Cogito Ergo Sum

      Коннор даже среди андроидов всегда казался Ноа чрезмерно спокойным. Наставь на него пистолет, на идеальном синтетическом лице не дернется даже мускул. Коннор непробиваемый. Как цельная бетонная стена. Прописанный алгоритм, исключающий любое проявление паники или страха в стрессовых ситуациях, являлся залогом успешных операций. Дополнительная страховка, чтобы быть наверняка уверенными в том, что в критический момент его программа не выдаст ошибки.       Забавно, а ведь страх в машинах можно считать искусственным. Этакий вынужденный недостаток системы, без которого она не сможет полноценно функционировать. Как знать, быть может и девианты не могли бы его испытывать, не имей они представления об изначальных симптомах этого чувства.       Коннор знает, что такое страх, как он выглядит и каковы его последствия. Как и все прочие эмоции для него – это лишь закономерная реакция на происходящее. Способен ли он сам его испытывать, для Ноа остается загадкой. Порой, в редкие моменты, когда она позволяет себе недопустимое – забыть на миг о том, что он машина – ему за это железобетонное спокойствие хочется от души врезать. По-человечески так, от всего сердца. Только есть ли толк бить андроида, который это даже за знак агрессии не рассматривает?       — Слишком опасно. Не стоило мне это предлагать.       На его лице непонимание, неуверенность, но не страх. Кажется, его вообще мало беспокоит то, какие последствия может иметь подобная авантюра.       — Любая, даже малейшая ошибка, способна привести к перегоранию головного процессора. Хватит даже крошечного бага, чтобы система накрылась.       Как объяснить живому существу, никогда доселе не испытывающему страха смерти, что такое смерть в самом прямом смысле этого слова? Не временное отключение до перезаписи данных с блока памяти в новое тело. Не короткий сбой, исправить который способна перезагрузка. И не глюк программы, легко заменяемый верной последовательностью. Смерть окончательная и бесповоротная. Конечная остановка для всего сущего.       — Но ведь может сработать.       В ответ напрашивается тяжелый вздох. Коннор не понимает или не хочет понимать. В любом случае, задачу это ничуть не упрощает. Ноа поднимается с места медленно, будто каждое неосторожное движение отдается в мышцах дополнительным килограммом нагрузок.       — Слушай, без крайней нужды даже самый отчаянный хакер не будет прибегать к такому, — с примирительным вздохом отзывается она. — И вопрос тут не в верных расчетах – вопрос только в удаче.       Красочно описывать то, как выглядят перегоревшие машины, нет никакой нужды. Он и сам прекрасно видел последствия повреждений, несовместимых с существованием андроида. Буквально вчера, на чертовой свалке. И примеров там было на целые биокомпонентные отвалы. Только вот на Коннора это, как видно, впечатления не произвело.       — Риск не оправдывает результаты, поверь мне.       Запрет на взлом андроидов, наверное, единственный в своем роде закон, защищающий права роботов на уровне американской конституции. Неброский поклон в сторону поборников тайны хранения личной информации, сделанный ради удовлетворения спокойствия граждан. Других свобод новый разумный вид пока так и не добился, хотя предпосылки к этому были.       Введение подобного параграфа в конституцию обусловливалось, разумеется, не синтезированными чувствами машин и уж тем более не их несуществующим правом на нечто личное. Закон оберегал лишь информацию о хозяине, безоговорочно доверявшему своему механическому питомцу все от номера социальной страховки до банковского счета.       Первые модели на этом и прокалывались – их было крайне легко взломать. Не нужно было даже прибегать к особо изощренным способам дешифровки защитного кода, все делалось в два бесхитростных клика. Ноа сумела освоить эту систему в свои неполные пятнадцать меньше чем за четыре часа. Помнится, тогда на почве этого едва не разразился настоящий скандал: нужны ли были дома агрегаты, не способные уберечь самое ценное, что есть у семьи?       Камски с привычным нечеловеческим хладнокровием сумел убедить разъяренных потребителей в том, что со временем система будет усовершенствована. Не доверять ему в таких вопросах поводов не было. И в целом так оно и вышло: свежая партия андроидов, снятая с конвейера, была оснащена таким файрволом, пробивать который можно было разве что при наличии специальной техники и целой команды профессиональных хакеров.       — Мою защиту не обойти, — Коннор задумчиво потупляет взор на кирпичной стене, словами, кажется, стараясь найти самому себе оправдание, — других способов нет.       Против такого заявления Ноа сказать в ответ нечего. КиберЛайф оснастила RK800 системой безопасности военного образца, она в своих руках держала подробный отчет. Армейские модели, как известно, практически непробиваемы, это неоспоримый факт. Ключевое слово «практически» обнадеживает при этом мало.       С введением новых файрволов проблемы среди любителей легкой наживы стали плодиться и множиться со скоростью паразитов. Стучаться в эту стену без отклика казалось делом невыгодным и затратным. Тогда на смену либеральным, по меркам взломщиков, способам пришли резко радикальные. Тогда в подпольных сетях настороженно зашептались о загадочном «глубоком погружении».       — Это самоубийство, Коннор, — убежденно шепчет Ноа, устало наваливаясь на дверной косяк. — Даже если удастся пробиться к системе, нет никаких гарантий, что это не приведет к дезинтеграции.       Способ безумно прост: в отличие от удаленных сетевых атак с их точечными ударами по протоколам безопасности путем прописывания дополнительных команд, при «глубоком погружении» требуется лишь хорошенько тряхнуть систему одним импульсом. Ввести в шоковое состояние, при котором отключатся все процессы, кроме самых основных, разом оставляя робота без брони. Подключить кабель в основание черепа, послать сигнал с персонального устройства, и дело остается за малым: дождаться перегрузки и последующего анабиоза системы, чтобы после без особых проблем вытянуть необходимую информацию. И, правда, просто, не так ли?       Загвоздка здесь лишь в том, что такую агрессивную атаку переносит, как правило, одна машина из пятнадцати. Остальные попросту выгорают от слишком неподъемной нагрузки. На что рассчитывает Коннор при такой плачевной статистике, остается загадкой. Самопожертвованием он страдал и раньше, когда протоколы предписывали ему рисковать собственной шкурой ради выполнения поставленной задачи. Но теперь-то все это ради чего?       — Попробовать стоит.       Желание отвесить ему отрезвляющий подзатыльник так и начинает зудеть на стиснутой ладони. В определенной ситуации такой максимализм Коннора, возможно, и вызывал бы у Ноа чувство снисходительности, но не сегодня и не при таких обстоятельствах.       — Ты не слышишь меня, — будто поучая ребенка, упорно не желающего принимать очевидное, твердит она по второму кругу, — даже если случится чудо, даже если нас благословит сам Камски и Господь Бог, и каким-то волшебным образом ты переживешь «глубокое погружение», подключение к тебе блока GX600 может спровоцировать наслоение его памяти на твою собственную, что в свою очередь приведет к саморазрушению сетки. В лучшем случае сойдешь с ума, в худшем – воспламенишься ярче чучела Гая Фокса в Ночь Костров.       Легче было убедить Галилея в том, что земля плоская, чем достучаться до той сознательной части Коннора, которая отдавала отчет происходящему и трезво взвешивала свои возможности. Никто не предупреждал Ноа о том, что девиация вкупе со внезапно очнувшимся своенравием начнет проявлять себя именно так. Имело бы смысл, по крайней мере, жестче давить на то, что она в вопросах жизненного опыта чуть более компетентна, чем он.       — Я знаю, на что иду, — словно считывая ее мысли, твердо заявляет Коннор, — правда.       А ей вот кажется, что он ни черта не знает. Не понимает. И даже при всем объеме той информации, что хранится в его памяти, даже при обманчивом чувстве, будто он способен оценить все риски, Коннор в эту самую минуту кажется беспомощнее ребенка, твердо уверенного в непоколебимости своих решений.       — Знаешь, мне ведь не плевать на то, что с тобой будет, пойди что-то не так.       По крайней мере, она с ним искренна. Ноа не ищет более рационального довода в свою защиту, хватает обыкновенной опоры на личные чувства. Пережить столько дерьма и сорваться на обыкновенной мелочи будет непростительной ошибкой.       Не удивительно, если Коннор попросту проигнорирует подобную реплику. Для него фраза «мне не плевать» разложится на двоичную кодировку и будет принята системой на рассмотрение, пока решение об окончательном решении не сформируется и не трансформируется в какой-нибудь стандартный, вписанный в программу ответ. Андроидам человеческая эмпатия практически чужда. Они понимают, но не чувствуют. Знают, но не испытывают. И порой осознание этого крепко давит на нервы.       — Я тебе доверяю, — доносится сквозь пространство до ушей, заставляя невольно поднимать глаза на источник шума. Коннор смотрит почти так, как смотрят люди, когда всеми силами стараются уверить собеседника в своей искренности, но не находят подходящих слов. Выглядит настолько правдоподобно, что становится жутко.       — От этого ничуть не легче, — сквозь собственное бессилие роняет Ноа в ответ.       «От этого только сложнее», — просится добавить к сказанному.