***
Ноа хорошо помнила тот день. Апрельский вторник тридцать седьмого года, когда в несусветную, почти неприличную рань в дверь раздался требовательный звонок. Сон покрывал ее настолько плотной завесой, что отделить иллюзорность создаваемых в голове звуков от реальной трели, разносимой по полупустым помещениям комнат со страшным звоном, казалось нереальным. Ей думалось, что все это часть какого-то кошмара, объемного и осязаемого. — Мисс Хенли, к вам посетитель, — раздался над головой назойливый голос помощницы. Сомнений в том, что все это не игра воображения, не осталось. Голова, еще до конца не осознавая происходящее, нехотя оторвалась от продавленной подушки. — Кто? — Мистер Камски. Элайджа вообще никогда не возглавлял список самых тактичных людей мира. Для него на циферблате любой час мог оказаться рабочим, если того требовали обстоятельства или личные прихоти. Как в тот день, например. С другими он не имел обыкновения считаться и чужого мнения, как правило, не спрашивал. В положении главы самой крупной компании мира можно было позволить себе любую дикость, не имея при этом последствий для собственного благополучия. — Который час? — Пятнадцать минут седьмого. Странным был сам факт его визита. Камски всегда славился отсутствием свободного времени и полным нежеланием тратить его на что-то кроме работы. Образцовый трудоголизм делал его едва ли отличимым от собственных роботов, не позволяя допускать даже мысли о том, что когда-нибудь такое положение дел будет нарушено. Ноа видела в этом определенный алгоритм, который с введением любой новой переменной грозился самоуничтожиться. В Элайдже всегда было легче разглядеть машину, нежели человека, что порой начинало пугать. — Активировать AP700 для приготовления завтрака? — Нет. Я сама справлюсь. Голос помощницы настолько осязаем, что спросонья начинает казаться, будто у него есть отдельное тело. Но на поверку это лишь ИИ, встроенный в систему умного дома, не более. Подобные программы в последнее время пользовались большим спросом среди любителей облегчить себе и без того беспечную жизнь. У Ноа выбор подключать его или нет отпадал за желанием приобрести дом, который попросту не способен был функционировать без невидимого дворецкого. Поэтому приходилось терпеть. Чего здесь было всегда в достатке, так это свободного пространства. Помещения тонули в естественном свете от панорамных окон в пол, высвечивая деревянные панели стен песочно-золотым. Совсем как она любит. Ничего лишнего, ничего жесткого и упорядоченного, ничего «мертвого». Ничего «камского». Тот будто намеренно лишал предметы в доме обтекаемости, взамен предпочитая острые углы. Камень, металл и пластик – безупречные, неразрушимые составляющие его жилища. Древесина, стекло и хлопок – ее альтернатива бездушному идеализму Элайджи. С приобретением должности в КиберЛайф необходимости ютиться в этой осточертевшей до последнего нерва квартире не было. Ноа разменивала бедность стиснутого в крошечную точку пространства на высокие стены и деревянные полы без особого сентиментализма и сожаления. Ощущение «своего» дома настигало ее лишь здесь. — Неожиданно. С этой фразы она начала диалог в тот день, ступая босыми ногами по наполированному полу гостиной. Элайджа ответил ей сухим подобием улыбки, по-хозяйски, с царственным видом располагаясь в мягком кресле. — Решил, что звонок по телефону будет слишком простым способом вывести тебя на диалог. Бог знает, сколько времени прошло с тех пор, как он покинул свою должность в компании и с уютом расположился в своем каменном гробу за городом, наслаждаясь честно нажитым с самой ценной реликвией его коллекции – Хлоей. С его типично «камским» подходом к жизни, такой шаг можно было расценивать, как попытку стать подобием примерного семьянина, если слово «семьянин» подразумевает под собой совместное проживание с целой баскетбольной командой андроидов одной модели. — Надоело отдыхать, Элайджа? Фамильярничать с ним было делом абсолютно бесполезным, подобного отношения он к себе не принимал. Вести с ним беседу - все равно что шествовать по тонкому канату между башнями-близнецами, повторяя подвиг Филиппа Пети. Ноа всегда думалось, что рядом с ним слова выбирать приходится с доскональной точностью, чтобы одномоментно не потерять равновесие и не сорваться. По итогу каждый их диалог заканчивался, как правило, чувством неимоверного истощения. В то апрельское утро он ответил ей внезапной усмешкой, оценив иронию вопроса. — Напротив, — отозвался Эдайджа, не отпуская с лица улыбки, — ценю каждую минуту уединения. — Затворничество всегда шло тебе на пользу, — ремаркой отметила Ноа, потирая глаза. По тонкой линии горизонта расплывался нежный персиковый рассвет. Такого в городе не увидеть, если ты живешь ниже тридцатого этажа, а высота, как известно, доступна лишь тем, кто способен за нее заплатить. В нынешнее время эстетика тоже стоит денег. Если ты не готов тратиться, довольствуйся видом на соседнее здание или на улицу удручающего серого цвета. Капитализм с каждым годом все острее натачивает зубы, чтобы вгрызаться ими в горло средним обывателям. — Так зачем ты здесь? — всего на мгновение она позволила себе отвлечься, глядя куда-то далеко за горизонт, где не было ни проблем, ни работы, ни этого проклятого мира. Ноа покорно уставилась в бесцветную топь голубых глаз в ожидании ответа. — Генри Хадсон вчера был доставлен в реанимацию с сердечным приступом. От этой новости стало вдруг не по себе. Ноа тяжело осела на диван, чувствуя, как кадык судорожно дергался, глотая вязкую слюну. — Он жив? — Жив, — кивнул Элайджа с таким бесстрастием, словно его это мало касалось, — но состояние критическое. Генри среди всех светочей ученой коллегии КиберЛайф считался одним из лучших в области психофизиологии. В его шестьдесят пять звание профессора и мировое признание не оставляли места сомнениям в его компетентности. Во времена университетской жизни Ноа не позволяла себе пропускать ни одной из тех редких лекций, что он проводил. Случившееся с ним только лишний раз доказывало, что природа людей по статусности и количеству нажитого опыта не делит. Ей плевать: профессор ты или бездомный из переулка - смерть рано или поздно уравняет всех. Подобный факт ни утешал, ни внушал никакой уверенности в завтрашнем дне. Лицо Камски напротив напоминало подобие гипсовой маски – такое же неживое, лишенное эмоций и красок. Выделялись на его фоне лишь глаза – холодные куски льда, которые не способны были вместить в себя ни сострадания, ни скорби. Быть может, где-то глубоко внутри ему и не было плевать, но вид он всегда делал мастерски, а потому лишь редкие идиоты решались хоть раз в жизни усомниться в его бездушности. Ноа была в их числе. — Генри поручили провести финальные тесты с RK800 перед его официальным выпуском. К сожалению, он так и не успел приступить к работе, а теперь и вообще навряд ли сможет к ней вернуться. Разумеется. Работа превыше всего. Ноа, придавленная ближе к плинтусу новостью о внезапной трагедии, эти деловые нотки, настроенные на обсуждение сугубо производственных вопросов, поначалу даже, кажется, не уловила. Тогда она лишь непонимающе вперилась взглядом в это безупречное до последней морщинки лицо в ожидании продолжения мысли. — Я хочу, чтобы этим занялась ты. — Я? — абсурдность озвученного упорно не желала укладываться в голове. Три года назад ее четкий отказ был принят им с потрясающим хладнокровием, и, казалось бы, больше к этой теме Камски возвращаться не намерен. — Совет директоров поручит найти замену Хадсону со дня на день. Сама знаешь, отсрочки в этом деле стоят дорого, — Элайджа в скучающем жесте начал качать ногой, без особой заинтересованности окидывая пустым взглядом просторное помещение гостиной, — я же решил оставить за собой право лично выбрать кандидата на этот пост. Ты прекрасно подойдешь. — Мы это обсуждали… — Я помню, — тактично, но не без доли раздражения. — Но ситуация требует. Удивительно, как легко у него получалось любое событие выставлять под тем углом, который будет для него выгоден. Против такого приема сопротивляться было бесполезно: Элайджа всегда добивался своей цели. — В КиберЛайф закончились светлые умы? — Ноа старалась не попадаться под его взгляд, но выходило на удивление плохо. — Есть с десяток людей, способных выполнить эту работу в разы лучше меня. — Я не могу доверять это кому попало. Мне нужен проверенный человек, который кое-что сделает для меня, если я попрошу достаточно вежливо. Чего он делать, конечно же, никогда не умел, так это просить. Каждая его просьба мысленно равнялась приказу, даже если подсознание упорно велось на широкую, но лишенную искренности, улыбку и твердило, что подвоха здесь не таится. Отличать надуманную убежденность от естественной Ноа наловчилась на отлично, хотя порой проверенная схема грозилась дать маху. Элайджа тогда, не выдерживая драматической паузы, поднялся из кресла с особой небрежной грацией и вручил в руки обыкновенный планшет с подготовленным открытым файлом. Ожидать от него дальнейших объяснений не приходилось: информация, открывшаяся ее взору, говорила сама за себя. — Ты хочешь, чтобы я… — Да. Именно. — Но зачем? Ледяной оттенок улыбки коснулся уголков его губ. Его такая реакция, кажется, даже забавляла. Ноа вообще за все годы их знакомства была для него необъяснимым поводом для иронии. — Назовем это «подушкой безопасности», — ответил он, подступаясь практически вплотную, пока расстояния между ними совсем не осталось. — Гарантом того, что ситуация не выйдет из-под контроля. Подвох здесь определенно был. Все чутье ныло от предчувствия неладного и отчего-то в близком контакте с Камски напрочь лишалось голоса, бессвязно ворочаясь где-то на периферии сознания. Ноа прекрасно знала, что значат эти кодировки, выведенные стройной последовательностью в документе. И знала, что будет, если разговор выйдет за пределы этого дома. — Совет директоров не знает, верно? Предположение дротиком от дартса врезалось ровно в середину мишени. Элайджа одобрительно кивнул. — И никогда не узнает, если нам повезет. В какой-то момент, всего на мгновение, она позволила себе допустить мысль о том, что Генри Хадсон свалился с приступом очень кстати. Сыграл на руку, будто по расписанию. И так же быстро, как эта теория занозой вцепилась в мозг, так же быстро она и отпала от понимания, что Элайджа горазд на многое, но не на такое. — Ты втягиваешь меня в дело, которое пахнет керосином, — отрицать очевидное было бы попросту глупо. Он же в ответ даже попыток смягчить жесткую правду не предпринимал. — Да, все так, — подтвердил Элайджа, осторожно вынимая планшет из ее рук. — И ради меня ты выполнишь эту работу. Я ведь могу на тебя рассчитывать? Дело было вовсе не в личных привязанностях и не в искреннем желании помочь, сунув голову в самое пекло. Дело было лишь в неотвратимом чувстве, будто у нее нет другого выбора. Камски никогда не умел принимать отказов, и для нее он уже все давно решил. Такова была истина. — Конечно, Элайджа, — насилу выдавив улыбку, отозвалась Ноа.***
В тот день она пообещала о нем позаботиться, но то, что происходит сейчас, заботой назвать язык не поворачивается. Ноа знает, что андроиды испытывать боли не умеют – физической точно – только вот глядя теперь на Коннора, напряженного до последней искусственной мышцы в теле, эта уверенность начинает расшатываться до основания. Кажется, еще немного - и на бледном слое кожи проступит натуральный пот. Прозрачные капли покроют виски и шею, покатятся кривыми линиями зигзагов вниз, впитываясь в темную ткань кофты. Импульс скручивает Коннора спазмом настолько натуральным, что Ноа почти физически ощущает, как стремится ее организм сжаться в комок вместе с ним. Она не помнит, как при отчаянном страхе довести дело до летального исхода, палец потянулся к сенсорному экрану для повторного толчка. Система должна была поддаться, но удерживать ее в статичном состоянии было опасно. Лишняя секунда промедления могла с легкостью привести к выгоранию процессора. «Только бы получилось. Только бы получилось. Только бы…» Как ученый и как человек, лишенный привычек просить у невидимых высших сил помощи, в Бога Ноа не верит. Но отчего-то начать молиться в данную секунду не кажется ей столь провальной затеей. В университете на курсах психологии преподаватель объяснял такое явление подсознательным стремлением организма успокоить самого себя убежденностью в том, что некое явление извне компенсирует собственную беспомощность. А Ноа беспомощна. Беспомощна настолько, что против воли начинает трясти. Зачем она согласилась на это, зная, что шанс на успех один к единице с бесчисленным количеством нулей? Зачем решилась, если хорошо помнила, чем обычно заканчивались подобные опыты? Лучше бы просто врезала ему подзатыльник, пока Коннор не одумается. Так было бы гуманнее, чем теперь смотреть на то, как его пальцы до белых костяшек врезаются в столешницу с обеих сторон. Кажется, будто это длится целую вечность. Час, три, неделя, но не семьдесят пять секунд, о которых упорно твердит таймер на планшете. Ноа клянется, что прошло куда больше. Стресс творит с организмом страшное: погружает в вязкое желе, сквозь которое приходится продираться с чувством, словно в ногах по сто килограмм лишнего веса. Предыдущие андроиды не выдерживали и сорока секунд. Передача попросту обрывалась аварийной надписью о потере сигнала на дисплее. В такие моменты вместе с обрывом связи где-то глубоко внутри обрывалось что-то еще, что-то похожее на сердце. И вмиг становилось как-то до нелепого тихо. Удушающе тихо. В какой-то момент начинает казаться, что на этот раз все сложится иначе. Коннор сильнее тех моделей, его организм не ровня бытовым андроидам, собранным в тысячных экземплярах на конвейере. Он должен справиться, другого выбора у него нет. Смерть, как возможный исход, Ноа рассматривать не собирается. На восьмидесятой секунде он переступает официальный рекорд. На восемьдесят второй секунде уверенность в том, что защита рано или поздно с напором поддастся, пропорционально возрастает на несколько пунктов. На восемьдесят шестой секунде пальцы Коннора до крошек дробят столешницу. На девяностой секунде спазм внезапно отступает, разжимая стальные тиски и расслабляя мышцы. На девяносто первой секунде система внезапно вырубается. На дисплее планшета всплывает оповещение о потере сигнала. Становится как-то удушающе тихо и страшно. — Коннор? Его тело похоже на безвольный мешок, лишенный костей, мышц и связок. Голова тяжело наваливается на грудь, застывая в уродливом подобии человеческой дремы. Он будто бы спит. Всего лишь спит. Без дыхания, подрагивания век и любых других признаков жизни. — Коннор! Уже не до дурацких убеждений себя в том, что это ей только кажется. Ноа хрустит суставами, падая на колени перед безмятежно застывшим андроидом в бесполезной попытке заглянуть ему в лицо. — Черт. Черт! Черт! «Потеря сигнала» – твердит надпись на холодном дисплее, по которому с грохотом прилетает кулаком. Боль в подбитых костяшках на миг отрезвляет, приводит в себя. «Первая и главная причина любых неудач – паника», так говорил Элайджа, когда что-то шло не так. Доля истины в этом есть, если не учитывать простой человеческий фактор, благодаря которому сознание так просто гасить волну адреналина не умеет. Пальцы, пробитые внезапным онемением, будто назло бьют мимо кнопок. За четыре попытки взять себя в руки приходит внезапная злость – злость на саму себя за нелепый страх. Каким бы ни был исход, он предрешен. Ноа посылает в систему команду перезапуска. — Очнись, Коннор. На ее памяти это срабатывало лишь раз. Всего один раз, когда за бесплотными попытками исправить ситуацию в ход шло абсолютно все. Только факт в том, что тогда процесс передачи закончился сгоревшими микросхемами, и реанимировать было уже абсолютно нечего. Андроид пришел в себя на двенадцать секунд, прежде чем система безвозвратно накрылась. Ползунок загрузки лениво переваливает за девяносто девять процентов. Сердце на каждую минуту промедления отзывается с задержкой. Всего на сотую долю секунды приходит полная ясность мыслей, кристально чистая и прозрачная. И мысли эти отчего-то не утешают. — Коннор! Озлобленный, почти истерический удар по его ноге отзывается в ладони покалывающей болью. От панической дрожи к поврежденному горлу подкатывает спазм. — Я в порядке. Наружу рвется задушенный, нервный хрип. Ноа чувствует, как по телу прокатывается волна облегчения настолько яростная и мощная, что после нее остается только слабость и какое-то щемящее грудь чувство тоски. — Черт бы тебя побрал, Коннор, — шипит она, обхватывая потряхивающими пальцами мощную шею. — Ты меня до смерти перепугал. — Я в порядке, — повторяет он, безжизненно глядя куда-то сквозь, будто ее здесь нет, будто ему минуту назад не угрожала дезинтеграция. Он не просит этого, ему оно не нужно – нужно ей. Крепко прижаться к каменному телу, обхватить руки вокруг широких плеч и сдавить на короткое мгновение, чтобы убедиться, что ей все это не кажется. Человеческая сентиментальность. Отвратительная и бесполезная вещь. — Скажи, что ты успел что-то выяснить, — просит она, отступаясь. «Скажи, что это самоубийство прошло не зря». Лишь теперь, кажется, удается оценить все масштабы процедуры. Ноа медленно оседает на колени, сжимая холоднеющие пальцы в кулак. Он выглядит… потерянным? Серый, опустошенный взгляд устремлен в никуда, в пропасть. Коннор похож на слабую имитацию роботов первых поколений. — Я не знаю, — тихо отвечает он, растерянно озираясь на Ноа, — я не знаю, что я увидел.