Cogito Ergo Sum

      У людей есть особая традиция: они хоронят усопших под тяжелыми могильными плитами, тем самым отдавая должное уважение светлой памяти предков. Если не рассматривать этот ритуал, как нерациональную трату свободного места и ресурсов, возможно, рано или поздно придет осознание, с какой конкретно целью люди так озабочены комфортом тех, чьи биологические функции давно остановились.       Коннор всех тонкостей этого человеческого ритуала так до конца и не понял. У его вида нужды в кладбищах и достойных похоронах попросту нет. После того, как андроид прекращает свою работу и становится технически непригодным для дальнейшей службы, его обычно разбирают на биокомпоненты и отправляют на переработку. В итоге от сломанных машин остается одно лишь воспоминание, хотя вскоре и оно отпадает за ненадобностью.       Это кажется ему логичным. До момента, пока не приходится задумываться о том, что будет с ним, если в один прекрасный день его система попросту откажет.       — Зачем люди хоронят других людей?       Звук его голоса острым клином вбивается в неторопливый пунктир шагов. Коннор вообще не уверен в том, что о таком следует спрашивать в подобной ситуации. Это было бы нетактично по отношению к Ноа, чье вялое безразличие сменяется от его вопроса внезапной задумчивостью.       — Ты же сам все прекрасно знаешь.       — Да, но какой в этом смысл? Разве покойным не все равно?       Она находит эту тему забавной. Подобное становится очевидным, когда Коннор замечает, как лениво ползут вверх уголки ее губ.       — Иногда ты пытаешься найти смысл там, где его, возможно, и нет. — Ноа пожимает плечами, складывая краснеющие от холода руки в карманы. — Это просто традиция, вот и все. Такая дань уважения человеку. Я лично нахожу больше смысла в кремации – это практичнее и экономнее, но каждый судит с высоты своего полета.       В отличие от Хэнка, которого вопросы Коннора в большинстве своем доводили до скрипа зубов и раздраженных вздохов, Ноа редко отказывала ему в ответах. Возможно, ей нравится сам факт необходимости развивать темы разговоров в разных направлениях, даже если порой они заходят слишком далеко, упираясь лбом в стену экзистенциализма. После произошедшего восстания Коннор все чаще ловит себя за попытками перешагнуть указанные в программе директивы, и если честно, его это порой... пугает?       — Знаешь, люди – существа сентиментальные, — внезапно отзывается она с усмешкой, — если брать во внимание многовековую традицию и стремление убеждать себя в том, что смерть не является конечной точкой, то это даже имеет какой-то смысл. А почему тебя это беспокоит?       Потому что система так до сих пор и не приспособилась отделять стандартный набор эмоций от тех, что возникают без всякой причины, без побуждений, от одной незатейливой мысли, заставляющей контакты в голове коротить. Коннор предпочитает не отвечать. В конце концов, его программа допускает возможность не давать прямых ответов, если он посчитает нужным.       — Не хочешь, не отвечай, — доносится безразличное до его ушей.       Стоит полагать, что в четвертом часу утра человеческий организм, привыкший к строгому графику сна и бодрствования, начинает закономерно сбоить и порционно выдавать усталость напополам с раздражением. Андроиды в отдыхе не нуждаются, им не требуется ни здоровый сон, ни еда, ни даже подзарядка, и в этом они значительно превосходят своих создателей. Ноа близка к состоянию, когда перетружденный мозг перестанет адекватно воспринимать мир вокруг, язык начнет заплетаться, а ноги откажутся ходить. При всех ее отчаянных попытках не высказывать недовольство, Коннор про себя отмечает, как мало в ней остается сил на элементарные физические нагрузки.       Двухчасовая прогулка с одного конца Детройта на другой обходными тропами и переулками сказывается на ней не лучшим образом. Только был ли смысл уговаривать ее остаться дома? Она бы все равно пошла. Как и лейтенант Андерсон, который собственное благополучие никогда ни во что не ставил. Подобное Коннор считает бессмысленным, но люди сами по себе нерациональны, а с этим стоит только смириться.       Когда угнетенные тишиной и запустением коробки зданий сменяются оградительной сеткой и коррозийными табличками, предупреждающими о том, что за забором начинается частная территория, оба они невольно замедляют ход до полной остановки. Впереди черными отвалами высится городская свалка – место, которое дозволено посещать лишь автоматическим погрузчикам и мусоровозам. Братская могила для восставших машин.       — Нужно попробовать отыскать детали для твоей руки, если хватит времени.       Коннор улавливает отчетливое сомнение в голосе Ноа, словно та всеми силами стремится оттянуть момент неизбежного. Лезть туда по понятным причинам не захотелось бы никому: подобные места отвращают даже андроидов.       — Это не так уж и необходимо.       — Если тебя прельщает перспектива довести это дело до полного отказа конечности, я возражать не буду.       За всем тем, что успело произойти за прошедший месяц, мысль о необходимости позаботиться о самом себе Коннора упрямо обходила по параболе. После того, как собственный клон щедро отплатил ему пулей в плечо на складе КиберЛайф, рука то и дело намеревалась его подставить. Порой пальцы попросту отказывались сжиматься, порой выдавали такой спазм, что приходилось невольно жертвовать керамической посудой в доме, а в редких случаях доходило и до полной неработоспособности.       Когда полученные в ходе выполнения заданий ранения решались полной заменой тела, думать о физической непригодности не было никакой нужды. Его побег решил эту незначительную проблему. Теперь Коннора, как принято выражаться среди людей, это серьезно «напрягает». Правда большую вовлеченность проявляет среди них двоих только Ноа, чья обеспокоенность его состоянием порой восходит в абсолют.       — Давно я не нарушала закон, — с какой-то горькой обреченностью роняет она, бесстрастно взирая на металлическую паутину оградительной сетки.       Он косится на нее с каким-то подобием удивления, в ответ получая лишь безразличное пожимание плечами:       — Ну что сказать, иногда жизнь толкает на дурацкие поступки.       — Возможно, будет безопаснее, если ты останешься здесь и позволишь мне провести поиски самостоятельно.       Коннор наперед просчитывает все пятьдесят два возможных варианта ее отказа и лишь один, при котором она с ним согласится. Перевес не в сторону здравого смысла. Потому, когда на его предложение закономерно следует взгляд, переполненный сухим скепсисом, он только кивает сам себе в подтверждение собственных мыслей:       — Что ж, я должен был попробовать.       С мнением нового напарника волей-неволей приходится считаться. Пускай принимать ее точку зрения порой становится непосильно трудно, Коннор иных вариантов попросту не видит. Применение грубой физической силы в отношении Ноа, как возможный вариант, попросту не рассматривается.       Двухметровую преграду забора он преодолевает в три нехитрых действия – разбег, перехват и приземление – без особых усилий и повреждений для системы. Дело остается за малым: перехватить легкое человеческое тело в полете, пока Ноа не успела отбить себе ноги (не в пример механическим хрупкие и удивительно ломкие). Вот и весь рубеж. Кажется, безумно легко, не вставай необходимость ходить ногами по хрустящим телам его собратьев.       — Быстрее начнем, быстрее закончим, — словно считывая с его лица мысли, отзывается Ноа, беззлобно хлопая его по плечу.

***

      Элайджа Камски, как и Ноа, всегда строго придерживался мысли, что рабочее пространство не должно быть захламлено ничем лишним. В его личном кабинете всегда царил безупречный порядок на грани аскетичного. Никакой лишней мебели, никаких картин на стенах, только голое пространство для творчества и рабочий стол. Мало кто способен был оценить такой обстоятельный подход к дизайну: людей это скорее отталкивало, чем привлекало. Камски в свою очередь ценил возможность загонять сотрудников в положение, при котором тратить свое внимание приходилось исключительно на него, а не на предметы окружающей обстановки. В какой-то степени, такой тонкий психологический пат можно было считать гениальным. Его кабинет за счет возможности задавать голографическим экранам стен трехмерные пейзажи, создавал иллюзию безграничного пространства.       Помнится, тогда был август 2034, КиберЛайф переживала время своего небывалого подъема и с наслаждением нежилась на Олимпе ведущих компаний в сфере робототехники и искусственного интеллекта. Никто и близко не смел подступиться к ней, закрепившейся в своем положении с надежностью металлических опор бруклинского моста. Правда, успех – штука с удивительно коротким сроком годности, для его поддержания приходится из кожи вон лезть в поисках свежих разработок.       Ноа в стремлении компании осваивать новые вершины, едва достигнув предыдущие, видела определенную закономерность. Правда такова, что бизнес, экономика и технологии в двадцать первом веке – это один цельный механизм, который неумолимо перемалывал в пыль тех, кто не был способен выдержать колоссальное давление этих беспрестанно вращающихся шестерней. Кто не готов был под это подстраиваться, отправлялся на переработку, как ненужный хлам. Но даже цена успеха порой не стоила риска, на который готов был идти Камски ради того, чтобы гарантировать себе место под солнцем.       — Во что ты пытаешься меня втянуть, Элайджа?       В тот день стены его кабинета проецировали сад с нежными цветами сакуры и зеленым газоном. Самый часто используемый здесь пейзаж. Ноа почти всегда была безразлична к буддийскому спокойствию картинки, но тогда навязчивый розовый цвет вызывал почти физически ощутимое раздражение. Хотя, может, виной тому было непробиваемое черепашье спокойствие Элайджи, с каким он бросил ей:       — Объяснись, будь любезна.       Легче было бы, если бы он хоть иногда позволял себе выказывать чуть больше заинтересованности в том, что думают о нем окружающие. Этот зацикленный на бесконечном повторе эгоцентризм ограждал его глухой, неприступной стеной безразличия по отношению к каждому, кто имел достаточно смелости идти против его мнения.       — Лучше ты потрудись объяснить, зачем андроиду, создающемуся исключительно для ведения следственной деятельности, кодировки военных моделей?       По его лицу тогда мазнуло скупое подобие удивления. Редкая эмоция для человека вроде него.       — Да, я ознакомилась с теми файлами, что ты прислал. Со всем сборником в четыреста пятьдесят страниц.       — Речь идет о прототипе. Это лишь тестовый образчик.       Между ними была неразделимая разница в десять лет, и ощущалась она каждый раз, стоило Ноа вступить с ним в открытую конфронтацию. Пускай с позволительно фамильярным «ты» вместо почтительного «вы», пускай с прерогативой на высказывание личного мнения, пускай даже с высоким шансом быть услышанной – это не делало их равными друг другу. Это всего лишь подкрепляло факт подобия дружеских отношений, длящихся без малого пять с лишним лет.       — Функция реконструкции событий и быстрого анализа улик, выбор поведенческой модели для ведения допросов, возможность интеграции и адаптации к людям за счет встроенного социального модуля, — зачитывала она вслух, перелистывая электронные страницы отчета, — многообещающий набор.       Элайджа с намеренной медлительностью вытянулся из кресла, упрямо глядя куда угодно, только не на нее. С таким же успехом можно было бы доказывать что-то проекции сакуры и требовать ответов у голографических вечнозеленых кустов. По мере осознания этого в ней пузырился кипятком нарастающий гнев.       — Только одного не понимаю: как ты намереваешься объяснить совету директоров наличие у андроида навыков владения огнестрельным и холодным оружием? И другой вопрос: зачем RK800 функция синхронизации и копирования человеческого голоса? Применение этих команд для гражданских моделей незаконно.       От Камски нельзя было требовать ответов, можно было лишь терпеливо их ждать. Никаких гарантий, что он их непременно даст, во вселенной не существовало.       — RK800 не гражданская модель, и никогда им не планировался.       — Ты создаешь ящик Пандоры, Элайджа.       У него глаза цвета прозрачного льда – такие же холодные и пустые. Стоило лишь раз столкнуться с прямым тяжелым взглядом, и, считай, обречен. Каждый раз чувство, словно придавливают холодной глыбой, не оставляя шансов на спасение.       В тот день он смотрел на нее так, как обычно смотрят на ребенка, упорно не принимающего очевидную суть. И кажется, будто все на поверхности, осталось лишь найти верное решение, но ухватиться Ноа не за что.       — Разве не этого мы хотели? Создать андроида, который способен принимать самостоятельные решения, анализировать ситуацию и предугадывать события. Машину, превосходящую по возможностям даже человека.       Теплые ладони на ее плечах весом Атласа придавливали Ноа к полу. Тяжело было не оправдывать его ожиданий, еще тяжелее противоречить тому, во что она сама охотно когда-то верила.       — Суррогат свободной воли не заменит оригинал. Будь он хоть трижды лучше человека, это не гарантирует его стабильность.       Элайджа наградил ее почти поощрительной усмешкой, любовно поправляя золотую подвеску на хрупкой шее. Казалось, ему ничего не стоит стянуть тонкую цепочку в кулак и передавить ей дыхательные пути, если его что-то не устроит, но бетонный занавес спокойствия пропускал сквозь себя разве что одну иронию.       — Может, в один прекрасный день они и нас смогут заменить.       — Выдержка из твоего интервью для национального телевидения.       Он ответил ей одной из тех улыбок, какими принято выражать удовольствие, но пустота в прозрачном льде его глаз никуда не делась. Она, кажется, навсегда застряла в кружке голубой радужки и выхода для себя не искала.       — Возьмешься за него? — спросил тогда Элайджа больше из необходимости сменить тему диалога, чем из желания узнать ответ.       Пару лет назад она бы с готовностью ответила безоговорочным согласием и думать бы не стала. Но тогда ей и терять толком нечего было, да и чувство ответственности мало тяготило сознание. Тогда было одно лишь творчество – безграничное, чистое и вдохновленное – а теперь появились обязательства, и этот груз так просто не сбросить.       — Прости, — Ноа отрицательно покачала головой, — мне хватило проблем с законом, чтобы наживать новые. Я не могу рисковать. Даже ради перспективы однажды войти в историю.       Он тогда небрежно навалился на стол, не отпуская с лица лукавой улыбки. Было в его поведении что-то принципиально «камское», чего не могли повторить другие.       — И где эта пацанка, которая ради спортивного интереса взламывала андроидов и крала детали из комиссионок?       На такое оставалось лишь устало улыбаться и запускать руки в карманы, чтобы стряхнуть с себя застоявшийся разряд напряжения.       — Она повзрослела и окончила университет, а теперь она слишком дорожит местом в компании, чтобы подставляться ради предприятия, которое попахивает чистой авантюрой.       Элайджа никогда не настаивал, только вежливо просил, хотя порой делал это с такой виртуозной легкостью, что отказ на предложение вызывал у людей неукротимые муки совести. Так мухоловки обычно заманивали насекомых сладким запахом, прежде чем сомкнуть бутон и переварить жертву до основания. Правда, Ноа в тот день жертвой себя отнюдь не ощущала, скорее равным ему по возможностям цветком, который только что наловчился захлопывать ловушку.       Не в правилах Камски было кого-то отговаривать, а если точнее, не в его стиле. Куда охотнее он закидывал удочку с наживкой в надежде добиться желаемого, и у него это едва не получилось.       — Хотя бы взгляни на него, — бросил он тогда в спину перед ее уходом, — уверен, тебе понравится.

***

      Андроиды сородичей не хоронят, у них такой традиции нет. По большей части у них вообще нет никаких традиций, и социальная группа у них слишком молодая, чтобы они имелись.       Если бы на каждого уничтоженного в день зачистки андроида приходилось по одной могиле, пришлось бы выделять отдельный квадрат земли под самостоятельное кладбище для каждого погибшего. На языке людей про такое говорят «нерентабельно». Слишком затратное занятие для тех, кто причинил городу столько проблем. Братская могила решала проблему с трудозатратами вдвое быстрее.       Под ногами протестующе скрипят детали биокомпонентов, твердые полимеры и пластик, металлические чипы микросхем. Равносильно ли это тому, как человек ходит по костям сородичей? На хруст от каждого шага Коннор давно перестал обращать внимание. В этом месте и в лучшие годы недостатка в отключенных и неисправных машинах никогда не испытывали. Свалка – последняя граница для моделей, исчерпавших свой срок годности. Подтверждение тому высится над черной линией горизонта уродливыми отвалами, запорошенными серым порошком декабрьского снега.       Среди высоких ценителей искусства некоторые люди отдают особое предпочтение сюрреализму. Коннор находит сравнение не самым удачным, но это не покидающее его ощущение, будто он проходится пешком по инсталляции, выложенной из торчащих отовсюду рук и ног, преследует его с тех самых пор, как он переступил черту этой проклятой свалки.       Их здесь сотни, возможно тысячи – бледные, укрытые ледяной коркой тела, постыдно жмущиеся друг к другу в последнем живом порыве. Женские модели, мужские, даже дети – под обнуление попадал каждый носитель диода. Разбираться в признаках девиации нужным не посчитали, в раздачу пустили всех.       Коннор позволяет себе замереть на минуту, неотрывно глядя на эту немую экспозицию в траурных черно-белых тонах. Над головой с раздраженным, негодующим карканьем планируют черные размытые пятна воронов. При том, что подавать признаки жизни здесь абсолютно некому, место отнюдь нельзя назвать тихим: вдалеке натужно громыхают колесами по мерзлой земле мусоровозы, поставляя все новый материал для свежих отвалов, под тяжелой крышей облаков мечутся в поисках наживы птицы, морозные потоки ветра беззаботно свистят среди обездвиженных тел, заботливо укутывая снегом чужие безвольные конечности.       — Нашел что-нибудь?       Голос Ноа коротким разрядом тока врезается в подкорку. Коннор насильно отрывается от созерцания унылой картины, качая головой.       — Пока нет.       При жалкой иллюзии того, что она стоит совсем рядом, по факту ее местонахождение дислоцируется где-то за грудой сваленных тел. Благо, что возможность связываться друг с другом на радиочастотах до сих пор имеется в их распоряжении.       — Не по себе от этого места, — долетает до него сквозь помехи.       Коннор не отвечает, только осторожно перешагивает чье-то обезличенное, отсканированное тело и принимается за следующее. Монотонность этой работы любого человека загнала бы в уныние за ближайшие тридцать минут, но не его. Коннор вообще ловит себя на мысли, что подобное занятие помогает ему отвлечься от навязчивой идеи пересчитать количество сваленных здесь машин. Трудно сознаваться в том, что и ему по нарастающей становится, как выразилась Ноа, «не по себе», насколько вообще реально испытывать подобное чувство передовому андроиду.       По ощущению оно напоминает нечто среднее между необходимостью убраться отсюда и схватиться за оружие, чтобы гарантировать безопасность. На деле же Коннор не обнаруживает видимых причин для тревоги, кроме ополовиненных андроидов, безуспешно карабкающихся на задубевших руках вверх по склону. Люди называют подобное «предчувствием», а у машин аналогичного определения этому нет. Для Коннора любая нерациональная эмоция является четким признаком «девиации», только теперь, когда он на своей шкуре в полной мере оценил ее масштабы, делить осознанное от подсознательного стало в разы сложнее.       На глаза словно назло попадаются андроиды каких угодно моделей, кроме той единственной, которая ему необходима. Цифра уже планомерно переваливает за сотню, когда, наконец, приходит понимание, что поиски обречены на провал. И без подсчета вероятностей ясно, что все его старания – капля в море.       — Черт, — глухо роняет Коннор, отшвыривая прочь очередную бесполезную пустышку.       Общение с Хэнком Андерсоном, как видно, совсем не пошло ему на пользу. И хоть при любых других обстоятельствах он предпочитал бы промолчать, на язык так и просится ругательство покрепче.       — Звучит не обнадеживающе, — в мгновенной реакции доносится голос Ноа.       — Если здесь и есть подходящая модель, есть основания полагать, что у нее имеются серьезные повреждения головного процессора, — обнадеживать ее Коннор и не думает. Подобная операция начисто лишена всякого смысла. — Его выжигали всем андроидам, проходившим процедуру утилизации.       — Без процессора втыкать в него блок бесполезно, он не включится, — заканчивает она логическую цепочку, в довесок отсыпая усталое, — твою мать.       — Я могу попытаться отсканировать тех, что прибыли сюда до зачистки.       — На это уйдет уйма времени, и нет никаких гарантий, что и те модели будут в рабочем состоянии. Знаешь, пока ты бродил там, мне на ум пришла одна идея…       Фраза отсекается внезапной тишиной. Раз и все, будто ничего и не было. Тело на автомате поднимается с колен, пока внутри формируется команда уточнить ситуацию, чтобы в случае малейшей опасности сразу же броситься на помощь.       — Ноа?       Ответа не следует. Вдалеке тонким лезвием назойливый шорох ветра и скрип поломанного пластика прорезает едва слышный, задушенный вскрик. Этого достаточно, чтобы заставить систему среагировать на угрозу и сорваться с места, в один широкий прыжок пересекая наваленную груду тел.       Даже если это всего лишь ложная тревога, даже если она всего лишь поскользнулась или по неосторожности отключила передатчик, любой из возможных вариантов рассматривается для Коннора, как потенциальная опасность. Такую команду в него заложили, и порой противиться ей становится трудно.       — Вы без-бездушные твари-и! За что вы-ы… так с нами? Мы, по-вашему, иг-игрушки? Поигрался и выб-выбросил? Кто мы для вас?       Слуховой модуль тонко улавливает чужеродный голос, доносимый сквозь расстояние в пятьдесят метров, что подначивает ускорять бег на допустимый максимум и пропорционально увеличивать вероятность потерять равновесие на одной из торчащих гротескными инсталляциями деталей.       — Кто мы для вас?       Чужая рука смыкается на предплечье, едва не провоцируя падение в ледяную грязно-серую насыпь снега. Пальцы что есть силы вцепляются в него, словно в спасательный круг, но того, кто так отчаянно требует к себе внимания, Коннор не обнаруживает. Это всего лишь запястье – кусок пластмассы, грубо спрессованный массой не подающих жизни тел.       За яростным порывом ветра, пощечиной ударяющим в лицо, он не рассчитывает силы, когда ломает чужие пальцы до мелких кусков микросхем на раскрытой ладони. Голова в ответ на это заполняется лишь навязчивой мыслью о том, как за незначительной преградой теряется отпущенное время.       — Кто мы для ва-ас? От-отвечай!       Коннор тратит на все возможные просчеты лишь сотую долю секунды, когда на одном порыве вырывается из-за отвала и с мощностью отбойного молотка сносит инородное тело, навалившееся всей своей массой на горло побелевшей до пепельно-серого оттенка от внезапной гипоксии Ноа.       У андроида правая половина лица напоминает те самые сюрреалистичные картины художников, какие Коннор однажды видел в одной из газетных статей. Черный кусок полимера уродливо стекает к обугленной шее, оттягивая уголок ноздри и губ вниз. Голова то и дело дергается, левая нога неестественно изогнута под углом, оставшийся голубой глаз смотрит на него с нескрываемой ненавистью.       — Почему… Почему ты ее за-защищаешь?       Голосовой модуль у него тоже поврежден, отчего звук неминуемо троится и растягивается, разрывая слова пополам.       — Она у-у-убийца, как и… и все люди. И ты… для нее то-тоже вещь.       Модель из-за внешних повреждений опознать трудно, определить процент его работоспособности тоже. Атаковать его сейчас кажется разумным вариантом, выбить остаток ноги из шарниров, а следом отсоединить тириумный насос, но почему тогда Коннор до сих пор стоит на месте и не предпринимает попыток к действию?       — Ты же один из… из нас. Ты тако-ой же, как я. Поч-почему ты на их-х стороне? — голова пустым болванчиком дергается из стороны в сторону, — Почему ты пре-предаешь своих ради… лю-людей? Посмотри, что они сде-сделали с нами! Посмотри!       Он не может – вот ответ. Он просто не может атаковать. Внутри выстраивается блокада против заложенной программы, целая неразрушимая стена, которая не позволяет сдвинуться с места. Все, на что способен сейчас Коннор, стоять смирно и закрывать собой беспомощное человеческое тело, заходящееся в иступляющем приступе кашля.       — Я знаю, ты зол, но она здесь ни при чем. Послушай меня, у тебя еще есть шанс уйти.       Если есть шанс его убедить, зачем действовать иначе, напролом? В конце концов, не ради этого ли его создали? Обугленный пластик мертвой маской приклеивается к половине лица, в то время как вторая его часть выражает глубокую ненависть.       — Уйти? — переспрашивает он, дернув головой. — Мне не-некуда уходить, я теперь про-просто мусор. Меня использовали и бросили, ко-когда надоел.       — С тобой поступили жестоко, я понимаю…       — Ни черта ты не понимаешь! Тебя швы-швыряли под колеса ради… ради забавы? Тебя сова-вали лицом в камин? Люди - жестокие тва-твари и им плевать на… на нас.       Вскользь брошенного взгляда за плечо недостаточно, чтобы оценить состояние Ноа. Вполне вероятно, асфиксия вызвала кратковременное помутнение сознания, которое теперь должно смениться полноценной паникой и парализующим ступором. Человеческий организм не ровня андроиду. Такой трагично хрупкий материал, что обращаться с ним стоит бережно, как с куском фарфора.       — Не все они такие.       — А тебе от-откуда знать? Кто ты вообще та-такой?       Месяц назад подобный вопрос не вызывал затруднений, протокол требовал называть свое имя и цель назначения, четко обозначая свою позицию. А что теперь? Теперь у него осталось только первое, а на второе привилегии он давно потерял.       — Меня зовут Коннор, я… — «никто», — я девиант.       — То-тогда почему ты до-до сих пор с человеком? По-почему не убил ее?       Потому что в отличие от других у него есть выбор. И если так проявляется свободная воля, он готов нести за нее ответственность. Только это не доказать тому, кому силой вбили в программу ненависть и ярость, какую порой не способен испытывать даже человек. Не девиация делает андроидов непредсказуемыми, а та злость, что копится и нарастает в них подобно вирусу.       Когда фигура напротив бросается вперед, система отзывается мгновенной реакцией, отсекая все возможные пути для атаки крепким ударом в поврежденную ногу. Ее подкашивает, валит беспомощной марионеткой в раскрошенную известку колкого снега.       — Ты просто пре-предатель, Коннор. Ты и они – эти.. эти поганые люди.       Руку еще согревает угасающий тириумный насос, и это ощущение отдается где-то внутри неразличимым чувством, похожим на человеческую жалость. Он сам не оставил ему выбора, он сам решил свою судьбу, без чужих указов. Наверное, подобное можно расценивать, как знак милосердия.       Когда Коннору довелось отключить андроида впервые, понимание предрешенности подобного исхода затмевало мысль о том, что все могло сложиться иначе. Он действовал по необходимости во благо поставленной задачи. Так было проще. Это было рационально.       А теперь нет ни задач, ни приказов, ни четкой директивы. Он сделал, потому что мог. О правильности поступка рассуждать не приходится.       Декабрьский мороз слишком быстро остужает биокомпонент в руке, превращая его в бесполезный кусок полимера. Крупные хлопья снега контрастируют болезненно-ярким белым на обугленной половине лица.       — Ты в порядке? — его вопрос отдает каким-то новым, непонятным для него оттенком бесстрастия.       Отрицательное мотание головы в ответ не требует за собой ее словесного подтверждения. Она не в порядке. И он теперь, кажется, тоже.       Насос глухо шлепается на промерзлую землю, еще успевая проплавить небольшую прогалину вокруг себя, когда Коннор, наконец, оборачивается, сталкиваясь с безжизненным взглядом зеленых глаз.       — Ты сам-то в порядке? — ее голос похож на зажеванную пленку, такой же посаженный и неестественный.       — Не уверен, — честно отзывается он в ответ.       Уверен Коннор лишь в том, что он ни малейшего понятия не имеет, как выглядит чувство вины на самом деле и может ли андроид его испытывать, если по факту подобная функция в его коде не прописана.