bitterromantic.

Вакаса проснулся, с трудом разлепив глаза. Окна забыли с вечера зашторить, и солнце нещадно светило, Вакаса поморщился и повернулся на другой бок. Рядом спал Шиничиро, тихо посапывая, значит, еще рано вставать, потому что будильник обычно ставил Шин на своем телефоне. Ему нравилось, что Сано ставил на будильник какую-нибудь очередную скачанную песню, но не самую любимую, потому что непременно стал бы ее ненавидеть спустя время. Обычно Сано использовал какую-нибудь песню из своего арсенала метал-музыки, и по утрам их успешно будил скрим вокалиста. Вакаса с блаженством осознал, что время до будильника еще оставалось, и положил руку на грудь Шиничиро, чувствуя, как ровно она вздымается. Лямки черной майки перекосились в одну сторону, как и перекрутилась вся пижама. Забавно. Вакаса понял вскоре, что больше не сможет заснуть, даже если до будильника осталось еще хоть три часа. В комнате стояла духота. Снова знойный летний день в Токио, Ваке вдруг подумалось, что в Итиномии дышалось как-то легче, и летом жилось без мучений. В столице же он чувствовал себя скованно, но Шиничиро уверял: это от того, что город новый, скоро свыкнутся, и тогда Итиномия будет казаться чужой. Вакаса подумал: скорее, не чужой, а ностальгической. И оттого возвращаться туда будет просто невозможно. Поверхность его тела стала влажной и липкой, Вака с усилием поднялся и открыл окно настежь, а затем зашторил. Ветра почти не наблюдалось, знойный Токио уже начинал просыпаться. На кухне Имауши также открыл окно и решил принять душ, после ванных процедур сел у окна с мокрыми волосами, закурив сигарету. Ваке не нравилось лето по той причине, что он не загорал, а только краснел, и кожа затем начинала сходить пленкой. Сколько помнил, Шиничиро покрывался красивым бронзовым загаром, малыш Баджи — тоже, а Вака и дети семьи Акаши краснели как раки. Едва ли помогали кремы, но Вакаса не прекращал ими пользоваться. Имауши вовсе не ожидал, что в этот день погода над ним сжалится, но это все еще было совершенно некстати — на сегодня назначена дата кастинга в молодежный журнал, в час дня. Вакаса к утру уже не хотел идти просто потому, что этот чертов жаркий день все наверняка испортит. Он докурил сигарету и потушил окурок. Курить Вака начал давно и только по вине Шиничиро. Шин курил везде и всегда, а Имауши, проводя с ним большую часть своего времени, тоже стал заниматься этим за компанию. Он часто замечал, что начинал перенимать привычки Сано, и это… всегда раздражало Ваку. Он любил чувствовать себя свободным, одиноким леопардом. Влюбляться он тоже не любил. Получается, ты как бы зависим от человека, и твои мысли зациклены на нем — как же это убого звучало. Вот и не нравилось Ваке такое состояние: это все равно, что каждый час вспоминать про сигарету. Он поставил чайник и принялся доставать из холодильника еду для приготовления завтрака. Вскоре в соседней комнате раздался знакомый звук, это был будильник Шиничиро. Сано спустя несколько минут поднялся и зашаркал тапочками, направляясь в ванную, услышать и понять легко — квартира, которую они снимали, была чертовски маленькой. — Доброе утро, — послышалось вскоре сзади, когда Вака стоял у плиты, Шин скользнул рукой по его талии и сел на подоконник, тут же закуривая. — Доброе, — Вака поглядел на Шина, поджигающего кончик сигареты, лохматого и какого-то заебанного. — Сегодня ну очень жарко. — Ночью плохо спалось. — Угу, — он уставился вниз, рассматривая прохожих. Жили парни на четвертом этаже, и обзор был хороший. — Чего готовишь? — Бутерброды с сыром и яичницу. — Это хорошо, — улыбнулся Шиничиро, Ваке немножко как будто полегчало, хотя его уже начинали обуревать тревожные мысли о предстоящем кастинге. Они принялись завтракать и, включив телевизор на фоне, болтали. — Кстати, в пятницу Баджи приедет, — проговорил Шиничиро. — Баджи? — переспросил как-то глупо Вакаса, хотя все хорошо расслышал. В последний раз они расстались на плохой ноте. Баджи даже не посмотрел в его сторону и попрощался только с Сано. Вака, глядя на Шиничиро, часто задумывался: не замечает ли он, что Баджи вообще-то влюблен? Но отчего-то не решался спросить. Парни часто болтали на откровенные темы, еще бы, столько лет вместе — чего тут стесняться? — но почему-то именно этот вопрос не мог задать, он был каким-то… неудобным. — А остальные мелкие не приедут? — Не-а. Баджи хотел гитару купить, Майки какой-то злой. Баджи говорит, мол, у них там с Санзу какие-то проблемы. Поэтому и Санзу не поедет тоже. — Вот как. Он решил музыкантом заделаться? — Да! Я сам еще подробностей не знаю, но хочу поболтать об этом, когда встретимся, — закивал Шиничиро и улыбнулся. Что ж, Вакаса был, в общем-то, не против, чтобы Баджи наведался к ним. Хоть и настрой у мальчика враждебный, Имауши это мало заботило, как мало заботило и то, что он влюблен в Шиничиро. Мальчишку даже жалко, честно говоря. — Ну что, ты готов? — Не знаю. Думаю, меня за дверь снова выставят. Шиничиро помолчал. Подумав о чем-то своем, он покачал головой, а затем заявил: — А давай в храм сходим перед кастингом, — Вакаса взглянул на парня. — Ну, а что, время еще до часа есть, да? Успеем и в магазин сходить, как планировали, и до храма добраться. И там мы хорошенько пожелаем, чтобы тебе повезло. Вакаса долго думал, в чем же дело. Он знал, что природа красотой его не обделила, да и в целом, он фотогеничен. Имауши предполагал: когда-нибудь у него что-то все-таки получится, только нужно перетерпеть эту череду неудач. Дело не в везении, не в божьей справедливости, дело просто в том, что он чертов новичок. Ваке бесконечно хотелось перепрыгнуть этот период и вновь почувствовать себя таким уверенным, каким он чувствовал себя раньше. Но это было невозможно. Шин был рядом, он постоянно говорил: «Я с тобой» и даже переехал вместе с Вакой в Токио, хотя мог бы оставаться с родными и следить за домом. Шину было плевать на какое-то слово, именуемое «будущее», оно было эфемерным, пустым, Сано жил настоящим, он всегда так говорил. Общепринятые нормы его мало интересовали, разве что он чувствовал себя обязанным вырастить «своих детей». Он пытался научить их всему, что сам знал. Вака часто замечал в «его детях» привычки Шиничиро. Это забавляло. Парни замочили посуду, и Вака потащился в ванную заканчивать свои утренние процедуры: стоило бы расчесать и досушить волосы, так волны становились гораздо опрятней и менее хаотичней. Вака не раздумывал долго над одеждой, в этом не было нужды, так что напялил все самое светлое, хлопковое и открытое, чтобы пережить этот жаркий день. Шиничиро взял красный зонт, надел рюкзак и, закрыв дверь, они отправились блуждать по Токио в поисках дороги к храму. Конечно, изучили они в Токио далеко не все его закоулки, хотя часто приходили домой с отекшими, ноющими от усталости ногами. Шиничиро раскрыл зонт, заслоняя от солнечных лучей Вакасу и себя. Они часто гуляли вот так, под одним зонтом — в солнечную погоду, какая была сейчас, или в дождливую. — Ты нанес крем от загара? — спросил Шиничиро. Вака кивнул. Порой вот такие моменты заботы Шина о нем до сих пор вызывали у Вакасы какие-то странные чувства, он ощущал это как что-то приятное и никогда не пропускал мимо ушей, не получалось это воспринимать как должное. «Обо мне кто-то заботится. Это странно», — вот так он думал каждый раз. Достигнув небольшого храма, они убрали зонт в рюкзак и вымыли руки. Вакаса посмотрел на Шиничиро — парня сегодня посетило особенно хорошее настроение. А Имауши сегодня было странно. Он чувствовал, будто волнение поднимается и норовит вылиться, как из переполненного сосуда, и тогда… что тогда? Несмотря на то, что Вакаса внешне казался самостоятельным и уверенным в себе парнем, в новом городе он чувствовал себя скованно и часто думал, лучше бы так и остался жить в их маленьком поселке. Да и потащил с собой Шиничиро, получается. Смотря на Сано, который всегда одаривал его добродушной улыбкой, Вакаса часто думал: я тоже должен быть таким. Я недостоин быть его другом. Я недостоин делить с ним одну кровать. К Шиничиро всегда невероятно тянуло. Уголки губ дрогнули в улыбке, когда Шин посмотрел на Ваку, обернувшись. Что ж, стоит загадать желание. Вакаса написал на дощечке свое желание — конечно, оно касалось удачи в работе. Заинтересовавшись, он подглядел, какое прошение пишет на эма Шин. Увиденное Имауши поразило. — Ты мог бы и себе что-то пожелать. — Тебе сейчас нужней удача, чем мне, согласен? — проговорил он и продолжил писать на дощечке желание, посвященное парню. Вака вдруг вспомнил Баджи: чем-то они, кажется, между собой похожи. Должно быть, мальчик тоже желает находиться рядом с таким надежным человеком. Они помолились. Волнение совсем не утихло, когда парни покинули храм, и превращалось в раздражение, но Вакаса старался игнорировать это чувство. Прежде чем отправиться на кастинг, они зашли в магазин за продуктами, как планировали еще вчера. Вакасе нравилось подобное времяпрепровождение, будто бы они… семья. Нет, нет, нет! Они еще не семья и, наверное, никогда ею не станут, Вакаса чувствовал это глубоко внутри себя, он ощущал, что когда-то обязательно придет конец. Просто сейчас такой период, когда они вместе, завтра он может закончиться. — Захвати еще пару жвачек, — проговорил Вакаса, когда его руки уже были заняты пакетами на кассе. Шин кивнул и зачерпнул из пластмассового контейнера, стоящего рядом с кассой, жвачки, то были «Love is…». Уже выйдя из магазина и направляясь в сторону метро, чтобы доехать до студии, Вака вдруг вспомнил про них. — А где жвачки? Шин достал из кармана одну, Вакаса развернул жвачку в синей упаковке. Стало кисло-сладко, приятно, но сводило скулы, Вакаса прочитал послание на вкладыше. Там было написано: «Любовь — это стать для кого-то именно тем человеком». Шиничиро шел рядом, все еще придерживая зонт над ними, чтобы защититься от палящего июльского солнца. Вакаса подумал, «именно те» ли они люди друг для друга. Наверное, если он сомневается, ответ все-таки отрицательный. Вакаса вдруг спонтанно подумал сказать что-нибудь Шиничиро… что-нибудь такое милое. Так бывает, когда понимаешь, что долго не говорил своему человеку приятные слова и не напоминал в очередной раз, что ты рад с ним быть. Имауши тяжело порой произносить такое вслух. Ну, не то чтобы он стеснялся, просто его как будто не научили посвящать искренние слова любви и в целом — выражать любовь открыто. — Я рад, что мы… — Имауши замялся, слова не выходили из его горла. Но Шиничиро повернул голову в сторону парня, ожидая дослушать, — ну, вместе. Что ты рядом со мной. Вакаса поджал губы. Он ожидал, что Шин скажет что-то вроде: «Чего это ты вдруг?», но Шиничиро сначала оглянулся по сторонам — впереди шли люди, позади же их не было, так что Сано, наклонив зонт в сторону, быстро чмокнул его в губы. Имауши стало жарко, и что-то внутри будто упало, это было так внезапно. Шин улыбнулся, и Вака улыбнулся в ответ. Почему же он все еще сомневался.

***

Баджи и Санзу лежали на полу в доме семьи Сано. Вечером жара не спала до конца, и самым прохладным местом был именно пол, оттого они постелили одеяло и валялись уже полчаса. Майки же спал на футоне в другой комнате, он отвоевал себе вентилятор, второй же вентилятор дедушка поместил в своей комнате. Майки засыпал, бывало, слишком рано, прямо как его дед, а бывало, не спал всю ночь и мучал кого-нибудь звонками и переписками, лишь бы скрасить скуку. Жара сильно его утомляла, так что Манджиро дремал уже второй час, а Баджи и Санзу, которые сегодня решили ночевать в доме по просьбе самого Майки, наоборот, заснуть не могли. Конец июля был невероятно жарким, мальчики то и дело поливали друг другу головы ледяной водой из садового шланга, питались фруктовым льдом и арбузами, изредка все-таки под уговорами деда или мамы Кейске вспоминая о нормальной еде. Санзу листал тетрадку Баджи, он уже несколько раз прочитал его стихи, но отчего-то молчал. Баджи уже начинал нервничать и раздражаться, хотя Санзу он никогда не боялся показывать что-то такое… сокровенное. Майки, бывало, подшучивал над какими-то откровениями, Хару же, если не говорил что-то, то просто одобряюще кивал. Он вчитывался в одни и те же строки на японском. С английским у него было все плохо. — Ну все, отдавай, — шикнул Баджи и потянулся к Санзу, который лежал рядом на спине и, выставив руки вперед, все еще листал тетрадь. Хару отмахнулся и отвернулся от него, забирая тетрадь себе. — Да погоди ты, не психуй, — Хару отпихнул друга, продолжая вчитываться в строчки снова и снова. — А мне нравится. Ты еще кому-то показывал? — Только Чифую и Казуторе. Им тоже понравилось, — неуверенно сказал Баджи. Когда он говорил о своем творчестве, это вводило в краску, мальчику хотелось спрятаться. — Все, отдавай уже. — Да-а, складно звучит, — он еще раз задумчиво прошелся по строчкам. — Скучаешь, да? — Отстань от меня, чего ты в душу лезешь? — Просто… ну, знаешь, мне интересно. И строчки близки. Глядя на Санзу, порой создавалось ощущение, будто бы он с каждым днем истощается. То ли так действовали на него таблетки, то ли сжирала эта постоянная тоска и обида. С Майки у них было все сложно, настолько сложно, что Баджи уже перестал вникать. Да и Санзу не мог объяснить все происходящее, а может, сжирала его не тоска, а сам Майки? Манджиро тем временем спокойно спал в другой комнате, и кто знает, что у него на душе, а может быть, и нет ничего, может, ему просто скучно, и он делает из Хару бездушную тряпичную куклу. У Баджи создавалось такое впечатление. Будто бы он вытягивает из Санзу его силы, его душу, и ничего не останется вскоре, совсем ничего. — А ты пишешь что-нибудь? — поглядел на него Баджи, Санзу вроде бы не смутился, только отвел взгляд. — Ну, да. Иногда. Хочешь почитать? Только мой дневник дома. — Хочу, завтра к тебе зайдем. Губы Санзу дрогнули в улыбке. Раньше Баджи было как-то некомфортно от улыбки Хару, даже немного страшно. Баджи каждый раз вспоминал, что не смог тогда оттащить Майки. С того момента много воды утекло, и они продолжали дружить, но Кейске было невдомек, почему Санзу простил Майки, и почему он все еще влюблен. — Слушай, а давай свою группу создадим? И будем музыку играть. Баджи, недолго думая, кивнул: — Давай. А кто еще в группе будет? Двоих мало. — Придумаем. — Так на аппаратуру денег надо, откуда они у нас будут? — Придумаем. — Когда придумаем-то, завтра, что ли? — хмыкнул Баджи. Но Хару ничего не ответил, только показал ему язык, мол, ты какой-то вредный, отстань от меня. Баджи ударил его подушкой по груди, но Хару атаковал в ответ и прямо по лицу. Они решили, что стоит все-таки быть потише, иначе дед Сано придет и отругает их. — Я спать пойду к Майки, ладно? — тихо проговорил Хару и привстал. — А что у вас с ним сейчас? Хару как будто не хотел говорить, и вопрос этот его расстроил. — Иногда он меня трогает. Но когда сам захочет, — Хару отвернулся. — Ну все, я пошел. Он прокрался в комнату Майки, Баджи же остался лежать в гостиной. Футон было лень расстилать, и он перелез на диван, утягивая за собой одеяло, но укрываться не стал, было все еще слишком жарко. Харучие лег рядом с Майки. Одеяло Манджиро откинул назад, развалившись звездой, так что Хару вообще убрал одеяло, в такую жаркую ночь оно едва ли понадобится. Майки не заметил шорохи, которые издавал Хару, и крепко спал. Санзу лежал рядом, положив голову на руку Майки, и долго не мог заснуть. В последнее время участилась бессонница, и он часто, как и Баджи, сидел за тетрадкой, писал стихи и строчки, которые приходили в голову, слушал музыку. У них с Кейске был одинаковый музыкальный вкус, а если быть точнее, то вообще всему виной Шиничиро. Санзу хотел, чтобы у них с Майки было не так, как сейчас. По-другому. Обоюдно. Майки отталкивал Хару, когда Хару хотелось тепла, но целовал его, когда вздумается. Эти поцелуи всегда были такие горькие — не по вкусу, а по ощущениям. Иногда Майки был слишком холодным с ним. Поэтому Хару предпочитал сдерживать себя несмотря на то, что порой сходил с ума от нахлынувшей нежности. Баджи закрыл глаза. Накатывал сон, и где-то между сном и реальностью он думал вновь, что тоска его, вопреки прогнозам друзей, не утихает.