måneskin — CORALINE
***
«Поведай мне свои истины».
По длинному коридору разносится надрывный плач, впитываясь в длинный, застилающий весь пол, синий ковролин, отчего, кажется, теперь, при шаге пол издаёт такой же горький стон, звенящий в ушах. Заполняя всё пространство, весь воздух, и ты вдыхаешь горькие стоны, грусть. Хватает тебя за ногу, а потом ползёт своими щупальцами по щиколотке, выше — забирается по ноге, охватывая со временем всё тело и дальше — душу. И эти всхлипы рвут её нещадно на куски, кромсают. Так хочется спасти… убаюкать плачущегося, улюлюкая ему что-то нежное на ухо. Все страхи забрать, всю боль. Хочется выбить ковёр, чтобы все стоны из него испарились с пылью, разлетаясь кто куда по ветру. Ещё секунду назад тело щекотала радость, так приятно заигрывая с тобой, мурашками по затылку танцевала медленный танец. И низ живота служил тёплым коконом для бабочек. Ты — дом их, взращивая внутри прекрасное, выпускаешь наружу. В тебе не счесть их количество. Разноцветные крылья, и ни одна не похожа на другую, ты чувствами раскрашиваешь их. Ещё несколько секунд назад счастливый Чимин парил по коридору, чуть ли не вприпрыжку шёл к своей каюте. На плечах легкая рубашка Чона, которой он внимательно укрыл тебя, когда по твоим плечам пробежала дрожь, ведь на тебе одна лишь белая майка, а ветер к вечеру поднялся, морской, прохладный. Напал на тебя, как коршун, собираясь вырвать глаза, однако и клюва раскрыть не успел, как тебя укрыли от него, спрятав. Поправляя большую на пару размеров рубашку, Чонгук улыбался себе под нос, такое умиление на его лице изображалось. Ведь ему рубашка как раз, а Чимин выглядит так уютно. Поцелуй в лоб, оставленный мужчиной на прощанье, словно впитался под кожу, приятно двигается там, давая о себе знать. Но всё вмиг замирает… нет, не исчезает, конечно, парень все эти чувства блаженства держит крепко, но… Пак ненавидит слёзы, ненавидит боль — она ему противна, омерзительна! Потому что он знает, как в такие моменты душит. Да, пусть все всегда и видят идеальную картинку: уверенного в себе и смелого, счастливого и живого Пака, но и ему бывает больно… одиноко, и он чувствует слабость, и ночи бывают темны и невыносимы, так долго тянутся, и даже звёзд не видно: натуго затянуто небо плотными тучами. Слёзы опаляют щёки, отставляя красные дрожки, наполняя горечью весь рот. Он знает не понаслышке, что значит сжимать в кулаках до побеления дрожащих пальцев покрывало, скрывая отчаянный крик, глотая и оттого раня горло, ведь он колюч. Знает. Таким людям, как он, что вопреки всему выбирают счастье, улыбки, веру, — туго приходится. Бороться со тьмой, что нападает во сто крат сильнее, злясь и сетуя на то, что посмел он отойти от её курса. И чем чаще наступают тяжёлые ночи, когда всё тело сводит, или, когда рядом никого нет, всё сильнее он борется с одиночеством, до синяков, в рукопашную, получая по лицу, под дых, меж рёбер. Всё сильнее становится его жажда жизни. Ведь кому не бывает плохо? Это мимолётно. Он точно знает, потому и борется отчаянно. И побеждает. Ночь темна, но без темноты её не увидеть света. И сейчас, сбитый с толку этими тихими, но режущими его слух всхлипами, судорожно ходит в поисках источника, ища, откуда доносится этот звук, не в силах и не в желании пройти мимо, закрыть уши… сердце. Нет, невозможно. Немыслимо. Как можно так жестоко? Кому-то нужна помощь, и он не может пройти мимо. Пак всегда был таким эмпатичным парнем, таким вот мальчиком, готовым на всё, лишь бы страдающим стало легче, всегда был тем, кто утрёт слёзы любого живого существа. Никогда мимо не пройдёт. И каких бы камней потом ни нахватался, всё равно не оставит. Ему больно от боли других. Мир жесток, но он с ним нежен. Он нежен и добр. И руки его всегда распростёрты для объятий утешающих. Пусть обнимут его даже колючие тела, оставляя в его нежном теле следы, раны колотые, с которых вытекает кровь. Всё в миг заживает, стоит ему увидеть улыбку некогда плачущего.«Коралин, прекрасная, как солнце, Воительница с горячим сердцем, Волосами цвета красных роз. Эти медные нити драгоценны, любимая, приблизь их ко мне. Слыша звон колоколов, Можно увидеть плачущую Коралин. Она берёт чужую боль И носит её в себе».
Чимин сидит под лестницей, ведущей на второй этаж с таким же длинным коридором, глядя на испуганного мальчугана, что плачет и дрожит, обняв свои коленки. — Эй, малыш, — зовёт он осторожно и тянет к мальчику руку, тот смотрит с такой немыслимой грустью в этих детских глазах. — Ты чего? Где твои родители? — Я… п-потерял-ся, — заикаясь уже от слёз и тяжело всхлипывая, выговаривает мальчишка. — Иди ко мне, — берёт он парня за его маленькую ручонку, хотя и у самого не сильно большая, но тут-то разница ощутима. Он, прикрывая голову мальца, чтобы он не ударился, помогает тому выбраться из-под лестницы, куда ребёнок забился. Какая странная логика у людей, ещё с самого девства: прятаться, когда потерялся, а не искать выход. Порой это остаётся с нами на всю жизнь: поджимать хвост, как только попадаешь в незнакомую ситуацию. Но стоит лишь выйти, подать голос, и тебя найдут, проведя куда нужно. Чимин берёт мальчишку на руки, отчего тот сразу цепляется за шею черноволосого, тихонько роняя слёзки на подаренную Паку рубашку, но уже понемногу переставая плакать, притихая, прислушиваясь к сердцебиению незнакомца, и хоть оно несколько сбивчиво, ведь он взволнован находке, но всё равно так успокаивает. От парня такая энергетика… аура спокойствия и добра, и пахнет от него так приятно, вкусно. — Сейчас мы найдём твоих родителей, — обещает Пак, глядя на мальчишку, всматриваясь тому прямо в заплаканные глазки и улыбаясь. — Не плачь, ладно? Тебя никто не обижал? — глаза у мальца большие, такие красивые, тёмно-карие, глубокие, ресницы длинные, все мокрые и от слёз, слиплись. — Н-нет… — отвечает он сразу, быстро качая головой отрицательно. — Помнишь номер своей каюты? — интересуется черноволосый. — Девяносто пять, — отвечает он. — Ну вот и славно, — идёт парень с ребёнком на руках вверх по той самой лестнице, под которой сидел мальчишка, минуя пару этажей. Немного сложновато делать это с таким милым грузом на руках, но Пак лишь поудобнее перехватывает мальчишку и продолжает путь. Тот уже не плачет, а заинтересованно скользит по лицу Чимина глазами, изучая, шмыгая носиком. — Мама мне говорила не общаться с незнакомыми дяденьками, но ты очень красивый и хороший дяденька, — так мило, по-детски чисто и наивно выговаривает он. На что Чимин улыбается: этот малый такой приятный, вроде малыш, а глаза уже такие осознанные, словно взрослые. Его часто раздражают дети, ведут себя отвратно, вечные истерики и капризы, но у этого такой милый голосок, и то, как он доверчиво цепляется маленькими ручонками за него, — не может оставить парня равнодушным. Он сейчас чувствует такую ответственность за малыша. — Твоя мама права, не все взрослые дяденьки такие, как я, — кивает он, — так что не общайся с ними. А со мной можешь, — звучит хитро, но наверняка убедительно для мальчишки. — Не бойся меня. — А я и не боюсь, — вдруг так серьёзно и героически задирает он носик. Это выглядит забавно, мило. — Какой смелый малыш. — Я не малыш, я взрослый, и смелый, сильный, как папа! — важно выговаривает он. — Он может отжиматься со мной на спине сто раз! — восхищенно рассказывает мальчишка. — Хотя обычно просит не мешать ему, когда я прихожу поиграть. Но он такой крутой! Пак слушает, кивая. Малец сразу так ожил. При разговоре об отце. Юноша рад, что тот смог отвлечься и больше не грустит. Бегая глазами по номерам на дверях, пока идёт по длинному коридору, Чимин показывает пальцем на дверь мальчишке. — Смотри, вот мы и тут, да? — тот счастливый весь, кивает, ведь было так страшно одному там, а теперь не страшно, хоть он ещё и не с мамой… Из-за поворота вдруг торопливо выходит женщина, обеспокоенная, взвинченная. — Мама, мамочка, я здесь! — вскрикивает мальчишка, когда видит её, но слазить с рук черноволосого не торопится. Ему и там очень даже хорошо, он крепче лишь обнимает его, прижимаясь щекой, хвастаясь, что нашёл друга и что его спасли. — Ох, — выдыхает с невероятным облегчением женщина и быстро бежит к ним, — как же я испугалась, родной! Где же ты делся? Я же сказала тебе никуда не уходить! — Этот красивый дяденька так вкусно пахнет, мам! — восторженно выговаривает он. — Ну всё-всё, слазь, давай, ты же уже тяжёлый такой, — вымученно улыбается загорелая женщина. — Спасибо вам! Не знаю, как и благодарить, — смотрит она на Пака, который приседает и так осторожно ставит малыша на ноги, поправляя на нём перекрутившуюся футболочку с железным человеком. — Ну что вы не… — только начинает свой ответ Пак, но его перебивает мальчишка. — Папа!! — радостно кричит он, срываясь с места, и бежит по коридору, женщина сразу оборачивается, глядя на мужчину, Пак тоже поднимает голову и чуть не падает в тот же миг на пол, покачиваясь.«Но она знает истину, Идти вперёд — это не для всех. С сердцем, расколотым пополам, Уже холодно. Она ребёнок, но ощущает Подобие груза, и рано или поздно она сломается. Люди скажут: "Она ничего не стоит". Ей не удаётся даже просто выйти за порог, Но однажды, в один прекрасный день у неё получится».
Словно впервые видит этого человека, но в то же время так много знакомых, уже даже родных черт, выученных наизусть. Брюнет… статный, красивый, высокий. Походка, осанка. И… прядь тёмных длинных волос падает на лоб, привычно так, что хочется как обычно взять её и накрутить себе на палец, завороженно глядя в эти чёрные глаза… Внутри что-то болезненно сжимается. Так вот откуда у мальца такой осознанный взгляд? Вот что такое особенное с силой притянуло Пака к мальчишке? Как забавно… сейчас пазл словно сложился до конца, и глядя на ребёнка, парень уже видит маленькую копию Чона. А в голове предательски всплывает «мой папа так крут! Он очень сильный и может отжаться со мной на спине сто раз!» Но помимо слов всплывает также этот образ, как Чонгук отжимается с сыном на плечах. Так уютно. Так тепло. Но его бьёт озноб. У Чонгука есть семья. Есть жена. Сын.Нужно проглотить.
— Папа? — повторяет Пак надрывно как-то, глядя на остановившегося в паре шагов мужчину, который тоже смотрит на него, не отрываясь, нечитаемый взгляд стал прозрачным, кричащим. Внизу у его ног верится малец, так и просит внимания, объятий, ластится, как рыжий дворовый кот, которому ни воды, ни еды не нужно, только погладь… Но и сейчас не до него. Потому что Чон сейчас всё своё внимание направил не на нашедшегося сына, а на того, кто его нашёл. Показательно, какие злые шутки судьбы, в которую Чон так усиленно не верил. Обзывая её причинно-следственной связью, так по-деловому. И вот поплатился. В ушах звенит её смех. Шепелявый. А он всё смотрит на парня напротив в его рубашке, ему так идёт ведь, вот бы снова вернуться в тот момент, когда он накинул на его печи эту ткань и недоверчиво обнял поверх, растирая замёрзшие руки Чимина своими горячими… Подумать только, недавно только ведь расстались, попрощавшись до завтра, и вот он… у их каюты. Но почему эта встреча не приносит такой энергичной радости, как обычно? Потому ли, что начинается не с поцелуя? Они стоят на том же месте, где немного ранее Чона словила взволнованная жена, сообщив, что их сын потерялся. Даже не заметила, как он счастлив. Предложила разделиться, чтоб скорее найти сына, так похабно ворвавшись в мысли Чона, забрав оттуда Чимина и дав что-то друге. Глаза только не такие, как при их расставании, у Пака, Чонгук смотрит в них и чувствует слабость в теле, а в горле ком, хочется прокашляться, как будто это как-то поможет. Он только с третьего раза слышит, как его окликает жена, возвращаясь из какого-то подвешенного состояния, какого-то неизвестного мира на Землю. Но раньше в том мире они были в Чимином вместе, а сейчас он там один… всё белым-бело. Непонятно, куда идти, где искать. Он кричит, но голос эхом возвращается, ударяя по губам. — Да? — строго выговаривает он, меняясь сразу во взгляде, зачем отвлекла его? Уф… чёрт, не то, чтобы он скрывал, но они с Чимином никогда об этом не говорили, совсем не хотелось тратить время на что-то подобное. А сейчас, когда всё раскрылось, Чонгук чувствует себя так паршиво. Лжецом каким-то, негодяем. Может, так оно и есть. Да, он тот ещё мерзавец, но точно не лжец… он ни секунды парню не лгал, всё было по-настоящему! Об этом сейчас хочется прокричать ему, схватив за плечи, и встряхнуть, чтоб стереть с лица того такое непривычное замешательство. Тень. — Спасибо вам огромное! Спасибо, что привели нашего Бама, — благодарит уже в который раз женщина, ведь муж молчит, — ох, пожалуйста, позвольте как-то отблагодарить вас? — переводит она свой взгляд с сына, который стоит у её ног, на «незнакомца». Чимин тоже отводит взгляд от Чона и смотрит на его жену. Красивая. Длинные тёмные волосы, стройная фигура, молодая, высокая. Но… абсолютная противоположность его. Как странно сейчас смотреть в её глаза. Признаться, Пак подозревал, что у такого мужчины, как Чонгук, наверняка есть жена, хоть никакого кольца на его пальце нет, но… как он может быть свободен? Неужели настолько занят? Так зануден? Он не всегда ведь был таким? Не всегда. У него есть всё, но… он не видит дальше своего носа. Заперся в себе и всё плакался об ушедшем, жалея себя и ненавидя жизнь, обстоятельства, людей вокруг, работу, себя и свою слабость. Вроде такой самодостаточный бизнесмен. А на деле просто слабая тряпка. Так было, пока в его жизни не появился Пак, пока не встряхнул его, как следует, не показал, что жизнь, вообще-то, продолжается, и всё это время, пока он стоял на месте, она мелькала за его окном. Никто упрашивать не станет… она стремительна и не ей нужно, а тебе успевать. Запрыгивать в последний вагон, если понадобится. Но, кажется, вагоны перепутал? Или поезд. — Прошу вас, хотя бы поужинайте с нами? — умоляет женщина, ведь парень наотрез отказывается принимать деньги или какие-то подарки. — Мирэ, не надоедай, — просит Чон. — Бери Бама и идите внутрь, я разберусь, — просит он. Снова отстраняя семью, отталкивает. Сам хочет разобраться с Паком. Он его… его… Как глупо думать так. — Отличная идея, — вдруг кивает Пак, игнорируя вопросительный и удивленный взгляд Чона. — Я поужинаю с вами. Не так он думал оказаться в номере Чона… совсем не так. — Ура!!! Красивый дяденька! — берёт Бам парня за руку и тянет к номеру, — хочешь, покажу тебе свои рисунки? — радуется он, что его новый друг согласился остаться. И Чимин, не глядя на Чона, идёт внутрь за мальчишкой. Правда как-то жестоко по отношению к себе или даже к Баму оставаться здесь. Ведь он… если так подумать, он просто любовник. Был им всё это время. Отдаваясь целиком и полностью, сколько же процентов получал он в ответ? И злится ли сейчас? На что он рассчитывал в этих «отношениях»? На какое-то нелепое «долго и счастливо»? С мужчиной, страшим его почти в два раза? Нет… он хоть и безумный мечтатель, но точно не глупец… как хорошо бы ни было им вместе, время от времени холодило какое-то странное чувство непостоянства. И по голове било осознанием «это не навсегда», «это закончится». Курортный роман. Он знал, на что шёл. Ему нравилось. Пусть их пути потом и разошлись бы, но сейчас-то ничто не помешает им и дальше упоительно целоваться, комкать простыни и ускорять темп… Но… разве он виноват в этом? Он ведь не знал даже ничего, хоть и не спрашивал, специально, обходя такие темы, как опасных поворотов, острые углы. Не хотелось знать, ведь пока не знаешь — всё нормально. Пока не знаешь, Чон твой. Целиком и полностью. И не нужно чувствовать ничего вроде вины, тяготящей душу, сжимающей её в тиски. И хоть о наличии жены Пак мог и догадаться, то… вот наличие ребёнка просто ошарашило. Чон ни слова не сказал об этом, ни разу не упомянул вскользь, словно это что-то вообще не важное, бессмысленное… так жестоко списал со счетов. Что же ты за человек такой, Чон Чонгук? Хотя… вообще, они мало говорили, больше чувствовали, занимались любовью, гуляли по городам, в которых были остановки, плавали в бассейне, пили и запирались в каюте Хосока на целый день, пока тот где-то так удачно пропадал. По вечерам валялись на палубе и смотрели на звёзды... и так по кругу. Они вместе жили, на полную, да, делились чувствами, переживаниями, открывались со временем друг другу, что-то подсказывая, обмениваясь опытом… Но… сейчас. Всё так странно сложилось. Смешанные чувства. Нужно время.«И я сказал Коралин, что она может вырасти, Собрать свои вещи и уйти. Но она чувствует, что монстр держит её в клетке, Превращает её тропу в минное поле. И я сказал Коралин, что она может вырасти, Собрать свои вещи и уйти. Но Коралин не хочет есть, нет, Да, Коралин хотела бы исчезнуть».
Они заказали ужин в каюту, и пока Мирэ всё накрывает, Чон пытается хоть как-то обратить внимание Пака на себя, поговорить… ему очень нужно поговорить, объясниться. Жаждал ли он этого когда-то так же сильно, как сейчас? Сейчас не хочется всё замалчивать и прятаться, не хочется оставлять всё как есть, плыть по течению. Ему так важно знать, что же внутри творится у Пака… обычно он всегда понимал это, ведь на нём всегда всё написано... а сейчас так сложно. Хочется поднять голову Чимина за подбородок и заглянуть в глаза, а потом впиться в губы, получить ответ. Обязательно. Страсть? Ими движет она… и похоть? Не так ли? Или есть что-то ещё, выше этого? Осталось ли ещё что-то высокое в Чоне? Считается ли, это невыносимое желании обнять хрупкого парня, погладив по затылку. Сейчас Чимин выглядит ещё более хрупко, хрустально. Как бокал, одинокий, единственный уцелевший из сервиза. И стоит на краю стола, так опасно… вот-вот упадёт, разобьётся, вдребезги. Но Чон не позволит, нет, он подхватит на лету, подставит грудь, пусть ударится о неё, пусть оставит след, но главное: пусть только не разобьётся… Как оказывается ещё много в нём человеческого… И в то же время, как мало. Чонгук, как же можно быть таким жестоким и таким милосердным одновременно?! Чимин молчит, непривычно, он играет с Бамом, усердно изображая занятость и веселье. Он не готов снова слышать этот голос, произносящий его имя, от которого всегда по телу бегут волнами мурашки, так приятно, так нравится, как он выставляет интонации. И так мерзко, наверное, сейчас прокручивать в голове всё то, что он в Чоне любит, всё что, что он в нём хочет… когда рядом его семья, его сын. И есть ли теперь вообще хоть какой-то смысл слушать? Всё и так уже предельно ясно. Просто самому нужно немного разобраться. Прийти в себя. Обработать информацию. Но признаться, было бы намного проще, знай он об этом… узнай бы от Чона лично, а не вот так. Всё-таки… внутри теплилась надежда на какое-то продолжение. На какой-то счастливый финал. Юношеский максимализм? Возможно. Но теперь… жестокая реальность. Лучше было бы вообще не знать. А вот это уже эгоизм.«И Коралин плачет, Коралин тревожится, Коралин хочет море, Но боится воды, А возможно, море есть и внутри неё. И каждое слово – это удар топора, Порез на спине, Словно плот, плывущий По разлившейся реке, А возможно, река есть и внутри неё».
Пак жуёт салат, копаясь вилкой в тарелке. Мирэ что-то рассказывает оживлённо, и ему постоянно приходится поддерживать разговор. Но сегодня это даётся сложнее, нежели обычно. Обычно он Солнце, светит и греет всех, а сейчас… тень, и самому бы погреться. Сейчас нужно следить за словами, за взглядами. Нужно быть чужаком, что так сложно, когда напротив Чон… к нему всё ещё тянет магнитом. Хочется говорить только с ним, хочется быть только с ним. Хочется, чтобы весь мир остановился, Мирэ замерла, замолчав на полуслове, Бам перестал таскать ему свои игрушки… чтобы был только Чонгук, сидящий напротив… как же далеко. Огромное расстояние, стол превращается в пропасть. Чимин выглядит рассеянно. Чон никогда его таким не видел. Так что он не может спокойно смотреть на него такого и не смотреть не может. Глаза вечно на него возвращаются. Переживает. Волнуется. Тянется. Умоляет: «Ну посмотри же на меня, хоть один короткий взгляд. Подари». Он вдруг вытягивает ногу и касается ею ноги Чимина, как раз босой, так что ведёт ногой от низа до коленки парня, отчего тот вздрагивает, заметно напрягаясь, благо Мирэ в этот момент занята сыном, старается усадить его и заставить есть. Чонгук повторяет манипуляцию Чимина, старается привлечь внимание также, как Пак тогда, на ужине с партнёрами. Но всё, что делает Чимин, это убирает ногу подальше, чтобы Чон не дотянулся. Не отвечает каким-то безумством, не дарит такой желанный взгляд. Просто отодвигается, забирает ногу, вырывает словно сердце. Чёрт. От этого ещё сильнее хочется его встряхнуть. Или просто Чонгук утрирует? Драматизирует? Но… так странно видеть Пака таким. Он понимает, что тому просто нужно время, но… так не хочется оставлять его, что же он думает о нём? Разочарован? Зол? Ненавидит? Чон впервые чувствует что-то подобное: он на всё готов, лишь бы вернуть прошлого Пака.«Я буду огнём и холодом, Прибежищем зимой. Я буду тем, чем ты дышишь, Я пойму, что внутри тебя, И буду питьевой водой, Смыслом добра, Я буду и солдатом Или светом в ночи, И я не прошу ни о чём взамен, Лишь об улыбке».
Чимин стоит на балкончике, глядя на главную площадку с высоты. Вот там он ждал Чона у лифта, там же тот облизал его губы, не желая принимать конфету… так много уже воспоминаний. Невыносимо. Раньше они грели, а что же сейчас? Ветер снова пробегает по плечам, оставляя поцелуй прохлады. Играет с волосами, застревая там, и оттого путает их. Сзади слышится шорох и на плечи Пака снова опускается та самая рубашка, снятая парнем невзначай, стала как-то сильно давить на плечи неописуемой тяжестью. — Зачем снял? — слышится голос сверху, над ухом. И по спине пробегают мурашки, не сравнимые с теми, что от ветра. Какое-то время повисает гнетущая тишина. Пустая. — У тебя прекрасный сын, — выговаривает Пак, глядя куда-то вдаль. — Посмотри на меня? — говорит Чон, умоляет. Вот чем занимается, пока его жена укладывает их семилетнего сына. И это намного важнее для него. Вот такой он. Наконец словил момент, наконец может поговорить с Чимином. Им ведь это необходимо. Обоим. Он не хочет, чтоб тому было больно… что же он думает о нём? Хотя… конечно, наверняка во всём прав. Прав, если злится и ненавидит, проклинает. — У меня не было отца, — продолжает Пак, не глядя на Чона. — Он бросил нас с мамой, когда мне было 9. И с тех пор я невероятно злился на него, ненавидел со всей силой, присущей ребёнку, — рассказывает Чимин. — Я желал ему всего самого ужасного, ведь раз он ушел от нас, бросил, то не должен быть счастлив, никогда! Я тяжело переживал тот период, и до сих пор эта тема для меня болезненна, оставила большой отпечаток в моей жизни, многих ран не никогда не излечить. До сих пор, не важно, сколько мне лет, видя на улице отца с сыном, внутри разливается боль, видя, как они смеются, как они счастливы, я завидую, но улыбаюсь. Понимаю, что у меня такого не было, я был лишён этого. Мой отец не учил меня стоять за себя, или бриться, не обсуждал со мной моих девушек… — рассуждает Пак. — Я так сильно злился и ненавидел, что даже когда повзрослел, не соглашался выйти с ним на связь, не пришёл к нему в больницу, не пришёл на похороны проститься. Мне так его не хватало, но я больше не мог полагаться на человека, предавшего нас с мамой. Не мог ему верить и даже не мог думать спокойно: «Почему же он так поступил?» Я не хотел знать, почему, — опускает парень взгляд вниз, рассматривая пустые скамейки, фонари. — Я не хочу, чтобы Бам чувствовал нечто подобное, Чонгук, — заканчивает он мысль, говоря то, ради чего вообще начал. — И если он тебе не нужен, то это паршиво. Очень паршиво. Чонгук слушает его голос, впитывает, такой необычайный тембр, тихий, но слышно отлично, словно он звучит прямо в его голове. Ему жаль, что парню пришлось это пережить… это ужасно. — Бам в переводе означает — «тёмная ночь», — отвечает Чонгук через какое-то время, анализируя всё сказанное Паком. — Когда он родился, я потерял всё. Звучит мерзко. Я знаю, — хмыкает он, стоя боком и глядя на Пака, вглядывается в слабом свете фонарей в его профиль. — Я был молод и глуп, совсем не готов к такому, мне прогнозировали великое будущее, но всё рухнуло, когда девушка оказалась беременна, дальше брак по залёту. Что может быть хуже? Да, я любил её, потому и не смог даже заикнуться об аборте, ведь не она была виновата, мы оба несли за это ответственность. Потому я делал всё, что в моих силах, чтобы содержать их. Я зарабатывал деньги, но не воспитывал сына. Он никогда ни в чём ни нуждался, как и Мирэ, но… они стали мне чужими. Мне с ним так неловко, даже когда он просто зовёт меня «папа»… я теряюсь. «Кто папа? Я? Я твой папа? Мальчик, ты обознался». Вот, что вертится в моей голове. Но потом я понимаю, как глупо выгляжу, замирая на пару минут при таком безобидном оклике сына. Знаю, он не виноват, но... глядя на него, я думаю о том, что потерял так много. Я не могу… — А сколько приобрёл? Это живой человек. Душа, — хмурится Пак. — Никогда не поздно всё исправить. Разве не видишь, как он тянется к тебе? Ему нужен отец! — снова вспоминаются слова Бама, когда он рассказывал, какой крутой у него отец. Ещё не всё потеряно, всё можно исправить. — Да, я понимаю… но, не могу. — А ты пробовал? — хмыкает Чимин. Почему-то он сейчас совсем не стремится осудить или отчитать мужчину, он видит, как ему тяжело. Сколько же всего ему пришлось пережить, так что нет, он не осуждает. Не думает, что он ужасный, мерзкий. Он не такой. Может его ослепляют чувства к нему, но… он далеко не слабый, он очень сильный, просто устал. Просто очень сильно устал. Он ещё вначале понял это. Думал, что Чон просто зануда, а он просто держит небосвод. Атлант. Чтобы его семье было светло. А сам… он тоже заслуживает счастья! Но тот, кто держит источник света, всегда больше всех спотыкается. Может, Чимин так глупо оправдывает его, но… он не лицемерит в своих чувствах. Может и правильно было бы оглушить того ударом по щеке, оставив красный след, накричать, высказать всё, как тот посмел, имея семью, играться с ним. Но… нет. Это была не игра. — Чимин…. — наконец, накрывает мужчина щеку Пака и поворачивает его лицо к себе, наконец-то с опаской всматривается в эти глаза, но… удивляется, не видя там злости и осуждения. Этот парень… — Так что… если тебе плевать на сына… с таким человеком я быть не хочу, — выговаривает Пак. Справедливо. — Не хочу отнимать папу у прекрасного любящего сына, говорящего, что он хочет быть как отец, — кивает Чимин, чтобы выглядеть увереннее. — Пора бросить якорь, Чонгук. Нельзя вечно убегать и прятаться. Хоть ты и не воспитывал сына, но вы похожи, — хмыкает он. — Нельзя дрейфовать бездумно по морю. Иначе таким образом рано или поздно твой корабль потерпит крушение. Утонет. — Чимин, с тобой я… — Ничего не говори, просто подумай. Я был счастлив с тобой. И ты был счастлив. Меня это радует. И жалеть об этом я не стану, это не моя ошибка. Но и не совсем твоя. Так что и ты не жалей. И не вини себя. Никого не вини. Просто брось якорь. Да, понимаю, что есть участки, обозначенные знаком «якорь не бросать», но пора бы прекратить вечно везде видеть эту табличку, — Советует Пак. — А теперь мне пора… — выговаривает он, бегая беспокойным взглядом по лицу парня, запоминая эти черты, прекрасные. А потом быстро оставляет на губах Чонгука короткий поцелуй, не позволяя тому его углубить, как бы ни хотелось на самом деле наплевать на всё и сбежать не одному, а с этим мужчиной, спрыгнуть прямо с корабля, раствориться в морской пене, но... Есть лишь этот короткий поцелуй. Прощальный.«Каждая твоя слезинка — это океан на моём лице, И я не прошу ни о чём взамен, Мне нужно лишь немного времени. Я буду знаменем, щитом Или твоим серебряным мечом… Поведай мне свои истины».