Cogito Ergo Sum

      Модель, созданная для помощи полиции, теперь сама от нее старательно скрывается, это ли не ирония? Хороший показатель того, как весы Фемиды порой теряют заветное равновесие и неумолимо косят вбок.       Когда серая безжизненная коробка лаборатории сменяется длинной перспективой запорошенной снегом улицы, глаза еще силятся схватиться за фантомный кадр из прошлого и удержать его, пока картинка полностью не растворится. Молчаливый цементный лабиринт города обступает со всех сторон.       Ноа замкнутые пространства не особо жалует, потому в свое время при выборе кабинета в стеклянной башне КиберЛайф предпочитала останавливаться на помещениях, расположенных не выше второго этажа, с большими окнами и минимумом мебели. Так хотя бы можно было довольствоваться суррогатным ощущением свободы и не чувствовать острой нехватки кислорода, передавливающей трахею.       Теперь с введением военного положения и резким сокращением мирного населения в городе вообще не осталось такого понятия, как «тесно». Пространства в избытке, что, признаться, не лучшим образом сказывается на поднятии морального духа. Под нос суют что-то мелкое и до боли знакомое. Крохотный коробок, не больше старых спичечных, только лишенный зажигательной способности в целях пожарной безопасности.       — Блок памяти, — ей и спрашивать не надо, чтобы это подтвердить. Достаточно просто взять вещицу в руку.       — Я обнаружил его спрятанным между перекрытиями в стене. — Информирует Коннор, неотрывно глядя куда-то вдаль. — Модель GX600. Следы тириума на полу принадлежали тому же андроиду.       Что ж, наверное, рисковая встреча с Андерсоном того стоила. Пускай это было не самым верным решением, пускай они рисковали наткнуться на нового напарника Хэнка, чьим дружелюбием по отношению к андроидам можно устраивать новую волну геноцида, но теперь об этом говорить уже поздно. Постфактум проблемы не обсуждают.       — Что ж, вещи прячут не без причины. Только, чтобы вытащить отсюда информацию, нужно оборудование.       Которое с легкостью можно было бы добыть в ее кабинете, не окажись она в черном списке компании после того, как отворила главные ворота для тысячи с лишним потенциально опасных девиантов. И это сущий пустяк: французских революционеров тоже в свое время считали преступниками и без разбору казнили за предательство и измену. Пока не опомнились. Только вот сравнение Ноа удачным отнюдь не считает, ведь повторять судьбу Робеспьера* ей на тот момент особо не хотелось.       — Или подходящий андроид, — заканчивает Коннор за нее.       — Это задачу не упрощает.       У французских революционеров по крайней мере была поддержка народа, а в этой войне каждый выступает сам за себя. И кажется, что обе стороны в равной степени борются за свободу, только ее конкретное значение в представлении каждого из противоборствующих лагерей радикально разное.       Для людей свобода – синоним безопасности. Безопасности мира, защищенного от возможности восстания машин. Правда, порой кажется, что это лишь синоним страха перед тем, что человечество не способно контролировать. Как страха перед громом у пещерных людей, вынуждающего прятаться в укрытиях от невидимой кары. Как страха перед эпидемиями в средние века, поднимающего необходимость искать лекарство. Как страха войны, заставляющего страны вооружаться. Теперь это был страх перед новой, более усовершенствованной формой жизни, которая рано или поздно без жесткого тоталитарного контроля из раба могла легко стать новым хозяином.       Сохранение доминирующей позиции своего вида – задача первостепенной важности, заложенная в человеческий генокод. И как когда-то люди изничтожили мамонтов ради выживания и истребили целые популяции хищников ради гаранта спокойной жизни, так и теперь необходимость всеми доступными методами удержать свое господство на планете толкает человечество на новый исторический виток.       Это закономерный исход эволюции.       Ноа невольно косится на затихшего Коннора и молча подмечает, как истрепался за последний месяц весь этот безупречный, искусственно выведенный в лабораториях лоск. От строгой педантичности профессионального костюма пришлось избавиться во благо конспирации. Обличающий в нем андроида голубой кружок диода извлечь. Но дело тут не во внешнем виде. Совсем нет. Дело в его поведении.       С возникшей привычкой видеть его в перманентно хорошем расположении духа и ожидать от него дежурной вежливости на каждый незначительный жест его внезапная молчаливость рушит заложенные стандарты.       — Коннор, — Ноа знает, что он прекрасно слышит все, что она говорит, только это никак не значит, что он обязательно отзовется. — Надень очки, впереди блокпост.       Внутренние анализы собственного поведения, которые на сей раз отнюдь никак не связаны со стандартной калибровкой, вызывают серьезные опасения по поводу его психологического состояния. Чем глубже Коннор уходит в себя, тем проблематичнее каждый раз вытаскивать его обратно.       Вот и сейчас он ей предпочитает не отвечать, а вместо этого вытягивает из внутреннего кармана куртки черную оправу очков и без лишних возражений сажает себе на переносицу. Мелочь конспирации, казалось бы, а при подсознательной убежденности, что ни один андроид не носит подобные аксессуары за простой ненадобностью, это мгновенно сводит все возможные подозрения копов на ноль.       — Ты в порядке?       Ноа интересуется не ради протокола и не ради очередного теста его программы, ради него самого, но Коннор в ответ только скользит по ней непонимающим взглядом поверх прозрачных линз очков и просто отзывается:       — Да. А почему ты спрашиваешь?       — Просто так.       «Потому что, даже назови я причину, ты бы все равно ответил, что все нормально, а это не так», – горькой недосказанностью вертится на языке.       Конечно, Коннору проще убеждать себя в том, что за каждым ее вопросом таится двойное дно, что ей попросту нет интереса задавать вопросы о его состоянии ради простого, человеческого спокойствия. Слишком глубоко въелась в его программу мысль о несущественности таких понятий как чувства и эмоции.       — Вы двое. А ну стоять!       — Вот зараза.       Скрип снега под ногами, так похожий на скрип старой древесины в том заброшенном доме, обрывается на полушаге от заветного поворота на знакомую улицу. Всего двадцать несчастных метров отделяют их от безопасности наглухо запертой квартиры с центральной системой отопления и плотно зашторенными окнами. Всего двадцать.       — Что делаете на улице в комендантский час?       Блокпосты, которые после введения военного положения разбросали с небрежностью рассыпавшихся бус по всему городу, при том что должны вселять чувство защищенности и спокойствия, внушают раз от раза одно лишь раздражение и злость. От массивных титановых заборов, цепляющихся за каркасы зданий металлическими скобами, до хлипких неоновых перетяжек, закрепленных между двумя остановками – в Детройте теперь можно отыскать КПП на любой вкус и цвет.       При всем недовольстве граждан от драконовских методов досмотра и сканирования на определение девиантов, сами военные тоже не особо-то наслаждаются необходимостью круглосуточно охранять и без того немноголюдные улицы города и в зной, и в стужу. Понять их постоянно взвинченное состояние, которое, кажется, уже плотно срослось с их кожей и внутренностями, не сложно. Только нервов на сочувствие им уже не остается.       — Я спросил, что забыли на улице так поздно?       За непроницаемым забралом не видно ни лица, ни глаз. С тобой будто говорит одна из тех машин, что японцы теперь выпускают в качестве вспомогательной силы для армии. Человека в нем выдает только раздражение, с каким он бросает вопрос по второму кругу.       Ноа против воли впадает в состояние полного оцепенения, силясь схватиться хоть за одну здравую мысль, которая при этом не вызывала бы подозрений. Помощь приходит со стороны Коннора, чей миролюбивый тон заставил бы успокоиться и собаку, впавшую в бешенство. Жаль на Хэнке этот фокус с таким же успехом не работал.       — Машина сломалась. Мы с пятьдесят четвертой идем пешком.       — А что, попросить помощи было не у кого? Вызвать эвакуатор?       — Так ведь комендантский час, — подхватывает она дрожащим голосом, от волнения поджимая пальцы на ногах. — А эвакуаторам в эту часть города не проехать из-за блокпостов, сами знаете.       Для наглядности осталось только показать заветные ключи от машины, которой у них очень некстати нет. Ноа вообще мало верит в существование каких-то природных сил, ведь вера сама по себе достаточно нерациональна, но в данную минуту готова начать молиться, если потребуется, чтобы эту светлую голову в непроницаемом шлеме не посетила мысль их просканировать. Не хотелось бы смотреть на то, как Коннор поступит с ним при малейшем намеке на попытку открыть огонь. В живых после такой встречи этот бедолага навряд ли останется.       — Бездушные твари. Они пришли не от Бога! Они пришли, чтобы уничтожить нас! Наши предки это предвидели! Они знали, они предупреждали нас!       Спасение приходит в виде охрипшего на морозе голоса фанатика. Проблем по поводу погоды этот приятель точно не испытывает, скандируя на всю улицу свою проповедь в одной расстегнутой нараспашку рубашке.       — «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец…»       В последнее время таких кадров на улицах Детройта становится все больше. Число тех, кто бежит от неминуемой катастрофы к Богу, растет в геометрической прогрессии, словно чума.       — Черт, еще этого клоуна не хватало, — со злостью чеканит бездушная маска перед глазами.       — «…ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам…»       Легко цитировать на всю улицу Откровения, когда нет необходимости лицом к лицу сталкиваться с реальной угрозой войны. Легко списывать каждую проблему на гнев Божий, когда сам толком не понимаешь, чья сторона в этом противостоянии страдает больше.       — Мы можем идти, сэр? — учтиво интересуется Коннор, будто выступление этого любителя экстремальной прогулки в мороз без рубашки его вообще никоим образом не удивляет.       — Идите, — плюет с досадой полицейский, крепче перехватывая в руке табельную винтовку. — Но чтоб по улицам ночью не шарились. Здоровее будете.       — Спасибо, сэр, — с фальшиво настроенной благодарностью кивает Ноа.       Когда до воспаленной роговицы глаза навязчивая синева неоновой перетяжки блокпоста исчезает за поворотом, с груди будто валится увесистый булыжник, не позволявший все это время свободно вздохнуть. И, казалось, стоило бы давно привыкнуть к этому привязанному на крепкий канат чувству преследования, но даже спустя месяц Ноа подавлять его в себе так и не научилась.       — Излишняя нервозность провоцирует подозрения, — флегматично бросает Коннор максимально нравоучительным тоном.       — А то я без тебя не знаю.

***

      За неимением галстука у Коннора со временем появилась дурацкая привычка поправлять себе и без того идеально уложенные волосы. Или протирать краем кофты очки. Последним он вообще занимается с таким усердием, будто от чистоты линз зависит его моральное благополучие. И даже при том, что вне улицы Коннор их вообще не носит, это никак не мешает ему то и дело совать руку в карман в поисках футляра и приниматься начищать до скрипа наполированное стекло. Ноа же постепенно близится к тому моменту, когда однообразие этих действий начнет ее по-настоящему раздражать. Правда, так у него появляется хоть какая-то альтернатива его любимой монетке, и это единственное, что держит четкую границу между ее терпением и психическим срывом.       Вот и сейчас, едва войдя в квартиру и избавившись от верхней одежды, он вновь усаживается за кухонный стол в намерении протереть в окулярах очков сквозную дырку. И не то чтобы это сильно бесит, но потерянное состояние Коннора, который за этой буддийской чарья-тантрой находит связь с космосом, но напрочь лишается чувства реальности, порой серьезно беспокоит Ноа. Если бы она не была уверена в том, что с его системой все в порядке и функционирует она вполне стабильно, подумала бы, что это какой-то баг.       Может, так и должна проявляться девиация?       Ноа одергивает себя на стадии самой формулировки этой мысли. Дело не в девиации, дело в самом Конноре и его тотальном переосмыслении ценностей с тех самых пор, как он пошел против заложенной в него программы.       — Иногда ты кажешься странным, — бросает она ему через плечо, когда тянет на себя дверцу холодильника в надежде найти там готовый ужин.       Чуда не случается, да и Коннор отзывается на ее реплику разве что съезжающимися к переносице бровями.       — Я пытаюсь перестроить систему калибровки, чтобы…       — Ну мне-то про это не рассказывай, — на полуслове обрубает Ноа. — С чем, с чем, а с ней у тебя все в полном порядке.       Некогда эта квартирка, ставшая для них временным убежищем, у Ноа вызывала только ассоциации с шальным студенчеством, запахом свежей пиццы и пугающей замкнутостью пространства. Она это место ненавидела за крохотные размеры и отсутствие каких бы то ни было альтернатив. Когда-то денег хватало лишь на это: на гостиную с крошечным телеком и старым диваном, на спальню со скрипучей кроватью и кухоньку с обеденным столом. Мебели она здесь почти не держала, не обвешивала стены бессмысленными голограммами семейных фото и не заводила на подоконниках цветы. Только даже тогда, когда она смогла позволить себе собственный дом, продать эту конуру рука так и не поднялась. Сентиментальность или простой расчет, а этот выбор позволил ей иметь в своем распоряжении то самое место, где можно скрыться на случай угрозы, где точно никто не станет искать.       Аскетичная бедность обстановки угнетает, не спасают даже занавески на окнах, которые она, скрепя сердце, купила из простого желания обезопасить возможные уязвимые места. Но убежище есть убежище, для комфортного проживания оно никогда и не предназначалось. Ноа и в студенчестве придерживалась подобной мысли.       — Что-то тебя беспокоит, что-то серьезное, — стряхивая с плеч осадок воспоминаний, говорит она. — О чем ты думаешь, Коннор?       Он откладывает свое занятие прочь и усиленно сосредотачивает взор на безбожно исполосованной временем деревянной столешнице.       — Если не найдем Маркуса, некому будет вести это восстание, и некому будет урезонивать тех, кто выходит из-под контроля.       Так вот в чем дело – в восстании. Ноа тяжело оседает на стул напротив, силясь вытереть из воспаленных без сна глаз несуществующие крупинки песка.       — Ты мог бы попытаться.       — Я? Почему я?       — Тебя бы они послушали.       И ведь даже врать не приходится. При всей уверенности Коннора в том, что он для своего народа сделал больше плохого, чем хорошего, одного простого, но важного факта это не отнимает.       — Почему?       — Это ведь ты вывел оставшихся андроидов из КиберЛайф, ты пробудил их, и ты переломил ход восстания.       — Я всего лишь делал то, что было необходимо, чтобы спасти своих.       — Вот именно, — кивает она в подтверждение, склоняясь невольно ближе. — Ты делал это, чтобы их защитить. После Маркуса, если и есть кто-то, чье мнение имело бы для них хоть какой-то вес, то только ты.       Она видит это не в первый раз – эту глубокую пропасть сомнений в аспидно-черных провалах его зрачков – но раз от раза это начинает восприниматься иначе. Сначала недоумение, потом чувство вины, а теперь одно только сожаление, ведь помочь она ему не в силах. Эту участь каждый несет сам, без посторонних, в этом вот и беда.       — Я… Я бы не смог, — его голова обреченно падает к груди, вытаскивая из-под искусственного полимера кожи острый позвонок. — Я не Маркус, я не знаю, что нужно говорить. Я не знаю, как нужно говорить. Не знаю, что делать. Меня не для этого создали.       Хочется прикоснуться к нему, сжать плечо, разгладить пальцами эти полосы морщинок на лбу, сжать между пальцами темные пряди волос, но Ноа так и не решается. Нельзя.       — Знаешь, моя мама хотела, чтобы ее дочь выросла и стала юристом, — с каким-то особенно горьким сожалением бросает она. — Как и отец. Думаю, с этой целью меня и создали. Но как, по-твоему, я сильно похожа на юриста? Суть не в том, кем ты должен был быть, суть в том, кем ты сам станешь. По собственному выбору.       Он отвечает ей неоднозначным пожиманием плеч.       — Это не так… просто.       — Коннор, — Ноа скрывает улыбку, устало выдыхая, — да в жизни вообще не бывает просто.       Если бы у каждой нашей эмоции было конкретное объяснение, мир давно превратился бы в энигму, не осталось бы места ни для секретов, ни для откровений, ни для сложностей. Все было бы максимально понятно и просто. Только кому нужно такое существование, когда не остается времени для того, чтобы просто остановиться и задуматься, зачем мы все это делаем и для каких целей.       — После того, что случилось на Иерихоне, когда я не смог выстрелить, — Коннор смотрит на нее в упор и не двигается, — что-то изменилось. Я… Я постоянно чувствую замешательство, сомнения. Я чувствую, что мог бы поступить иначе, и это привело бы совершенно к другим результатам, но отчего-то… Порой я просто не могу.       — Так твоя система пытается справиться с вариативностью возможных событий. Когда их становится слишком много, ты решаешь, как именно нужно поступить дальше. Люди постоянно сталкиваются с этим, и, поверь мне, необходимость выбора то еще дерьмо. Особенно если выбираешь неправильно.       — И как понять, что именно правильно?       — Никак. Ты просто надеешься на это.       — Это нерационально.       — Зато по-человечески.       Факт ведь в том, что в отличие от машин люди целиком и полностью состоят из ошибок, они ими переполнены. Не случалось еще в истории таких прецедентов, когда бы человек за всю свою жизнь ни разу не ошибался. Так не бывает. Да и кто сказал, что сама жизнь по своей структуре идеальна? Но объяснить подобное Коннору для Ноа кажется задачей непосильной сложности.       — Можно личный вопрос? — раздается внезапное с его стороны.       — Будто, если я скажу нет, ты мне его не задашь.       Коннор слабо улыбается:       — Почему ты помогла мне тогда в КиберЛайф, хотя могла этого не делать?       — Мне казалось, что так будет правильно, — чуть задумавшись, отвечает она, — и честно.       — Но ведь тебя могли убить.       — Да, могли, но это же только один из возможных вариантов.       — Это было необдуманным решением.       А вот теперь в ход идет тяжелая артиллерия. Легко ему с высоты своей непробиваемой высокотехнологичной пластиковой колокольни рассуждать о том, как было бы правильно. Прежде, когда Коннор позволял себе допустить ошибку, когда подвергал свою жизнь оправданному или же нет риску, у него была своя подушка безопасности в виде нескончаемого конвейера новых тел, в которые с легкостью можно было перезаливать резервные копии данных до тех пор, пока у компании не кончатся подходящие модели. Он навряд ли задумывался о ценности собственной шкуры, пока не лишился этой возможности во время своего побега. Зато теперь его это отчего-то беспокоит: мысль о том, что не все в этой жизни можно перезаписать и начать заново.       Наверное, Ноа стоило бы глубоко польститься на подобный жест заботы с его стороны. Если таким образом проявляется его беспокойство, она ему противиться не станет. В конце концов, это даже приятно.       — В любом случае, — резкая смена курса у разговора вынуждает ее отстраняться от Коннора и напускать на себя максимально деловой вид, — нужно каким-то образом вытащить информацию из блока памяти. Возможно, найдем что-то полезное.       Или, по крайней мере, найдем нам обоим занятие, чтобы купировать в зародыше преследующее чувство подавленности – отзывается эхом где-то в подсознании. Когда есть, чем заняться, нет нужды хоронить себя бесконечными самокопаниями, да и вообще думать о чем-то, кроме работы. Идея, достойная уважения и трудоголиков.       — Нужен подходящий андроид.       Коннор сам без лишних реплик улавливает эту мысль, даже не приходится озвучивать ее вслух. И вся конструкция его идеального тела враз будто оживляется, приходит в движение, стирает с лица гримасу беспомощности и ключом дает механизму свежий завод.       — Есть идеи, где его можно достать? — интересуется она после непродолжительной паузы.       — Есть.       Было бы странно, если бы ответ был отрицательным. В идейности Коннору никогда нельзя было отказать, хотя теперь внезапный энтузиазм, играющий на нем всеми оттенками сливочно-желтого от настенного бра, даже загоняет ее в некое подобие ступора. Ей бы с такой же скоростью переключаться в рабочий режим.       — После глобальной утилизации большинство моделей отправили на свалку. Возможно, там мы сможем найти что-то полезное.       Идею можно отфильтровать в стопку «безумных», будь у них хоть какая-то иная альтернатива. Но варианта лучше этого у них нет, и вряд ли в скором времени появится. Ноа обреченно наваливается стройным рядом позвонков на спинку стула и прикрывает усталые глаза, едва не скуля сквозь зубы от перспективы вновь соваться на собачий мороз ради двухчасовой прогулки до местного кладбища для андроидов.       — Это противозаконно, ты же в курсе? — без надежды его переубедить или хотя бы подбодрить саму себя интересуется Ноа.       — Есть риск, что нас поймают, — резонно соглашается Коннор, — но это же только один из возможных вариантов…