Ревущая толпа, подпевающая словам неизвестной для мужчины песни, живой звук, живой и очень громкий из колонок, оглушает, но больше оглушают визги девушек и крики парней. И всё это под открытым бескрайним небом. Свобода внутри, повсюду, её сложно не ощутить: в голове, на губах, со вкусом дешёвого пива и в лёгких, — хоть и сложно дышать, так жарко… Толпа, и они внутри неё, словно в самом сердце, так непривычно людно. Ведь даже в клубах Чон снимает только VIP-зоны, лишь бы только никто не мешал, не тревожил, не вторгался в зону его комфорта, не коснулся его лишний раз, выведя из равновесия. А сейчас никаких рамок и границ, и даже свои собственные стёрлись, как ни странно. Необычно. Так долго строил стену, а потом в руках откуда-то оказалась булава (кто-то вложил в руки, задев твою ладонь своей, холодной, проговорив «давай», опалив ухо дыханием), и ты собственноручно замахнулся. Пока не сломал стену, но вмятина осталась знатная. Осталось ударить снова. Но станешь ли? Чимин расслаблен до предела, и пиво в его руках здесь даже не причём, не причина. Всё равно половина бутылки просто разлита от его безумных танцев, но таких притягательных, что, однажды увидев, хочешь видеть всегда теперь только это. И Чон не силён в танцах, о них мало что знает, так что не может определить, какой у парня стиль, так что характеризует его как «прекрасный». Чары. Они — наркотик, особый вид. Попробовав однажды, больше не слезть, как бы ни пытался, и какие специалисты не взялись бы за твою реабилитацию — без толку. Не выйдет. Теперь другие танцы меркнут, становятся нелепы, как какие-то больные конвульсии эпилептика. Истинно танцует лишь он. Познал на другом уровне это искусство. И не хочется смотреть ни на сцену, никуда более… Пак отрывается, танцует, и плевать ему на толпу, и толпе даже плевать на него, это такой закон — закон толпы. Каждый из неё — центр Вселенной, может делать что угодно и не быть осуждённым. Чимин ни на миг не останавливается, хоть грудь вздымается высоко, он танцует даже под незнакомые песни выступающей китайской группы, что тоже не шибко знакома, плевать. Чон же более скован. Толпа развязна, но его не развязала. Рука в кармане, вторая — держит полупустую, очередную бутылку пива за зеленое стекло, рука полусогнута, зависла перед грудью. Он, не отрывая глаз, наблюдает на Чимином: тот с каждой встречей, секундой и каждым движением открывается с новых сторон. И всё интереснее, всё прекраснее и живее становится. Всё-таки… не так-то уж и похож он на него того, прошлого. Будь Чонгук таким, то наверняка не сломался бы. Нет, точно не сломался бы. Придумал бы ещё миллион обходных путей, как, Чон уверен, поступил бы Чимин, но ни за что не оставил бы свою мечту, не сошёл бы с пути. А Чонгук… может просто выбрал самый простой путь? Пак весь пылает. Он не живёт, нет… Он и есть жизнь. Черноволосый вдруг замечает тяжёлый, загруженный взгляд мужчины, так что начинает танцевать для него, отвернувшись к сцене спиной. Стоит прямо перед ним, в одном шаге. Весь верится, извивается, касается свободной рукой тела брюнета, трётся спиной о его грудь, задевает пах парня. Искуситель-змей. Плавен. Он, как анаконда, что вьётся вокруг жертвы, обвивая её, душит, готовясь проглотить целиком. Проглотить в его случае значит спрятать от всего мира, впустив в свой мир, где всё иначе, где чувства и эмоции руководят тобой и оказываются правы. Где нет места расчётливости. Чимин берёт руку мужчины и кладёт её к себе на торс, на голый участок, запускает её под ткань, что она оказывается на соске. Он осушает то, что осталось, залпом и бросает бутылку на землю. И когда руки оказываются свободны — тянется к его плечам, накрывая их, разминает, массирует, стараясь снять это окаменелое напряжение. Он начинает толкать их, помогает двигаться, призывает танцевать. Но не смотря на все эти искупительные старания, Чонгуку не так просто сдвинуть с места эту скалу в виде плеч. Словно забыл, как двигать телом, только помнит, как шагать, как бить грушу и поднимать штангу, качать пресс и приседать. Помнит, как заполнять бумаги, ставить свои подписи на документах. А как танцевать забыл. Сколько бы ночей не провёл когда-то в клубе, сколько бы мозолей ни натёр, танцуя. Было также не важно, сколько людей вокруг, кто задел в порыве танца тебя и кого — ты. Когда-то не волновало, умеешь ли танцевать и насколько глупо и нелепо выглядишь, дёргаясь и прыгая под музыку. И даже не важно, выпил ты или абсолютно трезв. Танец — это нечто большее, это язык тела. Чонгук тоже это любил, двигаться как хочешь, свободно и развязно, в толпе мокрых тел. Но сейчас… Пак так раскован, а Чон окаменел с годами, кто бы мог подумать, но всё проходит. И время безумств, казавшееся вечностью. Ты никогда не станешь скучным взрослым. Клянёшься себе в этом. Но. Вот ты, скучный. Неповоротливый. Однако черноволосому же удалось как-то оживить в нём… хоть что-то. Стремительно. Хватило пары встреч. Ему как-то поразительно просто удаётся разворошить его. Оживляет прошлого мальчишку внутри, которого засыпало камнями. И Чон сам не понимает, как у того получается… как? Он же настроен так негативно. Он так зол на весь мир, на себя. Ему не нужна помощь! Но… может всё дело в том, что Пак ничего и не обещал. Он и не помогает, не нанимался сиделкой, спасателем, не накидывает героически на Чона спасательный круг. Не говорит громких слов, обещаний. Так что Чонгук в следующую секунду точно так же обсушивает бутылку, отбрасывая, и вцепляется в бёдра черноволосого, сжимая их, и принимается танцевать, двигаясь в такт парню, повторяя его движения. И они танцуют вот так… под каждую песню, не разрывая зрительного контакта. Пот течёт по вискам, в груди, все мокрые, дыхание сбилось вконец, так что дышат надрывно. И никто из них не хочет останавливаться, отставать.«Now you can be a better man for your brand new girl. Well, good for you, you look happy and healthy»
— Обо мне ещё услышит весь мир, — обещает Пак, когда они идут по ночному городу, наслаждаясь приятным ветром и атмосферой. Ведь они остались до самого конца концерта, одни из самых терпеливых. Хотя, если быть честными, заслуга в этом совсем не группы, а их самих, им было интересно и хорошо друг с другом. Не хотелось, чтобы эта связь оборвалась. Чтобы закончился этот момент. Сейчас они идут куда-то, бесцельно. Просто по улицам, просто рядом. И так хорошо. Чонгук просто сбежал на целый день, отдыхает. Не думает о работе. О сделках. Словно подросток какой. — Ты ещё услышишь моё имя, и не раз. Я покорю этот мир! — продолжает уверенно Пак, и почему-то эти смелые заявления не звучат нелепо, как бредни или мечты несостоявшегося. Верится и совсем не слабо. Он похож на того, что сможет. — И может когда-то ты, Чон Чонгук, вот так же будешь танцевать и отрываться на моём концерте! — обещает Пак. — И не сомневаюсь, — кивает тот в ответ. Раздается гром, и всё небо освещается яркой вспышкой. Словно и небо выражает своё согласие. И в один момент начинается ливень. Сумасшедший. Чон поднимает голову, глядя по сторонам, рассматривая небо. Одежда на них в миг становится мокрой, прилипает к телам. Чимин хмыкает, прикрывая глаза, подставляя под капли лицо, поднимает руки, тянется к небу, ловит капли, кайфует. Он кайфует от каждой минуты жизни. А у Чона вдруг появляется такое ощущение, что сейчас он испарится… став одной из этих капель. От этой мысли накрывает тревога, сжимает в кулаке его сердце. Чимин словно сейчас расправит свои крылья, взлетит… Но брюнет слишком эгоистичен, так… слишком, но он хватает его за запястье и тянет на себя, отчего тот сразу открывает глаза. И в следующую секунду они бегут по лужам, под ливнем по дорогам, волосы прилипают к лицу, закрывают глаза, но они бегут. Чонгук держит крепко, тянет за собой, не останавливаясь, пока они не вбегают в холл какого-то отеля. Прячет Пака от исчезновения. Спасает. Его? Или себя? — Надо же, — хмыкает юноша, когда они стоят в лифте, поднимаясь в снятый номер, оставляя на ковре мокрые следы от своих одежд, с которых капает. — Снова причёска не идеальная, — смотрит он, улыбаясь, когда Чонгук поднимает мокрые пряди, убирая их со лба. — Ты что, полиция моих волос? — вдруг встряхивает он волосами так, что капли попадают на и без того мокрое лицо Чимина. — Чего к ним прицепился? Тот лишь пожимает плечами, выходя из лифта. Снова оставляет последнее слово за собой. Для него это стало каким-то символом, что ли? Символ свободы. Если Чон так трясётся над своей прической, то страшно подумать, как сильно он старается контролировать в своей жизни всё остальное. Но так с ума сойти очень просто. Так нельзя. Не всегда выходит так, как хочешь. И это нужно принять. Тогда всё пойдёт гладко. Как не раз Пак отмечал, когда Чонгук без укладки или прически, то выглядит живым человеком. Ему это идёт. Может и с укладкой он так сможет, но для Пака это уже закономерность, традиция, что ли. Все разы, когда парень видел в том какие-то эмоции, они сопровождались «испорченной» прической. Как только они входят в номер, начинают на ходу раздеваться, бросая свои вещи на сушилку. Чонгук ещё и выжимает их, прям на пол, напрягая мышцы рук. Отчего вены начинают выделяться ещё больше. Чимин же впервые в таком роскошном номере. Пять звёзд. Он полностью голый принимается ходить, по-хозяйски, изучая. Так интересно, насколько просто ему влиться в любую атмосферу, есть ли в этом мире хоть что-то, во что он не войдёт так же просто? И ему так подходит это… огромный номер с видом на город, роскошь, пышность. Он создан для этого.«Baby, God, I wish that I could do that!»
Раздаётся хлопок — Чимин открыл бутылку какого-то дорогущего шампанского, найденного в мини-баре, и прямо сейчас, забираясь на кровать ногами, принимается залпом пить с горла с такой невыносимой жаждой, словно не пил пару дней. Оттого прикрывает глаза, но реснички подрагивают, так умиротворённо, от наслаждения. Настолько жадно пьёт, что некоторые капли скатываются по его подбородку, шее и танцующему кадыку, двигающемуся туда-сюда. При взгляде на это, Чонгука тоже начинает мучать дикая жажда. Во рту сразу всё пересыхает, и он облизывает торопливо губы. Чимин падает на колени и подаёт бутылку мужчине. А тот, даже не думая, впивается в её горло, пьёт. Это извращение — пить такое дорогое игристое вот так, скажет кто-то. Но… какой смысл вообще пить хоть что-либо, если ты делаешь это без души? Если не можешь насладиться даже обычной баночкой пива? Не важно, сколько стоит и какого года… вкус придаёт сам человек. И сейчас вкусно, невероятно вкусно. Более того, как никогда. В брюнета вдруг прилетает большая мягкая подушка, он непонятливо поворачивает голову на Пака, не ожидал такого. Тот хихикает себе под нос, беря вторую подушку. — Не смей, — приказывает Чон, глядя предупреждающе. — Я дал тебе твоё оружие, — имеет в виду он брошенную ранее подушку. — Не смей, — повторяет брюнет. Но Чимин лишь усмехается, замахиваясь, и ударяет мужчину. Так по-детски было затеять бой подушками, да? Но так в духе Пака. У него всё обретает иной смысл. Это не по-детски, это весело. Не всё весёлое же детям отдавать! Так что парень снова замахивается, заводя руки с подушкой за голову, но не успевает ударить ещё, как его тянут за ноги, и он оказывается на лопатках и сверху нависает Чон, хмыкая победоносно. Но Чимин так просто не сдаётся без боя, потому, ударяя и обескураживая мужчину какой-то маленькой подушечкой по голове, валит на лопатки уже его и сразу седлает мощные бёдра, победоносно накрывая лицо брюнета подушкой, не сильно давя сверху руками. Голые тела соприкасаются… уже согрелись, высохли более-менее, только волосы влажные. Чонгук убирает подушку с лица, смотрит на парня на себе. Как же красив. Руки сами тянутся, и он ведёт пальмами, невесомо, еле касаясь от колена до бёдер, лаская эту нежную кожу. Пак кусает губу, теряет бдительность, втягивает живот, внутри которого сразу собирается тягучий комок. Но Чонгук в один момент хмыкает и, резко хватая парня за бёдра, меняется с ним местами, снова уваливая того на лопатки. Но его движение такое резкое, что он случайно задевает каким-то образом подушку, лежащую поблизости, разрывая её. И когда Пак приземляется на спину, отскакивая аж от прыти Чона, сверху на него сыплются белоснежные, мягкие и щекочущие кожу перья. Этот момент просто невероятен… Они повсюду, так медленно и плавно спускаются по воздуху вниз, зависая даже на какой-то миг, а потом ласкают кожу, но получается у них несколько хуже, чем у рук Чона или Пака. Чонгук нависает над парнем снова, но в этот раз тот и не сопротивляется, улыбается, обвиваясь руками вокруг его шеи, и впивается в губы. Он хочет снова почувствовать его, но на этот раз запомнит всё лучше. Хоть тоже пьян, но не так. Больше им. Наслаждается его волосами сполна, как может ворошит их, копошась, сжимая и оттягивая, чтобы потом, если что, при встрече обязательно вспоминать его растрёпанным. Вспоминать этот символ свободы. Для него это никакая не Статуя Свободы. Это Чон Чонгук с растрёпанными волосами. Вот она свобода. Пак видит в Чонгуке намного больше, чем сам мужчина. Именно потому так тянется, хочется быть рядом с таким человеком. Парень чувствует в нём непоколебимость, особую силу. И пусть под ногами и хрустит стекло, когда Пак подходит или касается, но осколки ещё можно ведь склеить. Чон очень сильный, восхищает. Пусть хрустит стекло, но Чимин уверен, что пораниться ему никто не даст, что Чонгук подхватит на ноги и пронесёт, сам раня ноги в кровь. Потому он и отдаётся этому человеку. И сделает это снова. И снова. И снова.«Well, good for you, I guess you're getting everything you want»
Настолько потеряв счет времени, растворившись в друг друге, они так забавно забыли про какой-то там круизный лайнер, который уже заводит моторы, объявляя о скором отправлении. Путешествие продолжается, курс на Миякодзиму. И одно дело Чимин, у него часто такое бывает, живёт не то чтобы одним днём, одной секундой. Да, у него есть глобальные мечты и планы, но он не живёт по чёткому расписанию. А вот Чонгук — да. Ничего не выходит из его внимания, всё по записи, даже встречи с друзьями по расписанию. Как он мог забыть о чём-то таком важном? Или… важно совсем не это? Подмена понятий или их восстановление? Путешествие продолжается, и для этих двух — в друг друга. В души, дебри, называть можно, как угодно. Так забавно, как почти ничего друг о друге не зная, с просто малейшим набором фактов, они так хорошо нашли общий язык, а может это именно та причинно-следственная связь, о которой некогда думал Чон? Именно потому, что они так мало знакомы, им так просто и легко. И не потому, что это банальное «незнакомцу легче открыться». Они не незнакомцы, нет. Да, знают мало, и не спрашивают ни о чём, однако всё равно знают ответ, потом что погружаются сами, изучают. Другой уровень. И это путешествие в друг друга не может не радовать. Сколько ещё дней впереди, сколько всего они смогут узнать друг о друге, сколько всего попробовать вот такого безумного вместе. Например, как опаздывая на корабль, кое-как надеть, даже не застегнув и не завязав рубашки, и бежать по ночному городу, не догадавшись даже словить такси. Пьяные, забавные и смешные, как подростки, сбежавшие из дома и нашедшие дом в другом месте. Только вот один и правда почти подросток. А второй взрослый серьёзный мужчина. Но к чёрту. Этими серьёзностями от полжизни потерял. А сейчас, запрыгивая в корабль, когда тот уже почти начинает своё движение, они валятся на пол, и даже не успев отдышаться, заливаются смехом. Так хорошо и спокойно. Они чуть не опоздали на свой лайнер, но они смеются так искреннее. Садятся, тяжело дыша, поворачивают головы и смотрят друг на друга, у Чимина даже выступают в уголках глаз слёзы. Он как всегда отдаётся важному делу целиком и полностью: будь то тренировки по танцам или просто смех. Он выглядит таким беззаботным, но и у него есть то, что волнует, он умеет быть серьёзным и стремиться, но намного интереснее ведь вот так. Чон смотрит в эти блёстки, не глаза, тянет руку к его щеке, накрывая нежно, и поглаживает большой рукой, смотрит пронзительно, внимательно. Становится вмиг серьёзным. Вот она — жизнь. Забытый вкус врывается в рот, некогда полный металлического вкуса, взрывается внутри бомбой, фейерверком. Это более не хруст костей, что ломает ему в очередной раз. Теперь это салют. Обжигает, но… как же хорошо снова ощутить это. Это биение горячего сердца!«Baby, what the fuck is up with that?»