Я фотографирую тебя с цветами Думаю, больше всего ты мне нравишься одетый в черное с головы до пальцев ног, Думаю, больше всего ты мне нравишься когда ты просто со мной, И ни с кем другим…
— Слышал про Цветочный бал, Драко*~? Панси специально кривясь в умопомрачительную улыбку сверкнула своими белоснежно чистыми зубами в освещённом миллионами свечами Большом зале. Она, несмотря на всё, что говорила, продолжала прислушиваться к мнению Драко: к любой его придирке, шутке… и так до изнеможения. А совсем недавно Забини застал её за тем, как перед зеркалом в общей комнате Слизерина, которое было сделано целиком и полностью из чистого серебра, без примесей с аккуратно «выкованными» магией змеями-гадюками. Множество было статуй змей, если оглядеться— ещё больше. Ванная была ограждена и охраняема скульптурой коброй, что, уж если ты не живешь в подземельях больше, чем семь лет, то будешь бояться, не заползет ли она куда не надо бы… Передрогнув, все слизеринцы сглатывали ком в горле и смиренно справляли нужду. Все таки не они выбирали себе тотемное животное и не они себя заселяли под землю. И точно не Драко выбирал нахождение Нагайны в его доме. С тех самых пор змеи ему перестали симпатизировать. Совсем. Так вот, что всё-таки Блейз совершенно случайно увидел: Панси пыталась наложить на свои зубы очищающее. Не лучшее зрелище. Драко на неё, Забини и на Теодора плевал с высокой башни, позабыв обо всех гадостях, которые успел наговорить будучи в настроении приподнято-испорченным Поттером. В любом варианте своего поведения оскорбления слетали бы с его уст, чего тут удивляться, он не понимал. Сказать ещё проще: ему вообще до лампочки, что там сейчас щебечет ему под ухо Панси. Главное, что не хохочет и не кричит. Но ведёт она себя все ещё вызывающе и раздражающе. Ох, Мерлин, а мысли то заняты совсем другим. Как Гарри на него сегодня смотрел, просто невыносимо. — Кого пригласишь? — все не могла успокоиться слизеринка. Ей не в первой насильно вытаскивать Малфоя из царства грёз. Она считала, что поступает благородно (как дрянная гриффиндорка, боггарт бы ее побрал!) для каждого из присутствующих, ведь смотреть на молчаливого Драко было непривычно, ведь он постоянно лез со своим «мнением», когда его не просили. Если оскорбление семьи Уизли было «мнением», конечно. Даже как-то неприлично молчать, когда все к тебе привыкли! Но когда он вконец оставил Уизли в покое, изредка косо поглядывая на Джинни, Панси спохватилась. Нельзя позволять чему-то (или кому-то) отвлекать его настолько, чтобы он позабыл о том, как неаккуратно ест дружок Поттера, Рон, как и нельзя забывать, что Грейнджер магглорожденная. Но Драко за некоторое время будто успел позабыть об этом; не вспоминал и никого не трогал, лишь от одного лишнего «Поттер» уходил в себя ещё глубже. И это навевало на мысли. Очень Панси-Паркинсковые мысли. Не поделиться с этим с Забини она тоже не смогла. Ей нужен был спонсор идей для шантажа Драко. И она его нашла. — Точно не тебя, — огрызнулся Малфой, совсем не помня о чем они вели беседу. Вряд ли это можно было назвать разговором. Говорила только одна из сторон. Наверно, это можно было назвать прослушиванием. Что ж, тогда Панси его завалила. Он был принуждён находиться в Большом зале в компании однокурсников, только потому что он был вынужден питаться. Но и от этого можно было отказаться, если слишком сильно надоела бессмысленная трепка Панси. Ее слова определённо не были важней того, где пропадает эта неряшливая прелесть с восхитительным беспорядком на голове и в голове, Драко был уверен тоже. Не мог ведь Гарри принести ромашки просто так? Несколько часов назад. Совсем в это не верилось, и не укладывалось в понимании: как это так, ты видел Поттера ранним утром и это было не глупым мокрым сном, а реальностью, ещё более настоящей. Даже не переступая порог, он не вручил ему цветы и не гадал, он просто сделал непоправимое. Драко взрывался от перенасыщенного чувства пленительной истомы. Поттера было так много в его жизни, что он с содроганием в сердце мучительно ждал, когда же эти минуты закончатся и его жизнь вновь превратится в страшную каторгу для таких, как он. У Гарри в голове точно что-то сместилось после последней битвы, иначе это просто необъяснимо и совершенно ошеломляюще. Процесс мыслей Малфоя сбился и не стремился возвращаться к стабильности. Одно его желание даже не знать заветной правды, а просто прижать Поттера к своей груди, совсем не грубо, а нежно обнимать… то ли мучать очаровательными пытками на ухо, обжигая дыханием, пока он сам не промурчит какой-то безумно очевидный ответ ему«Я люблю тебя тожетоже», а что будет дальше плыло и рябило в глазах: то, чего никогда не будет, не может даже ему представится. Ограниченность в фантазиях никогда не тревожила Драко: он представлял сцены стремительных прикосновений, прелюдий, Поттера. Поттера в своей постели он уже видел и порой дремлющее существо на его кровати, образовывало тёплый пыл в его груди, а в серых мрачных глазах сквозь тучи пробивалось солнце. Это что на то есть самая настоящая искренность. Не было ни единого намёка на какую-то взаимность и адекватность поведения Гарри. Если Поттер заколдован, то самое время чарам рассеяться. Пусть будет так! Поэтому самый оптимальный и логичный вариант: Гарри прощался и у него снова проблемы с речью. Что могло быть правдой: из него филолог хоть троллей учи грамматикой. Он понял всю неразумность ситуации и медленно отступал; выходил из затрудняющего его положения. Очень не по-геройски заметил Драко. Не по-гриффиндорски. Завтра он с ромашками не придёт— Драко просто мистер очевидность. Наверняка его возлюбленная наконец очнулась и вынырнула из пещеры, бросившись в ноги Героя со слезами на глазах. Страшная картина пришла в глаза Драко: девушка, зацеловавшая пяты Героя молит его выйти за неё замуж, а сердце парня настолько огромное, что он возносит ее на руки и венчается с ней под омелой. Ну просто сказка. Вот для Драко он вовсе не герой (а как же)! А для всех остальных все равно герой. Врать себе можно сколько угодно, когда лично знаком с правдой. Слишком долго эта ведьма строила из себя недотрогу. Сколько дней? Недель? Настолько долго, что Драко успел подумать, что Поттер мог в него влюбиться… А это последнее, что он мог сделать и даже если, то только ради спасения мира. Будь такое предсказание Драко бы пожал руку Мерлину, а Мерлин несмотря на всю свою хваленую святыню, отдёрнет руку, потому что пожимать руку Пожирателю, все равно, что пожимать руку собственной смерти. Сколько страданий от этой метки. Не сводится. Не сводится дрянь. Ужасная, омерзительная клякса на коже, неизменное уродство. Терпеть было невыносимо, но не невозможно, пока он был рядом, но и это становится невозможным. Гарри Поттер. Недостижимый. Просто недостижимый, далекий, чужой. Несовместимые частицы, люди и их жизни. Оставалось только ковыряться в тарелке с отвратительным завтраком, со скачущими мыслями о смерти и смысле до растерянных мыслей о вкусе после вкусивших черешню губ Гарри. Они, он был уверен, были вкуснее тыквенного супа, который он был готов перевернуть на голову Панси, если она не заткнется. Прямо. Сейчас. — Больно надо! — тягостно поджидая именно ответа такого характера, Панси по сюжету обхватила себя двумя руками, строя раненую и обиженную старую деву— смотреть не хотелось, от накатившего чувства отвращения. Отвращение было ко всему обществу. Драко закатил глаза на очередную ее приготовившуюся реплику, и выбежать прямо сейчас, уже не казалось ему такой уж феноменальной вещью. Каждый бы сбежал, а у слизеринцев есть к этому особый талант и предрасположение, — Блейз уже подарил мне цветы! — Цветы? — мгновенно осекаясь и останавливаясь от тщательно проработанного плана побега, Драко вздрогнул из-за накатившего чувства волнующего возбуждения. К этому он готов не был и покосился на неё, чуть поперхнувшись. Паркинсон, мысленно следуя своему гениальному плану поставила галочку: Драко удалось поймать на удочку, теперь осталось только правильно выловить из него информацию. Хотя не столь важна информация, сколь простое веселье! Да и игры в сваты всегда ценились на любом факультете. Все таки пора весны. Драко, совершенно не вникая в ее бред, старательно пытался не думать о цветах и Поттере, два слова, которые за две недели были слишком сильно связаны в его понимании. И то, что разглядеть причину своих витаний в облаках не удавалось лишь ставило его в тупик, преграждало дорогу размышлениям, что не говорить о том, что за гриффиндоским столом были все — от самой мелкой Уизли с которой у Гарри отношения поплыли с тех самых неважных, на эмоциях объятиях с Драко, и от этого сердце щемило от нарастающего счастья и гордости за несдержанность. Сдерживаться на войне было невозможно. Как было можно сдержаться, когда… когда! Да, Драко был после всего наговорившего, согласен отрезать себе язык, но воздержался, ведь как он тогда будет колоть Поттера? Был вечный Рон, который как ни в чем не бывало жевал и пил напиток, смотря ровно в кубок. Никогда Драко не понимал таких людей. Как можно пить что-то косясь в содержимое стакана?! Были все, не было только Гарри. Это навевало на интересные мысли, раздумья о том, где он мог находиться и почему пропускает приём пищи. За его питанием не следят, что, даже его друзья? А если он как-нибудь свалится с голода? Драко ставил на то, чтобы приходить к нему требовалось достаточно сил и энергии, потому что Драко был очень негостеприимен и угрюм (он никакой не жаворонок), а как его выдерживал Поттер— просто неразгаданная загадка. И он никогда не приходил на завтраки, а как Малфой внутри себя, по-ребячески хотел здороваться с ним ещё раз в Большом зале. Он бы не описал их взаимоотношения дружбой, это бы разбило его донельзя влюблённое сердце. Но и любовью не назовешь. Любил только Драко. Любовь— это отдача с двух сторон, с одной— болезнь. Наверное, это просто чувства. Много-много чувств. Смешанных, непонятных. Но если Драко был первым кому Гарри желал «доброго утра», сбегая к нему с полевыми цветами под мантией невидимкой, то это было его лекарством. Или погибелью? Лекарство от любви— панацея, улыбка Поттера удар в жизненно важные органы. Малфою оставалось только переживать, что и когда он кушает. Интересное занятие на восьмом курсе, которым он взахлёб увлёкся. — Да, цветы! — возмутилась Панси, а потом гордо вскинув голову добавила, — Розы, — что в принципе объяснимо и в рамках понимания, не то, что Поттеры по утрам со всякими маггловскими цветочками. Девочки любили розочки, цветики, букетики, и ромашки, наверняка тоже, но даже любя эти цветы, Малфой категорически себя к фанатикам романтизма не относил. Он не любил цветы и не любил ромашки, разве что, любил ромашки от Поттера. Хотя они всего лишь самые простые цветы и, поминай Моргана его слова, не симпатизируют ему. Только тот, кто их приносит добавляет им магии. Волшебства. Заставляет Драко растворяться в любви, а вместе с любовью заодно растворяться и в аромате ромашек. Поэтому он их добровольно-принуждённо любит, раз уж они все-таки связаны с Поттером. А вот Блейз, несомненно, особо не заморачивался и просто трансфигурировал свой учебник по травологии в розу, которую как мачо прикусил во рту и вручил Паркинсон. Но Драко, решив ее не огорчать, сказал, уже оглянувшись на пришедшего Забини: — Цветы, Блейз? — Драко вытянул губу в усмешке, скаля зубы, — С каких пор ты поддаешься гриффиндорским порывам? — Драко, как истинный завсегдатай пьес, разыгрывал полноценный театр одного актёра, сморщившись и отодвинув от себя тарелку с трапезой, мол всё, с данного момента аппетит полностью испорчен. — А тебя все не отпустят предрассудки по поводу гриффиндорцев? — вернул ухмылку Забини, поглядывая на рожицу довольной Панси. Малфой не подозревал, что эти двое устроили самый настоящий спектакль, поочерёдно слово в слово отчеканивая фразы мимо Драко. Он кивнул головой, подтверждая: предрассудки его становились убеждениями с каждым днём, и у него есть убедительное их доказательство, — Ты прав Драко. Эти цветы, как раз таки, их инициатива. Видите ли, обычное приглашение на бал их не устраивает. — Бал? — вопрошающе взвизгнул Драко. Какой бал? Что он пропустил? Какое бесстыдство, обсуждать что-то наравне с ним, совершенно его в это не включая! — Драко, ты меня совсем не слушал! Конечно бал! Грифы места себе не находят, как пытаются создать что-то новое. Вот с весной к ним пришло озарение: бал с главной темой языка цветов. Знали бы они, что Салазар Слизерин был первым, кто вообще открыл балы в Хогвартсе! — Панси заигралась, совершенно без понятия кто и когда разрешал проводить балы в Хогвартсе, но что она не прогадала так то, что это было последним, о чем Драко подумал. По правде говоря, он совсем перестал слушать после «грифы» и «цветы». Моментальный щелчок в его голове произошёл и началось интенсивное мышление и обработка полученной информации. Все смешанно становилось в мысли, но Драко все ещё держал порывы переспросить «бал?» потому что какой-то сладкий ответ на вопрос пришёл к нему, но понять его он не мог… Поверить Драко в него не смог… А вот проверить… Проверить! Драко не попрощался, тем самым он просто не мог заметить хитро переглянувшихся Блейза с Панси. Соскочил со скамьи с таким грохотом, что поднял после себя толпу встревоженных вздохов, охов и ахов. Поспешно удалился. Он был как никогда неряшлив сейчас, но ему было можно! У него как на ладони сейчас лежит простая истина, которую бережно нужно донести и изучить, не спугнуть и не сдуть. Она пришла к нему и настойчиво звенит в ушах, принуждая открыть ей дверь в его разум. Драко махнул рукой на Трансфигурацию. Он был уверен, что Блейз с Панси его отмажут, они были обязаны, ведь именно они оповестили его с новостью о бале.***
Общая Слизерина оказалась полностью опустошена, совсем как ранним утром, когда Поттер не настойчиво постучался, хотя раньше входил без стука, алохоморой отворяя дверь. Гарри потеряв какое-либо чувство такта просто садился на край постели и трепетно ждал пробуждения Драко. У Гарри миллионы спутанных мыслей, непонятных желаний, а на языке крутится многозначное «дурак», потому что Драко убеждён в собственной ничтожности и непричастности к личностному взаимоотношению с Поттером. Он смотрит на Гарри с ромашками через призму «поиграет и забудет», словно за семь лет Гарри не наигрался. Гарри это не нравилось. Он определенно не собирался играть и забывать, даже если сам и устроил небольшую игру, которая назло не уступает ему в выигрыше. Гарри всегда выбирал отдаваться полностью, забывая про обязанности. Они казались излишними, когда не имели важности перед ним. Если самое важное— это столкновение глаз Драко со светлыми лучами солнца, обязанность быть героем по образу слетала с плеч Гарри мертвым грузом. Он нуждался в заботе и тепле, любви и мягком слизеринском шарфе с устоявшимся ароматом не парфюма Драко, а запахом его кожи; пряным, как корица. Если молочная кожа Драко пахнет так, то немудрено, что это сведёт его с ума в первые же секунды. Он нуждался в ощущении, которое Драко подарил ему на фронте, когда лихорадочно ощупал его лицо, руки, тело в поисках травмы, полученной во время ужаснейшего столкновения с виной всего дерьма в его жизни. Он дрожащими руками, совсем беспомощными руками, пытался хоть как-то облегчить его страдания, но Гарри не чувствовал боль, разве что, указательный палец казался недееспособным, а так, только мягкая тревожность за него во всех этих пальцах, чем-то похожая на ту тревогу, которую испытывают его друзья за него, но совсем другую: более нежную и ласковую, слабую и утончённую, он испытывал через эти прикосновения. В спокойное, мирное время Драко не собирался проявлять эти приступы нежности, оставались одни лишь минуты, когда он даёт слабину и печально-печально смотрит на Гарри, словно его душу сейчас на глазах заберёт с собой дементор. Так заметил Гарри. Выяснить с ним ситуацию во время битвы казалось чуть ли не самым сложным, поэтому он решил не поднимать этот момент, и по благодарным глазам Драко понял, что хоть и не забыл его тревожные вздохи, то хотя бы не услышал их снова. Малфой был невежливой колючкой постоянно в первые дни, но когда с драматичным стоном принял Поттера в свою рутину, начал приветливо обхватывать того за запястья, в каком-то до безумия странном и деланном действии, когда пробуждался, чтобы взять букет ромашек с рук, отбросить его в постель и, не теряя удачного положения, свернуть руку Поттера вместо добродушного «спасибо». Гарри оставался довольным, покуда не дошло время до бала. Он сегодня вечером. Драко знает? Знает условия? Его накатило чувство неизвестности и страха. Все таки это был Драко, который запросто мог разрушить их совместную идиллию. Тем временем Драко, проснувшийся раньше из-за неспокойной воды за окном, прислушался действительно ли в его дверь стучат. По правде удивительное явление. Он был полностью уверен в том, что это Поттер, но легкий стук был ему совсем не свойственен. Драко удивлялся, как этот идиот мог вообще вспомнить про существование отпирающего заклинания, а не просто выносить дверь каждый раз своей дурацкой башкой, чтобы заходить к нему самостоятельно, а тут прям предел вежливости. Малфой все ждал, когда Гарри потеряет терпение (рассудок он уже давно потерял), и откроет дверь сам, озираясь по сторонам. Прошло десять минут, двадцать, тридцать, счет времени утерян, а после стука не было ни намёка на шорох. Ещё несколько времени мучительно подождав, подумав, что Гарри, наверное, спятил, просто ушёл, а ромашки оставил на полу. Наличие ромашек даже не оспаривалось. В голове Драко, по крайней мере, уже смирился с этим и даже ждал этого цветочного приговора абы кабы romantic. Поведение Поттера его удивило, но не продолжая развивать эту мысль, боясь уйти в слишком глубокие дебри о том, что наверное Гарри был в разбитом расположении духа, ведь он— Драко, вчера снова отказал ему в потешной просьбе, и, что он наверное приоделся, а не пришёл в своих любимых дурацких тапочках с головами львов, ведь тогда они бы скрипели под начищенным полом, а Драко был уверен, что Гарри нервничал, но вспомнив, что слизеринцы могут увидеть цветы, которые тот мог оставить, собрался с духом, чтобы забрать их. Слизеринцы могли неправильно понять, но это было бы Драко только на руку. Как никак, он может и не сомневался в том, что Гарри просто понравилось играть в хорошего мальчика, а точнее: понравилось играть с ним, с Драко, поэтому он все ещё здесь, с ним, но считал, что заарканить того всегда было нужно. Но он не хотел, чтобы они узнали про них. Это не было секретом, но Драко все равно не хотел никому показывать Гарри, ведь Гарри такой наивный и прекрасный, непонимающий ничего, но усердно старающийся вникнуть во что-то, что ему совсем-совсем не нужно. Гарри весь его, только его, но только в мыслях и это Драко злило невероятно. От собственного бездействия, собственной трусости… Но он был его. Когда Малфой садился за очередную книгу в целях уйти ненадолго отсюда— он был его. Его улыбка отражалась на пожелтевших от старости страницах, открытая ладонь, заливистый смех под рёбрами— всё это он находил в любой книге, пока наяву Гарри был ходячей живой легендой, Человеком с большой буквы— всем от А до Я для магической Британии. Какая разница, кто он там для Драко. Он победил темную силу, сможет победить и ее останки— Драко, который виноват лишь в том, что сдаёт книги в библиотеку не вовремя. А пристал Поттер, только чтобы нащупать почву, за которую можно будет ухватится, дабы рывком потянуть стержневые корни, когда Герой в своём последнем эпосе, предпоследней песне, перехватит гниющую из-под метки руку и обвинит его во всех смертях этой войны, завершающим взмахом, пронзив голой рукой стрелу в сердце, ведь единственная слабость Драко находилась именно там и была она им самим, но он об этом не знал с грохотом падая на мертвое тело, умирая вместе с ним. Ироничное уединение двух душ. Такая вот эсхиловская трагедия. Влюблённость у Драко совсем другая. Она не окрыляла. Человек, которого он любил, оторвал ему крылья, или попросту не дал им возможности раскрыться. Он отворил дверь учащённо размышляя, что не был готов к тому, что Поттер мог так скоро покинуть его. Конечно, он того и ждал, но надеялся на что-то невозможное, что тот останется. Драко подпрыгнул от неожиданности на месте, все липкие, склизкие думы отлетели прочь при виде лохматого, смущенного, проснувшегося от громкого звука отворившейся двери Гарри, черт возьми, Поттера. Сердце рухнуло в пятки, он ведь совсем не подумал о варианте, где Гарри мог остаться и ждать его пробуждения. А этот вариант был надёжен как швейцарские часы— гриффиндорская упёртость всегда берет вверх и укрощает львов. Нет, Драко не забыл с какого факультета этот болван, просто слишком ушёл в свои мысли, забыв, что мальчик-который-выжил-дважды может быть гораздо приставучее, чем его мысли о скорейшем расставании, хотя разве можно было называть это воссоединением? Гарри бы сказал можно. Драко чуть ли не с извинениями накинулся на Поттера, но остановил себя, когда приземлился на колени около него и растерялся. Они слишком близко. Конечно не в сильной интимной близости, но достаточно для того, чтобы забыть, как дышать. Ромашек не было, но это было вторым, что он заметил и вообще его не волновало. Первым, конечно же, был Гарри Поттер. Его болезнь и лечение, отчаяние и надежда. Он полная несовместимость, оксюморон, который характеризует жизнь Драко. Он присвоил жизнь Драко себе одним своим существованием испортил ему жизнь. Как-то неестественно подпирая под себя руку, Гарри, в дремлющем состоянии пробормотал такое нежное, что слышать бы каждым утром: — Малфой, это ты? Это ты Д. дл.Др…? — он слишком мило пытался выговорить «Драко». Это не проблемы с дикцией, а милейший бред во сне. Понимать это оказалось для Драко взрывом галактики. Драко кивнул. Что-то в этой атмосфере напоминало ему день последней битвы, те ощущения прекраснейших прикосновений. Драко захотелось вновь обвиться вокруг него, только теперь и уснуть на нем, потому что оба они выглядели, мягко говоря, не выспавшимися. Драко много думал. Это терзало. Гарри будто почувствовав неладное, собрался приподняться на локтях и все-таки начать разговаривать понятно и внятно, но смог только потрясти головой в каком-то неведомом знаке и рухнуть вниз, совсем неудачно приземляясь о твёрдый пол. Малфой умилено фыркнул в манере «какой же ты чудак, Поттер», подложив свои руки под его голову, намереваясь переложить ее на свои колени и дать Поттеру наконец-то потянутся в естественном удовлетворении на нем, как на роскошной кровати, что тот и сделал и выглядел после как ластящийся, мартовский кот. Драко посетила презабавная мысль: что слизеринцы могли подумать увидев их вместе в таком положении? Растрепали бы всем невесть что, а Драко бы гордо это подтверждал. Все это слишком прекрасно для его сердца, тахикардия мешала услышать сопение Гарри и не понял он, как вслух рассмеялся своим мыслям разбудив этим Гарри от эйфории и тот, принялся сбивчиво говорить и говорить: — Я могу дать тебе взаймы, — начал было он, широко раскрыв глаза, из-за чего пришлось проморгаться сотню раз. Они казались затуманенными, как тайга в тумане, но смотрели прямо в глаза Драко и от этого стало еще более уютно, щеки пошли красным особенно когда он ему улыбнулся в каком-то непонятном извинении. Мерлин, Гарри лежал на коленях Драко, а тот склонившись над ним изучал каждую частичку его лица, с каждым днём становившуюся все более и более прелестной. Он боялся нарушить тишину. — Ты чудак, Гарри, — рассмеявшись, выразил свои мысли Драко. По французским романам он должен был сейчас поцеловать его в уголочек губ или сделать что-то типа того, но у него не было права на это. Он хотел запомнить всё: каждую ресницу, родинку, появившиеся веснушки от долгих прогулок пол солнцем, не сводящиеся маленькие шрамы и небольшие царапинки. Неземные глаза, сухие губы, дергающийся носик— он хотел запомнить, чтобы вспоминать, когда каждый этот сантиметр потеряет силы, когда Гарри уйдёт от него на ещё большее расстояние, чем это огромное девятнадцати сантиметровое расстояние до его лестных губ. Поттер приняв это за очередное обвинение, спохватился изъяснятся, восторженно схватив Драко за рукав, хоть и пытался за руку, но не решился. Пока у Драко взрывались галактики, в Поттере создавалась Вселенная и все это он хотел рассказать Драко, что он собственной персоной, коренной слизеринец, причина этому, — Даже не взаймы. Ты говорил у тебя нет сердца. Я могу отдать тебе своё. Он все ещё не собирался разрывать зрительный контакт и это сделал Драко, который не в силах выразить свои чувства, потому что, о, Мерлин, пресвятые грибы Запретного леса, не хотел, чтобы Гарри увидел его заслезившиеся глаза. Его душа мгновенно обрела крылья, и прыгнула в ожидании скорого ветра, что унесёт ее в облака, но внутри себя он понимал, что упадёт. А Гарри был уверен в том, что его спасёт. Он невинно моргал и не собирался уходить и кричать, тихонечко укладывался поудобнее на костлявых коленях Драко и молчал под стуки бешено колотящегося сердца соответственно. Разве что, Поттер планировал ещё вздремнуть на Драко, покуда есть такая возможность. — Не нужно мне твоё сердце, — Драко, к несчастью, не услышал его мысли, и собирался выбраться из-под навалившейся на его прекрасное счастье Гарри, только вот Поттер не хотел его отпускать, схватив за руку, сломано и неряшливо пытаясь переплести их пальцы. Драко с дрожью сглотнул, стараясь выглядеть расслабленным, но он так очарован этой неловкостью сейчас, этим вновь молящим взглядом, улыбкой для него. Клянусь, не было ничего невозможного в эту минуту. Даже желание утянуть его в поцелуе казалось ему исполнимым. Но он, о, Драма Малфой, сбивчиво выдыхает, словно это последние его слова и весь этот мир с Поттером по утрам с его ладонями, пахнущими свежей травой, с секунды не секунду рухнет и обрушится прямо на него: одна из смертей, которой действительно хотелось умереть, — Отдай моё, — и вырывается из распустившихся в удивлении пальцев. Как жаль, что он не заметил расширившихся в восхищении зрачков. Громко оставив Поттера одного за дверью, скатываясь по ней, ощущая укол вины, поднял голову и заметил аккуратно собранный в красную (а как же) ленту букет ромашек на столе. В дурацкой, безвкусной, маггловской газетной обертке. Вкуса у него все ещё не было. Драко мягко им улыбнулся, той улыбкой, которой он совсем редко одаривал Поттера, но тот хватался за сердце от одного её вида. Ромашки так и оставались единственным светом в его мрачной спальне.***
Драко перевёл дыхание, спустившись по кровати вниз, как всегда любил садится Поттер, когда гадал на ромашке. Что вообще могли значить ромашки? Что они могли ему сказать? И почему Гарри говорил такие слова ему сегодня? Рвался отдать своё сердце. Ему что самому оно не нужно? Таких дураков, как он, поискать ещё надо и Драко незамедлительно нашёл ещё одного такого в зеркале. Он сам такое же недоразумение, демонстрирующие самопожертвование во имя любви. Но не мог же Поттер все это время иметь в виду его? Да и вся эта подозрительная чушь с ромашками. Магглы не могли предсказывать правду. У них просто не было для этого способности и ума разума. И Поттер должен был это понимать. Особенно это было заметно, когда Гарри удивляется каждый раз, обрывая цветок на «любит». Он всегда потешно озирался, паниковал и смирялся, откидываясь вместе с Драко на одной кровати. Чаще всего они молчали. А если Поттер пытался заговорить, то Драко делал вид, что только что его заметил и начинал великодушно скидывать его с кровати. Драко безрезультатно хотел узнать, чего Гарри мог добиваться, каковы могли быть его истинные мотивы. Малфой хотел раскрыть его план с довольным выкриком «элементарно!», выводя волшебной палочкой логический вариант развития их последующих взаимоотношений. Они либо убьют друг друга, либо безызвестно. Дальнейшего развития событий он предвидеть не мог, от чего на лбу вырисовывались морщины. Драко хотел полагаться на первый вариант и на то, что Поттер убьёт его первым, а Драко так, под конец, зааважит, если рука поднимется. Но она вряд ли уже когда нибудь поднимется для того, чтобы причинить непростительное. Он не использовал ни одно, но все ещё ничего себе не простил. В любом случае всё, хочешь верь, хочешь нет, сводилось к тому, какие чувствительные Драко кидал взгляды на свежий букет ромашек; в нерешительности хотел оторвать лепесток. «Это сложно — находить конец чего-то, что ты продолжаешь начинать. Снова и снова». Драко остановил себя. Какой он всё-таки идиот. Это все из-за дурного воздействия гриффиндорского нрава. Ещё чего, размечтался, Поттер. Не знаю, как ты их заколдовал, но я не прикоснусь к ним- даже не пытайся. Магглы. Магглы придумали. На этом можно было бы и закончить. Они только и умели, что выдумывать небылицы и свято верить в них. Эти ромашки всего лишь цветы. Не волшебные, даже не экзотические. Хотя откуда ему Драко знать? Он полюбопытствовав в очередной раз покрутился вокруг них, только теперь изучая строение, совсем как Невилл на глаз сканировал полученные данные. Прикинув, он понял, что вероятность того, что Поттер нарвал их где-то возле платформы 9 ¾ максимальная. Это оскорбило только в глубине души— на деле же льстило это едва ли заметное ухаживание. Малфой весь съёжился. Нет, это определённо нельзя было назвать ухаживанием. Даже сравнивать с ним нельзя было— скорее это новый уровень стеба, а каким герой вначале казался благородным. Не комильфо. Так часто говорила его мать, по другому не знав, как описать свой отрицательный настрой по поводу воскрешения Темного Лорда, но отец, конечно, ее не выслушал— молол своё, что век ему прослужит, а то и больше, если доживет. Снова и снова. Драко, хоть и знал, что это поистине только дамское словечко, не мог подобрать выражений поприличней. А Драко две недели стойко держался, как оловянный солдатик, перед Гарри, чтобы ненароком не облить грязью с головы до щиколоток ног его любимых друзей. Это было легко, потому что Гарри не упоминал о них ничего. Разве что пару тройку раз, когда заводил диалог. И каждый раз это было комедией. Впрочем, может быть и не зря он вернулся в общую комнату. Его поведение оценивается как «ниже нижнего», ведь выбежать посреди завтрака с мыслями о Поттере, который выбил весь здравый умысел запахом своих ромашек, непоправимо. Но они так пахнут! Драко бы сказал воняют! Точно сорвал где-то в поле или разменял на сувениры-галеоны. Столько предположений, где везде Гарри в конечном счете оставался крупнейшим дураком. Драко заглянул в своё отражение в зеркале. Оно не улыбалось ему, не смеялось. Растерянно хлопало ресницами. Точно. Маггловедение с когтевранцами. Поставить для слизеринцев маггловедение было наказанием пострашнее наставления Слизнорта идти драить котлы. Постоянные «уф» доносились от каждого, кому не лень выражать свою неприязнь. Тем же грифам, которые очень хотели, даже писали многочисленные письма в адрес Макгонагалл, просили возвращение маггловедения, наотрез отказались его ставить даже как факультатив. Кто-то даже говорил «пускай даже со слизеринцами» и Драко несмешно хихикнул с этой безнадежности. Межфакультетская дружба.Грифы со слизеринцами и так пересекались, где только можно было направить друг на друга палочку. Все поутихло со временем. Пока не начались разборки главных представителей факультетов: Поттера и Малфоя. Что ж, описывать их драки, споры, ссоры и невообразимые методы «борьбы» друг с другом образом кропотливого оригами, не было смысла, когда результат налицо: Драко нервно крутит в руках палочку, случайно ударяя себя жалящим проклятьем, которое в голове направлял на Поттера. Он отравил его мысли. Влез в его голову целиком и полностью. Иначе не объяснить, почему Драко не мог думать ни о чем, ни о ком кроме него. Мысли бегло возвращались к объединённому уроку: когтевранцы все-таки были отличными как и напарниками так и сотрудниками. Где-то Драко даже проболтался, что не прочь свалить к ним с уверенностью, что его примут, пусть не с хлебом и солью, но точно с понимающим кивком и одобрением. Даже благодетели грифы не приняли бы его так, как они. Интересно, если бы уже Драко пришёл в апартаменты Гриффиндора к Гарри ранним шестым часом, что он бы подумал? Что они бы подумали? Малфой не был ни Ромео, ни романтиком, а так же не лелеял разные надежды. Одна картинка, где они с Поттером разглядывают гобелен Гриффиндора, где Гарри неряшливо поправляет очки и обьясняет, что понятия не имеет, что значит «Dum spiro, spero», а Драко не находит в себе силы ему обьяснить. Драко не знал, как выглядит их общая комната, но был уверен, что гобелен у них обязательно был. Надежды на то, что написано там нечто адекватное тоже не было, как и не было большой надежды на адекватность Салазара Слизерина, когда тот заколдовывал змей охранять ванные комнаты. Привык он или нет, а эти каменные, движущиеся твари все ещё заставляют его дрожать от холодка, не нарочно пробежавшегося по спине. Драко опаздывал. Он это не любил. Вряд ли конечно будет новый материал. Они проходят программу третьегодок каждый год, терять нечего, разве что лишние нервы.***
Как он и догадывался новой информации помимо пары сплетен с уст Панси он не получил. И был доволен. Это было в сотню раз лучше лекции о стремной, ничем не примечательной, маггловской жизни о которой он не удосуживался даже запомнить половину. Снова находился где-то не здесь. В то время, как Драко заманчиво проникся в очередные раздумья, тема «Быт. Распоряжение домашнего хозяйства» перешла в бурное обсуждение предстоящего бала. Хотя назвать это «бурным» едва можно было. Все-таки это два разумных в общей сложности факультета: Когтевран и Слизерин. Все, что они могут сделать при конфликтах: пришибить друг друга авадой кедаврой, а за всю историю Хогвартса никто не доводил их до такого состояния. Они оставались на ровных тонах, без моветона, какими бы возбужденными не были от предстоящей вселенской катастрофы, ведь мальчик-который-выжил-дважды все ещё никого не пригласил. Как такое может быть? Лишь внутреннее воспаление интуиции не давало Панси отойти от Драко ни на шаг и как она рассчитывала: разговоры о Золотом мальчике помогли включить их любимого Драко Малфоя в разговор и он вынуждено принял позицию немого слушателя, безоговорочного наблюдателя: — Что вообще значит язык цветов? Нет такого предмета! — Цветы не могут разговаривать! — Может имеется ввиду магическое растение «не прозевай свой рот»…— протянула задумчиво Полумна, играясь с волосами. Блейз рядышком подавленно хмыкнул. В его голове определённо была мысль о схожести этих двоих. Может, у Малфоя не было длинной витиеватой косы, что можно было исправить, конечно, отрасти он волосы и он тоже сможет спокойно перебирать свои ороговевшие клетки. Он схожим взглядом с Луной провожал перекатывающийся из стороны в сторону по полу карандаш, в последствии какого-то неправильно произнесённого заклинания, неоспоримо считая, что это— единственное, что могло его сейчас интересовать. Панси была безутешной оптимисткой и пыталась разогреть беседу, как жаль, что Драко со своей растаявшей льдиной бродил повсюду разливая воду в реку. И эта речка длиною в семь световых лет, уже давно тянулась к Поттеру. Блейз устало потёр виски. Слишком много Драко у него в голове, а всё из-за того, что половина класса (он в том числе) заразились их с Луной полоумием, спокойствием и непробиваемой педантичностью к каждому шороху. — Замечательная гипотеза, мисс Лагвуд, — учительница мило улыбнулась ей, — В праве попросить вас мне как-нибудь показать это растение, — раньше Драко не мог смириться с тем, что директор Макгонагалл взяла на должность профессора в Хогвартсе маггла, не предрасположенного к магии. Потом это стало забавлять: она ведала им обычные истины маггловской жизни с таким энтузиазмом, что многие восьмикурсники, нарушая правила колдовали на её уроке, преподавая ей «истины» магии в ответ. Теперь Драко понял почему Макгонагалл отказалась ставить маггловедение гриффиндорцам. С такой простецкой, домовитой учительницей мало ли, что они могли учудить, — Язык цветов это та же магия. Только человеческая (слушая, Драко мысленно ее исправил на «маггловская» и возмутился, как можно было сделать аналогом магии цветы). Каждый цветок несёт своё значение и преподносится со смыслом, который можно будет понять зная язык цветов или хорошо зная человека, который вам их дарит. Здесь список литературы, который может заинтересовать вас, — она пробегаясь пальцами по корочкам книг в шкафу и вытащила две-три книги комического, по мнению Драко, жанра. За одной, и потом сразу же за другой из них потянулась Луна и Драко решил, что позориться не станет; брать не будет. А вот одолжить ее у Лавгуд, казалось делом простым и очень заманчивым. Возможно, пара слов о ромашках, там найдётся. Капелька интереса его внутри качала, как шторм в Тихом океане. Это его первый первый шаг в расследование по делу под названием «Гарри, чёртов, Поттер», которое можно считать открытым, а Драко Малфоя следователем. Сперва нужно узнать значение ромашек. Не факт, что Гарри учитывал существование языка цветов, но так как именно гриффиндорцы полгода вынашивали план проведения Цветочного бала, вполне допустимо, что Поттер уж мельком, но точно слышал такое словосочетание, как «язык цветов». А иначе Драко бы засомневался в его слухе, хотя возможно он и вправду страдал плохим слухом. Последняя битва оглушила его на долгое время, по прикидкам Драко, во время того, как он найдя в себе способности колдомедика бросился его лечить- вышло так, что калечить, Гарри ни черта не слышал. Досадно, но на то и рассчитано. Под конец урока, когтевранцы улизнули как мыши и только Луна в преспокойном неведении осталась изучать новые книги. Ее мантия прикрывала странное платье, такое же деревенское, как недавно одетое на профессорше-маггловке. Драко махнул рукой слизеринцам, мол проваливайте, и отбросив сумку в сторону присел в противоположную ей сторону. Лавгуд подняла на него глаза, но ничего не сказала. Драко тоже оставался молчалив, поглядывая на ее рукописные записи. Она заговорила: — Тебя что-то интересует? — Нет. — Хорошо, — Луна, больше не отвлекаясь на него, продолжила чтение, сравнивая свои конспекты с новой раздобытой книгой. Драко пытался что-то углядеть, но они оказались беспечными: чернила с разными дурными, непонятными фразами плясали вальсы. Где-то Малфой заметил латынь, но даже стопроцентное зрение не дало ему понять ее почерк. — Астра- нежность, меланхолия, терпение… Сентябрь, — пояснила вслух то ли Малфою, то ли самой себе Луна. Драко дернулся ее вкрадчивому голосу, как проклятое шипение змеи, но более спокойное, как лилия, раз уж на то пошло. Она принялась изучать с первой буквы алфавита, а до ромашек недалеко… его расследование будет иметь большой прогресс и не придётся терпеть ее остальные дурости больше, чем нужно. Хотя кто бы говорил. Не один слизеринец не ведёт себя так, как он. На то он главный и неповторимый. Это безусловно. Сбегает с завтрака, интересуется магглами, бесится по Поттеру. Как раз таки он показал ему дурной пример, а Малфой с дурости влюблённой поспешил ему следовать: нарушать общепринятые стандарты и вести себя как шут, но Драко если шут, то королевский, — Колокольчик- честность, легкость, повиновение, — взгляд девушки соскочил с нужной строки, но через пару секунд, она пальчиком нашла нужную строку и продолжила, — Июль. Драко кивнул ей. Она улыбнулась. — Календула— тепло, вечная любовь, грусть, тоска, — после мысленного «разрешения» рассказывала Луна, — как думаешь под какой месяц она попадает? — спросила она у Драко. Тот выглядел скрытно этим заинтересованным и очень серьёзным. Словно это не простые байки простых наивных магглов, а неслыханные легенды. Луна также к этому относилась и это сблизило их на какие-то мгновения. — Октябрь, — ответил Драко. Мисс Лавгуд повозилась в учебнике и поразившись, удивлено на него посмотрела: — Как ты угадал? Драко задумался, как он угадал. И ответ сладким ядом парализовал его уста. Он, этот ответ, пришёл незамедлительно: тепло ассоциировалось с осенью, грусть и тоска с опавшими листьями, бесконечным листопадом, вечная любовь с Поттером и его дурацким день рождением в конец месяца. Безусловно ответ был октябрь. И он должен был оказаться правильным. Он не нашёл, что ответить и пожал плечами. Луна, отметив это как «не знаю» углубилась в чтение, а Драко в мысли. — Ромашка, — в своей манере проговорила Лавгуд, и на секунды сердцебиение Драко было не слышно, он затаил дыхание, прикусив губу. Вряд ли момент истины, конечно, но услышать произнесённое вслух слово, которое столько раз крутилось у него в голове и на языке было чуждо, — невинность, чистота, преданность. Апрель. — Что ещё? — спросил Драко. — Эхинацея… — Нет! — в сердцах крикнул Драко, словно у него отняли любимую мысль, но постарался взять себя в руки, понизив голос, но пыл не умерив, — Что-то ещё сказано про ромашки? — Больше ничего, — она расстроено захлопнула книгу и оглядела его с ног до головы. Теперь Малфой был похож на разгоряченного спартанского воина, которому палец в рот не клади, он продолжит сочинять любовные сонеты. Пока Лавгуд сочиняла ему прошлую жизнь, Драко успел успокоиться и собрать разложившиеся вещи, — Может поискать в другой литературе? В этом списке наверняка найдётся… — Нет, — в который раз повторил Драко, — это неважно. Извини. Не буду тебе мешать, — Драко собрал свои вещи и рысью выбежал в дверной проём. Все, прочитанное ею было изложено в книге людей, не знавших, что необязательно каждую неделю своими руками проводить уборку, можно всего-то завести домовиков. Поэтому он бежит в свою спальню проверить, а не завяли ли цветы, чтоб в скором времени обязательно их сжечь. — Драко, — окликнула его Луна, пока тот не успел убежать, — Ipso facto (с лат. ‘по этому факту’) ромашки— это знак симпатии… Драко оскалился, незамедлительно придумав ответ: Mea culpa, quod dedit tibi spe falsa (с лат. ‘моя вина, что дал тебе ложную надежду’). — Мое персональное томление, слушать, как мозгошмыги разъедают твои мозги, — в возмущении хмыкнула Луна на что Драко, ничего не ответил, видимо посчитав это бесполезным, пошёл прочь, криво улыбаясь. Какой все-таки гад!***
С тобой так тяжело, без тебя тоже. Закрываю двери, не хочу лицезреть ни одну родную тварь, чихаю в ладошку, затем складываю печаль в карман. Из-за тебя в моей жизни снова аллергия, мороз по коже и потерянные мысли. Потерянный я. Что скажешь? Ты— апокалипсис. Из-за тебя Вселенная схлопнется, не вынося твоих глаз и пролитых из них страданий. Я теперь понимаю, почему Северус так любил твою мать. Ее глаза. Они взаправду невероятные. Она породила тебя— такую маленькую, непримечательную тварь и отдав свою жизнь, подарила тебе вечность. Твои глаза меня не пленяют. Я не настолько сентиментален, как Северус. Учти, я не буду вспоминать их перед смертью. Но я вспоминал их, когда прощался с жизнью. Я много раз прощался с жизнью, а она все продолжает вести со мной непринуждённые беседы. И каждый раз я вспоминал тебя. Твои глаза. Ты был между жизнью и смертью. Кого ты вспомнил? Альбуса Дамблдора. А я вспомнил тебя. Заметна разница? Но, невелико мое отчаяние. Ты смотришь на меня чаще, чем на кого-либо. Я ухватил в этой жизни счастливый билет. Так сильно схватил, что порвал. Покуда ты в моей голове, мне нет покоя. Я могу говорить о тебе непрерывно, а думать бесконечно. Ты, мое проклятье, спасал меня непосредственно вечно. Так спаси и сейчас. Ты спасаешь, но я невольно тону. Кто-то должен оставаться на тёмной стороне, Поттер. Иначе пойдёт перевес. Ты сказал мне много не думать, но я не могу. Мне приходилось так долго таить свои мысли от Темного Лорда, что сейчас я не могу ими насытиться. Одна мысль, что он мог узнать мою по тебе тоску претила. Я последний, кто должен был по тебе горевать. Последний, кто должен был о тебе думать. Но я продолжал быть первым. Каждая мысль, как новая специя, а я — аллергик. Я изредка думал о тебе. Я избавлялся различными способами от всех этих мыслей. Но каждый раз, когда я ухватывал в толпе твой сладкий запах я задыхался. Ты— самая сильная специя в моей коллекции и мне вечно тебя мало. Ты— сахар, а сахар белая смерть. Белая смерть мне не светит, в раю я буду изгнанником. Все это так, будто мимо проходящий имел наглости выкинуть подожженную сигарету внутрь меня, она тем самым разразила пламя. И продолжила убивать. Сигарета в любом виде сигарета. Наверное избавиться от тебя возможно только одним способом, а как мне не хотелось поддаваться твоим глупым желаниям. Ты действительно дурак, если думал, что я поведусь. Я силён тем, что не позволяю радости захватить мое сердце. У меня на сердце тромб из твоих слез. Из-за постоянных мыслей просто невозможно насладиться твоей улыбкой. Зная, что не мне одному ты так широко улыбаешься. А когда ты улыбался мне, казалось, что мне одному. Что я один весь твой мир. Показалось. Ты поручился отдать своё сердце мне, а я продолжаю думать о том, как ты ненавидишь меня. Гарри. Невозможно, что это так сильно меня тронуло, что сейчас я, полный доказательств обратного, не могу поверить в твою искренность. Это так некрасиво с моей стороны, но во мне так сильно отразился твой гнев, он заложен в моей груди твоим саднящим заклинанием, разве что одно твоё объятие способно исцелить. Когда я обнимал тебя, я становился частью тебя. И мне не хотелось становится собой— быть твоей частью слишком приятно, одна из причин моего разрыва сердца. Потому что часть твоей магии внутри меня сливалась с тобой, а я вместе с ней. Ты мог убить меня в тот день, Поттер. Лучше бы убил. Чувствовать сейчас тоску по тебе тяжело. Как и было тяжело тебе быть крестражем.? Все ещё не могу понять почему ты поделился со мной этой тайной. Я твой самый ненадежный друг. Наше слияние душ во время битвы было непроизвольным. Я сделал тебя слабым, я отнял твою магию, которую ты сам в меня внедрил. Поэтому тебе стало легче, хоть и лежал ты в луже крови. Твоя магия, твоя сила возвращалась к тебе через меня, а я рассердился и ушёл, не поняв это сразу. Сказал что-то неважное напоследок. А ты так ничего и не услышал. Драко скучал по моментам таких высоких чувств, как тогда, когда в ушах билось чужое сердце. От этого звука замирало своё собственное. Возможно, Гарри давно отдал Драко своё сердце. Сегодня Поттер встревожен, роняет на себя все, что может падать, заставляет своих друзей за него тревожиться, совершенно не хочет смыслить Арифметику, прожигая взглядом пустующий стул в слизеринском обществе. Где он мог пропадать? Драко замер. Он в руках вертел ромашку, в мучениях клялся никогда к ней не прикасаться. Один томный вздох и лепесток летит вниз, он молча губами шепчет: «любит». Сколько так придётся повторить? И выпадет ли оно под конец? Вероятно. Ведь магглы не могут знать, как сильно он далёк от Гарри Поттера. Гарри Поттеру только и остаётся, что невзлюбить его и насмехаться над его внутренней эпопеей. «Не любит» вышло проще, как само собой разумеющиеся. Он столько раз убеждал себя в этом, что в второпях снова сорвал «любит», одёргивая на «не». Что ж. Это казалось проще, чем можно было представить. Единственное—неопределённость и неверность уволакивали напрочь раздавить цветок. Но вся горечь в «любит» не давала ему это сделать. Любит. Да. А его нет. Снова и снова. Любит; не любит, да; нет. Казалось ты ходишь по протоптанной горечью дороге, но нет. Тебя силой вытягивает нечто обрываясь на «любит», что значит да. Какая ирония судьбы. Как смешно. Честно. До слез. Драко откинул голый стебель в сторону, потирая глаза. Как же все достало. Ещё и это. Неправда. И он это докажет. Малфой вырвал ещё одну ромашку из букета: лысее не станет. Яркий свет пытается пробиться сквозь пучину вязкого озёра. Ты выглядишь как мечта— неосвещенная. В темноте совсем и не мечта. В темноте тебя не разглядишь, но я чувствую- ты она. Ты не мог любить меня. Не смеши меня, не в этой жизни. Где-то в другом мире ты счастливо завариваешь мне белый чай с молоком, а я нежно смотрю на тебя со спины. В моей голове мысли, что совсем недавно, пару часов назад, я сделал тебя своим. И снова да. Ты слышишь мои мысли? Как неприлично, Поттер. Поттер. Это нехорошо подстраиваться под чужие чувства. Сейчас будь со мной честен. Вдалеке, где пересекается созвездие Дракона и твоё собственное, мы держимся за руки и целуемся в апрелях; на закатах и рассветах. За багровым холмом, за морем, за нескончаемой грозой сидим мы, устроив крошечный пикник и я кормлю тебя мною испечённым пирогом с черешней. Ты даже не противишься— податливо ждёшь новую ложку, я рад, что тебе понравилось и до одури счастлив твоим вкусным благодарным поцелуям. Наверное для тебя я бы готовил всё, что ты мог пожелать. Ты бы выцыганил рецепт шоколадных лягушек и я бы готовил их тебе на воскресенья. Ты честно врешь? «Любит». Не можешь ты любить. После всего, что ты пережил— твоё сердце должно было окаменеть, а чувства в полёте разбиться. А после всего, что я тебе причинил страшно представить, что ты должен был сделать. Но у грифов совершенно иное строение мозга, да? На другой стороне Луны находится наш с тобой дом, где ты заботливо ухаживаешь за нашими грядками моркови. Никто из нас ее откровенно не любит, но мы выращиваем. Просто потому что морковь на Луне зрелище забавное. А других причин и быть не должно. Под Вселенной, где невероятно просторно и одновременно узко от того, как близко ты меня касаешься, мы приехали отдыхать от чужих глаз— ближайшие планеты покушаются на нашу морковь. Я готов плакать- навзрыд. Это самое искусное надо мной издевательство. Хорошо, я понял. Извинюсь перед Лавгуд, перед всеми твоими Уизли. Только прекрати. Наверное магглы мстят мне за годы моего их унижения. Я честно раскаюсь. Эта наглая ложь— твоя любовь ко мне. У тебя есть другая, у меня как бы тоже. Хватит. Нас не увидят ни в глубинах, ни в жарких антимагических пустынях, мы — это жизнь и смерть, мы— это две стороны одной полосы и в темноте нас не узнать; не различить. В темноте мы одинаковые. В темноте мы сливаемся и становимся одним. Прекрати. Кому я это говорю? Себе. Прекрати, Драко. Ведёшь себя как ребёнок. Люди не знают почему, смотря на звёзды, они сразу начинают мечтать**. А я не знаю почему, почему после всего, что произошло, я все ещё смотрю на тебя так мечтательно. Всё возможно где угодно, но не в мире волшебников. Хотя должно было быть наоборот. В мире волшебников мы давно отыграли свои роли. И я бы не прочь отправиться с тобой покорять Луну. Но театр огромен, а нас все просят и просят кланяться. Кланяться, кланяться… Когда этот спектакль закончится? И я ничего не могу поделать. Я уже в истерике рву ромашки, но они продолжают надо мной насмехаться. Видел бы ты мое лицо, Поттер. Оно пылает и жаждет откровенных объяснений: твоя ромашка говорит, что ты любишь меня. Что ты на это ответишь? Что ты любишь меня? Но ты просто не мог любить меня. На самом деле мы— обычные люди. Тот же чистокровный Драко. Это определяется тем в какие моменты ты уязвим. Во сне. Конечно же, есть миллионы оберегающих заклинаний, но Драко перестал накладывать их, когда Поттер зачистил захаживать к нему. Это стало самой приятной стабильностью. Он решил довериться ему после того, как Гарри на день отдал Малфою свою палочку. — Мне не понадобится, — говорил он, смущённо ускользая в дверях, — Ну правда Драко сделай уже что-нибудь с ним! — сказал Гарри, указав ладонью на свой цветок, оказавшийся плотоядным хищником, который сошёл с ума и разгрыз палочку Драко (сам Драко был ни чуть не удивлён. Это же творение Поттера). Ты— сумасшедший. Ты— апокалипсис, — Драко хотел сказать ему, но так и не смог. И Малфой перестал носить обереги. Это сказывалось— проклятья никто не отменял. Никто не был в курсе, что Золотой мальчик забегает к нему на «перекур», если говорить по-маггловски. Несмотря на разные виды боли от проклятий после сна их как рукой снимало. А все из-за Поттера. Все из-за него. Он снимал их. Проклятья. Чертов будущий аврор. Очередная шутка. — Ты говоришь он любит меня, — вслух сказал Драко, — ты не имеешь права так говорить! Он снова начал отсчёт. «Любит»; «не-» И продолжал покуда красивые лепестки не заластились по всей постели, а от букета не осталось следа. Малфой весь в белых лепестках. Весь в любви. Весь униженный. Мерлин, это не могло быть правдой. Что-то внутри перевернулось, натолкнув его на мысль, что это— истина, ведь сам факт нахождения очков Гарри у него в руках само собой подтверждение. Но может он просто от растерянности забыл их сегодня. Драко же почти что накричал на него. Да, определённо. У Драко засосало под ложечкой. А вдруг все по настоящему. И любовь вся эта ромашковая и дом на Луне. И все-все. Всё о чем страшно было даже мечтать. Сколько мыслей в его голове— не сосчитать. Одна другой безумней. Гриффиндор дурно влияет на организм. Но эта мысль крышесносная. И долго о ней говорить не получится, особенно когда сходишь с ума платформы 9 ¾ и забываешь, как существовать в мире, где палочка всего лишь палочка, а мантия старомодная накидка.***
Вторая часть Марлезонского балета: парень отчаянно спешил, его волосы ласкал легкий, весенний ветер. В его глазах бегали чувства, в голове мыслей вагон и маленькая тележка. Он шёл сконфуженно улыбаясь, прикрывая рукавом улыбку, чтоб не было никому известно. Было в нем что-то изумительное. В том, как он шел, как улыбался и как смеялся. Он делал все это с новой жизнью, как бы никогда и не смеялся вовсе, а сейчас времени остаётся только на это. Время на то, чтобы думать о сердцебиении Героя с газеты, время, чтобы воздыхать о нем, следить за подрагивающим уголкам его губ. У Драко все ещё поганый рот, невозмутимое невоздержание грубиянства и лелеющее чувство самоощущения. И он все ещё умудряется при всем этом быть таким очаровательным. Однажды Гарри увидел его таким. И захотел видеть чаще. Но для Малфоя «это» непостижимое в нем недопустимо, он сокроет свою свободу под чулан и запретит другим глядеть на него, когда что-то вызовет нечто наподобие улыбки. И это «что-то» будет Гарри Поттером и он был рад, что Герой и ему отныне все можно и он может приходить куда захочет, как к себе домой. Он не был уверен, что на Малфоя распространялось это правило, но все же. Думать так было окрыляюще. Гарри сегодня был так счастлив. Думать только о нем. Делать только для него. Представить его с собой вдвоём. Где они, пусть даже враги, но вместе. Драко— это непробиваемый туман, моросящий дождь, нескончаемый град, цунами за окном. Он олицетворение непогоды, непостоянства, кокетливого удара молнии. В своих глазах сам того не зная он несёт морской штурм, а к рукам его ластятся дикие волны. Гарри— зима, тёплый снег. Невинный ангел на снегу, осчастливившее племя солнце. Он февраль на пороге весны, подснежник, воск исчезнувшей свечи. Под его стопами покорённые ветром равнины, несуразные сугробы, оснащённая посевом земля. А в глазах его плачет ива. Плачущая, плачущая ива. Драко дивился наткнувшись на не молодую женщину, торгующую цветами. Викторина: угадайте какими. Если ваши брови не взлетели, а губы не сомкнулись в ухмылке, то Драко именно так и сделал, когда понял, что гипотеза, где Поттер далеко не ходил оказалась верна. Нет уверенности, что именно здесь он брал ромашки. Но росли они где-то рядом. Уж выглядели они, лежащие на прилавке, сорванными совсем недавно. — Le tempête (с франц. ‘непогода’) недовольно цокнула старушка мимо проплывавшей тучке, но благосклонно улыбнулась заметив наступающего Драко, — me félicite (с франц. ‘приветствую’) Лилиан. Кого желаете порадовать в такой ненастный день? Драко, нахмурился ощутив на себе первые капли дождя. Промокнуть, как обычный маггл совсем не входило в его планы. И поверьте, Драко не знал, что ему больше всего из этого нравится. Срывать всех собак на каждого целый день и так остепенится давало чувство эйфории, далекое от счастья, но сродни наслаждению. — Покупать это отродье? — риторически возмутится Драко, — уж очень хочется. В меру своих возможностей я бы устроил... ей целый Эдемский сад да прицепилась она к вот этому, — Драко невозмутимо вытянул из целой охапки ромашек одну, покрутив в руках, — что в этом очаровательного? Ничего. Она думает я люблю их. Я их ненавижу. Лилиан в удивлении раскрыла рот и поправила шляпку, грозясь, что ветер ее подхватит и унесёт. Не Лилиан. Шляпку. Какого ужасающего деспота отправила ему непогода этим днём. И где ж она так провинилась? Сбить с него спесь все равно, что измазать руки в грязи. По нему видно: человек с выдающимися возможностями во владении толковым словарем. Чуть что отдельная реплика превосходящая другую и каждая все более и более отвратительнее. Может Драко внутри и чувствовал прилив юношеской новизны, но на вид он оставался повзрослевшим, непонятно почему казавшимся повидавшим войну человеком. — Нельзя так. Разве это прилично? — Прилично надо мной издеваться? Вы не понимаете, миссис. Ей оставалось только начать сочинять куртизанские песни чтобы ничем не отличится от моих прошлых пассий, — Драко в открытую врал, как-то не нарочно по-привычке поливая Поттера грязью. Он так долго, Мерлин, держался для того, чтобы сорваться сейчас, что губы его дрогнули в предвкушении. — Странный вы, мистер, — пропыхтела старушка, стряхивая с себя все его налетевшие как рой пчёл наипротивнейшие слова, — если считаете, что цветы это издевательство. Цветы— это счастье. — Пусть отнесёт их на могилу своей мамочки, — Драко оскалился, предварительно потягиваясь, — не мне! Каждое Рождество справляет на кладбище. Принципы. Дождь хлестал по его лицу. Небеса давали ему пощёчины. За все жестокие слова, которые не должна была выслушивать старая женщина. За все жестокие слова, которые не должны быть предназначены Гарри. — Он...а не любит меня, — сказал он, на что миссис Браун с негодованием прикусила губу, — она научила меня простому, позволяла касаться своих мягких щёк, она гроза в начале мая, несносная, — на лице Малфоя бездумная улыбка с сопровождением румяных щёк, — непереносимая. Невозможно ее любить. — Но вы любите, — задумчиво протянула старушка, играясь своими со своими закудрявившимися седыми волосами. Драко отмолчался, — можно? — спросил он, держа в руках ромашку в предверии очередной пытки. Бедные цветы. Лилиан кивнула и заговорила: — Ромашки обладают простой красотой, раз уж ваша возлюбленная любит их, то от этого становится еще более чудесной. Шляпка у Лилиан все же слетела, обнажая седину волос, но Драко было все равно. Сейчас ромашка не солжет ему. Она предскажет все чувства Гарри. Не скроет ни одну его тайну. Лилиан суетливо пыталась углядеть, что там в руках Драко. Какая обстановка. И, кажется, молилась всем Богам, чтобы она ответила «да». — Нет, — и тревога ее оказалась не напрасной, — не любит. Очевидно, — он собрался делать ноги, но цепкая хватка женщины, совсем как у молодой, вернула его и опрокинула белокурую голову в цветы. Драко фактически лежал в цветах. Как покойник, подумал он. А сейчас его поднимут и закопают в землю. Нет, ну правда. На что была надежда. На то, что Поттер любит его? Это так глупо, что поверить в это оказалось просто. Лилиан рассердилась, раз за разом возвращая шляпку на голову. Ливень не переставал, казалось всех людей унесло штормом и один Драко пытался утопиться в луже***. В конце концов это выглядело именно так. И ее это жутко злило. Только вот Драко опечаленный, с нескончаемыми вздохами «я так и думал» действительно так думал. Что это— конец. Сейчас он потянет руку к небесам и его заберут в исчадие ада, где ему выделили отдельное место в котле подонков Воландеморта. Лилиан дивилась насколько нужно быть богатым фантазией, чтобы так себя вести. В голове Драко понял, что: а) не хотел ничего понимать б) Поттер его никогда не любил, а ромашки нагло соврали в) он заражён гриффиндорским баламутством г) смертельно болен — Я должен уйти, — куда уйти Малфой не знал. Знал, что насовсем. В никуда навсегда. Непогода и не собиралась рассеиваться. Драко сжимал в пальцах стебель ромашки. Все закончилось тем же, чем и начиналось. Конец всегда один и тот же. Глупо было позволять так с собой играть. Но это целиком его вина. Это он доверился Гарри. — Мистер, вы первый за всю мою историю, кто так убивается по ромашке! — воскликнула Лилиан, возвращая его из мыслей. О, Мерлин, он сейчас жалуется на несправедливую любовь обычному магглу. Малфой, до чего ты докатился, — Это все в вашей голове! Это глупое гадание придумали такие же глупые маленькие девочки! Оно не может гарантировать правду! В своём ореоле мученика Драко ее не слышал. Лилиан мысленно пожелала своей спине разомкнуться после того, что она сделает: — Вы что настолько трус, что не можете спросить правду? Гадаете на ромашках? Вам сколько лет?! Она схватила его за воротник мантии и разгоряченно смотрела в глаза так, что Драко передернуло. И продолжила: — Ромашки— признак взаимной симпатии. Успокоившись она отпустила его. — Вы, кажется, собирались дарить ей ромашки? Разве не вы сами хотели признаться ей во взаимности? Нет, нет он не собирался… но вот Поттер? Это же Поттер каждый день рвал или покупал ему цветы. Значит он… он признавался Драко в любви? В голове Драко все сместилось, все мысли шли навзничь его устоям. Как это взаимность? Поттер не мог знать, что Драко чувствует к нему что-то такое. Единственное светлое, что было в нем. Любовь к Гарри. Светлое чувство. Незапятнанное. Но вдруг он вспомнил и у него не осталось никаких лишних вопросов и его софизм разрешился, вдохнув свежий воздух с запахом дождя он наконец-то понял. Поттер подарил ему ромашки сегодня, потому что пригласил его на бал. О, Мерлин. Бал. — Я должен идти, — промямлил Драко. — Куда, — с расстроенными нервами она снова дёрнула его за мантию, но казалось, выдохнула с облегчением, — платить кто будет?! — Вот это вы скряга. Не знал, что все француженки дрожат над каждой копейкой, — за что получил нехилый для старушки подзатыльник, — Но у меня нет денег… — Ни «извините» ни «простите». Нахал! А ну стоять! — Малфой почти виновато (почти) смотрел на неё. В его голове сейчас взрывались звёзды, открывались непреложные истины. Ему было совсем не до этого и Лилиан, смирившись вздохнула, — Расскажите мне о ней. Каждый мой клиент делиться со мной о своей любви. — Франция, — хмыкнул Драко, — Моих мучений было недостаточно? — но увидев, как не изменилось ее лицо забегал глазами, ища спасение, — у неё зелёные глаза, — сказал он, собравшись уходить, но его немногословие ее не устроило, — они такие… зелёные… Ай-я больно же! В смысле их красота неописуема, особенно когда он…а смотрит на меня. Мне правда нужно спешить! И в руках с пустым стеблем без лепестков, он рысью сорвался в кирпичную стену. Дурак.***
Гарри, слившись с отвратительно розовыми стульями, наблюдал за сдохшими мухами в пунше. Хотелось бы верить, что не от непростительных. Иначе цветочный бал действительно будет символизировать парад цветов, а лицезреть это в Хогвартсе во второй раз не хотелось. На этом балу Гарри был одет прилично. Вспоминается одетый как с иголочки Драко, с его манерой поправлять и теребить манжеты, на Святочном балу, подстегнувший его по поводу святыни с осквернённым ореолом. Вечная Панси вокруг него поддакнула, хохотнув. Тогда Гарри правда не понял и особо не вслушивался в его бессмысленный трёп. Потому что он был пустым с самого его начала. Так он считал недолго. К великому многословию Драко, заворачивающий слова в трубочки и отсылавший ему их в скроенном переплёте пудрил мозги Гарри так, что «Сладкое королевство» позавидует! И после того, как Драко понял, что мальчик-который-выжил глуп, как пробка, смирившись с выпавшей ему долей несчастья просто начал обзывать его как полагается. Намерения Драко сразу стали чисты и ясны. Хотя все прежде звучавшее было очень даже романтичным, непонятным. Это как «оскорби меня на французском», «зачем?», «язык красивый». Жаль, что Гарри остаётся бревном, как его не покрути. Ну, он пытался. Накануне хотел даже попросить Гермиону сделать что-то с его головой, но она сразу же поспешила отправлять его в Святое Мунго и только через некоторое время поняла, что он имел ввиду. Тогда уже Рон спешил записывать его к колдомедикам. Потому что, Мерлин, Поттер собрался укладывать прическу. Если такое случится, Драко падет в обморок в состоянии безмерного шока и не сможет с ним танцевать. Поэтому прическа осталась. И Гарри всем своим видом напряженный привлекал к себе столько внимания, сколько не снилось Воландеморту, хотя того действительно мало поминали— кому сдался мёртвый прах, когда живой (ого) герой расхаживает без пары. Без пары означало сокрушительное желание вытянуть из толпы слизеринцев его— совсем не чистого, а запятнанного, желчного, ядовитого всем своим нутром. Злосчастная кобра, злостью изливающаяся ядом, изловчилась его вылечить. Полностью. Гарри чувствует, что дышит. В том, что Малфой королевская кобра не было сомнений— он принадлежал чистокровному роду змей. Пленительный своей жестокостью в отношении к нему— рехнувшемуся после смерти Гарри, он казался свергнутой иконой прошлых поколений. Он как властелин дементоров, хоть и боится их до усрачки. Совмещать несовместимое явилось ему интересным занятием во время рассматривания плавающих мертвых конечностей насекомых. Лицо Драко описание страдальческих мук, которые может испытать за жизнь человек. Замести хотелось каждую неровную складку-морщинку, чтобы от его угрюмости не осталось и следа. Запустить в чарующие, умиротворяющим ароматом дома волосы руку, примять их, то есть его к своей груди, путано терзать, не унимать, заволакивать в свои безвозмездные сети. Простым языком сказать его хотелось просто обнять. Он страшно бледный, фарфоровый, тонкий, хрупкий. Гарри, если тот заблагорассудится прийти, был наготове разослать скорых сов всем его родственникам, где от руки написано «Я буду беречь его» и жирная случайная клякса как неотъемлемый элемент его никудышной росписи. Только бы пришёл: появился. Драко не дурак. Все понял… должен был. Намёков было не сосчитать, а этот утренний разговор… Извиняющиеся глаза Драко, то, как он позволил Поттеру пару минут вздремнуть на нем. Вполне вероятно, что они поссорились в конце, но они забыли об этом первыми под навалом запоздавших мыслей. — Убого наблюдать как ты мешкаешься, — Рон добродушно подставил ему плечо мол реви, сколько влезет, сам стою тут около тебя, не наревусь. Гарри обреченно заскулил откинув голову прямо пропорционально на освободившемся для него плечо друга, — Серьезно, Гарри. Кого ты пригласил? Весь народ на ушах. Поттер мысленно попытался сосчитать до трёх. Сбился на двух, так как совращающие буквы его имени не давали сосредоточиться: — Драко. Рон неожиданно ничего не сказал. Только повторил прежде совершенное Гарри действие: обречено вздохнул. И вот они снова, как побитые щенки. И не было войны вовсе. Но то, что она была не изменить. Иначе Рон бы запрыгал от злости, ярости и возбуждения из-за этой новости: как так (!) Гарри и Малфой, а сам Гарри вовсе бы не допустил подобного, в то время как Гермиона снова где-то да с кем-то пропадает. Вероятнее всего, что в библиотеке. Но и это со временем могло поменяться. Этим двоим было просто позарез положено распускать нюни на каждом балу. Это традиция— растекаться в лужицу. Но Гарри все равно оставался в смешанных чувствах: — Хэй, Рон, — он тряхнул того по плечу, — ты не расслышал? — Неудивительно, — Рон смахнул того со своего плеча. Теперь он массировал виски руками. Парни отчужденно сидели в позе людей побеждённых. Был бы здесь Драко позабавился и не упустил возможности опустить шутку. Но он так и не приходил. А надежда на его появление так же стремительно гасла, как голос Рона, когда Гарри попытался что-то ему обьяснить, но так как таланта излагать свои мысли у него не прибавилось и изначально все было разложено Рону Гермионой, как на блюдечке. — Что-то должно оставаться необъяснимым, чтобы окончательно не сойти с ума, — вконец сказал он. — Если ты не удивлён, для Гермионы это очевидно, — страдальчески протянул Гарри, грёзясь себя где-нибудь закопать. — Гермиона, — мечтательно повторил Рон. Ее очень не хватало. Музыка зала была благосклонна к ним, как арфа в раю: не била по ушам, проигрывала напеваемые каждым портретом в Хогвартсе мелодии. Весельем это не назвать, ведь профессора снова превратили выходки грифов в оздоровительное мероприятие. Потому от цветов осталось разве что покрытая лепестками поляна тянущаяся от начала до конца- лепестки всевозможных цветов, вразброс под ногами и это вселяло некоторый весенний настрой. Оставалось только прикатить лодку, взобраться на неё и грести далеко-далеко в океан… Вместе с ним. Драко вряд ли понравился этот цветочный фейерверк под ногами. Он был эстетом, а значит не в его желаниях топтать красивые цветы. С этим они с Невиллом как два сапога пара: оба сразу навострятся, зашипят и если Невилл разозлится и закричит, то Драко возможен устроить сцену поинтереснее и какую оставалось только гадать. Лишь бы пришёл. Двери зала с грохотом отворились. Столь величественная алохомора срывающимся, дрожащим голосом заставила Гарри подскочить с места и оцепенеть. Это его Драко. Во всем своём великолепии. Он пришёл. Замёрзший, в легкой мантии, одетый совсем не по «меню». И все такой же идеальный. Как спозаранку. Драко не может видеть его, но его грудь подымается в волнении, едва заметная фигура мелькает между, но внимание всех присутствующих обострено на него одного. Всех, а это значит и Гарри тоже— Гарри тоже смотрит на него, видит его, любит его. В жизни после смерти Гарри уломал свой лакомый кусочек. Отчего в «жизни» ему попадались одни твёрдые булки он не знал. Знал только, что его Драко здесь и сейчас.Прикасаться к каждому витку твоих кудрявых волос, Только чтоб создать воспоминания, Тех времен, когда ты любил меня. Да, ты любил меня.