Реквием

      Проснувшись, Зонтик первым делом идёт в душ.       Горячая вода стекает с ключиц и плеч до плитки. Парень щурится, и по привычке, пусть медленно, вяло, намыливает всё тело, от шеи до стоп, пару раз сильно жмурится, чтобы в конец проснуться: тело его в душевой кабинке, а мозг всё лежит в мягкой, нагретой постели и мирно дремлет.       Пропустив воду сначала через волосы, смыв шампунь, хотя это было скорее перемешанным с травами хозяйственным мылом, Зонт замирает, чувствуя, как пена сама сходит с него. Наконец в проснувшемся разуме всплывают вчерашние события.       Алебард наказал ему сегодня сидеть дома — Зонт и не собирался куда-то идти, устав от насыщенного на социальный контакт дня, но сам факт такой установки заметно напрягал. Конечно, он доверял своему Первому Министру в полной мере, и думал, что тот точно знает, как будет лучше, однако вслед за мыслями об этом вдруг всплыли воспоминания более чем недельной давности. О Щите.       За прошедшие дни их встреча уже успела позабыться, и от этого Зонтику становилось не по себе. Всё остальное время народ вёл себя мирно, дружелюбно к нему, и каждый занимался собственными заботами. Казалось, никому из жителей не было дела до того, как под очередным разрушенным зданием выстраивается новое пристанище оппозиционеров, лелеющих надежды на свержение Алебарда со своего поста.       Пугало то, что не было дела и Зонтику. Он оправдывал себя тем, что, конечно, волнуется о благополучии обоих сторон, о последствиях этих протестов, но на следующий же день после облавы беспокойство внутри незаметно замялось. Вспоминая об этом в неприятном разговоре на кладбище, он упомянул Баклера и Щита — никак не причины возникновения такого объединения, не возможность дальнейших мятежей, включающих в себя разбои и здоровый скачок преступности.       Зонт говорил своими чувствами. Жалостью к уже ушедшим, которых больше не вернуть. Недопониманием, разочарованным и тоскливым, в отношении Алебарда: уже перед сном того дня он понял, что неосознанно обвинял его, давил, пытаясь разбудить совесть. Вот только от раскаяния Алебарда никто бы не восстал из мёртвых, да и сам он прекрасно понимал, что порой делает аморальные, непростительные вещи. И иногда даже не по вынужденной мере.       Корит ли он себя за это? Перестанет ли он действовать так «радикально»? Действительно ли ему может быть кого-то жалко? Зонтик, наверное, никогда не узнает: несмотря на всю верность, болтать Алебард не любил, и раскрывался даже ему крайне неохотно, чего уж говорить о каких-то личностных переживаниях. Залезть в голову к такому человеку было невозможно. Зонт для себя решает, что Алебарду всё же жаль, просто он такое не показывает, и старается больше не ломать над этим мозг.       Опомнившись, парень топчется на мокром полу, оборачиваясь к душу спиной, и мягко потирает покрасневшую от беспрерывного напора горячей воды кожу. Та, конечно, не болит, а нарастающее в груди тепло успокаивает, но ощущения всё равно не из приятных. Поворачивая кран, Зонт спешит к ванному полотенцу, тут же оборачивая в него всё тело.       Из ванной комнаты он выходит практически сухим, тщательно вытерев тело и взъерошив влажные волосы, уже в нижнем белье. Натягивает первую попавшуюся в сундуке одежду — свою карточную форму — и опускается на кровать, поджав под себя ноги. Тяжело вздохнув, он падает спиной на одеяло, повернув голову к окну.       Было облачно, но не пасмурно — размашистые перистые облака, плывущие чуть ли не под солнцем, легко пропускали через себя его свет. В самом разгаре была городская жизнь, кипевшая у соседних домов громко и весело. Зонтик навострил уши, пытаясь распознать каждый звук: радостные визги детей, бежавших вместе с друзьями, видимо, в школу, топорные разговоры и хриплый смех работяг над злободневными шутками, разнобойное пение птиц и изредка скрипевшие створки в деревянных окнах.       Зонтик, конечно, не видел ничего из перечисленного, но мозг будто автоматически додумывал этим звукам свои причины, рисуя живописные, насыщенные картины в голове. Погода была не просто хорошая, отличная! От того было ещё обидней. Он медленно встаёт, а после склоняется на подоконнике, выглядывая из окна. Детей во дворах не было видно, впрочем, как и их птиц, а вот рабочие всё слонялись из стороны в сторону.       Лениво опуская голову, Зонт начал разглядывать дома, вычурные карнизы, и бегающих внизу, словно муравьёв, людей. Деревьев в центре не увидеть, да и этаж не слишком высокий, а жаль — среди каменных стен и плиток зелёной живности так не хватало, причём, не только из-за эстетического удовольствия.       Наперекор идущей в сторону собора компании знакомый силуэт движется в совершенно противоположное направление. Медленно, обходя каждого прихожанина, еле удерживая в тонких руках… холсты!       Зонтик даже вспрыгнул, переваливаясь через окно, забыв про то, что без проблем может вывалиться — как давно он её не видел! Прошёл, конечно, не месяц, как в прошлый раз, и всё же… Она выглядела так же, как и в первую их встречу, пусть немного растерянно, неуверенно, зато накидка под беретом, когда-то скрывающая короткие волосы, исчезла. Разглядеть лицо не получалось, но как хотелось!       Он бросается к сундуку, доставая носки, куртку, лежащую возле него обувь, втискивается почти мгновенно и спешит к выходу, а потом останавливается, застыв в паре сантиметрах от дверной ручки.       Алебард… Выходить из дома было нельзя.       Ну, как нельзя? Технически можно — кто ж его остановит — но обещание предавать не хотелось. И своего верного помощника тоже.       Зонтик аккуратно подходит к окну, ищет глазами художницу. Та всё ещё идёт, удерживая в руках все принадлежности, оглядываясь по сторонам. Холсты, однако, были пустыми, белоснежными, значит, будет рисовать…       В растерянности парень не сводит с неё глаз. Хотелось примчаться к ней, чтобы увидеть, перекинуться парой слов, и, главное, поглядеть на новые картины. Учитывая все обстоятельства, скорее всего Мантия пойдёт рисовать, и не однотипную статую, а то, что так однажды впечатлило Зонтика, она снова возьмётся за абстрактные, оригинальные идеи и образы, вновь раскроет все свои замыслы в новых картинах! Наверное…       Впрочем, ничего ужасного не произойдёт, если он выскочит из замка всего на пару минут?       Зонт, влезая в рукава своей куртки, мчался по лестнице вниз, на улицу. Он бежит по уже высохшему тротуару в ту сторону, где проходила Мантия, в попытках не потеряться среди прохожих, а её, однако, нигде не видно. Он заходит точно в то место, где художница и была, и оглядывается в разные стороны: нигде даже макушка не выглядывает.       Однако вдали блеснул знакомый головной убор. Ну точно она! И Зонт оказался прав, когда подбежал чуть ближе и разглядел её со спины. Та оторвалась от людей и шла в одиночку, проходя через ряд арок, соединяющих переулки стройных домов одной улицы. Парень поспешил к ней, и уже на границе тех арок его чуть не сбивают: двое парней в униформе проносятся, нет, буквально пролетают перед ним, мимолётно задев.       Никаких извинений не последовало. Зонт опешил, но быстро опомнился, и перед тем, как подбежать к Мантии, одним глазком осмотрел переулок. Туда вбежали два стражника, их форма Чёрных Папах быстро узналась, а впереди бежавший тащил за собой бесформенный чёрный свёрток, что по размерам был вдвое меньше него, впрочем, судя по его же усилиям, ещё и неимоверно тяжёлым.       Они быстро скрываются, не обратив на себя никакого внимания со стороны людей: прохожие идут поодаль него, обходя застывшего на месте Зонтика. А он всё смотрит в уже опустевший проход, совсем позабыв про Мантию, и оцепенел.       Ему показалось. Точно показалось. Остальные тоже ничего не заметили, и, наверное, это действительно ему почудилось. Не может же быть, что под чёрной тканью выглядывала… Нет, ему точно показалось. Ничего подобного там оказаться просто не могло!       Однако кипящее беспокойство внутри с каждой миллисекундой бурлило всё ярче — стражи давно скрылись, Мантия оторвалась и от него, на миг скользнувший силуэт чьей-то конечности все стоял перед глазами, а Зонт не мог пошевелиться, совсем не зная, что делать.       Он переводит взгляд на девушку, ушедшую от него уже на десяток метров, но идёт в переулок. Всё же, эти Чёрные Папахи подчиняются законам, и, не много не мало, его представляют. Зонтику точно показалось, но так, на всякий случай, он решает перестраховаться: если Пасгарду нечего скрывать, то он и не станет.       Зонт выходит к просторной дороге, но улавливает силуэт убегающих только мельком, и ему приходится заметно ускорить шаг.       Бежать ему не стоило — он понял это довольно быстро, когда уставшие лёгкие, пусть и привыкшие к нагрузкам, неприятно загудели от непрерывного бега, сбивая дыхание. Толковых причин гнаться не было, зато причин развернуться и уйти в замок навалом, однако их перекрывало непонятное, но трепещущее чувство, подгоняющего Зонтика со спины и не дававшее ему даже на секунду продохнуть, осмыслить происходящее.       Он проносится к ступеням, спускающимися на уровень ниже, но не идёт по ним, а шагает ходуном на широких каменных перилах, что бы ловко спрыгнуть на рабочий склад, после и заострённую вершину крыши, ловко подтянувшись. Когда он замечает уже известные фигуры, вдруг забежавшие в, казалось бы, обычную домашнюю кладовку, то сперва оглядывает ближайшие здания и после бросается вслед, к главному штабу Чёрных Папах.       Когда Зонтик наконец приходит в себя, возвращаться обратно уже поздно: вокруг были только ровные, пусть и с явными неестественными царапинами, стены из тёмного кирпича, железные двери и длинные, ветвистые коридоры. Он проник в самую глубь штаба, к допросным комнатам. Только тогда заныли колени, стопы, отбитые пальцы от неудачных падений и трюков, всё тело прогнулось в одышке, которую Зонт всеми способами пытался скрыть: лишнее внимание ему ни к чему.       Падения в погоне, прыжки и бег стали мутными, почти непроглядными воспоминаниями, и Зонт не мог точно вспомнить, как он здесь оказался. Будто его разум отключился насовсем, и только тело по инерции продолжало бежать под напором бурлящего адреналина.       «Чёрт возьми…» Думает про себя Зонт, сжимая щёки тонкими пальцами, когда в боку на секунду прорезается ноющая боль. Наверное, ему всё же стоило быть осторожней на неровных крышах.       «Лишь бы не нашли».       На размышления не оставалось ни сил, ни времени, ни желания: парень прилипает к двери, становясь на цыпочки, и аккуратно опирается руками на холодную гладь. В толстом, но мелком окошке видно немного, а звукоизоляция такая крепкая, что из допросной камеры не слышно даже возмущений Пасгарда, но Зонт всё равно старается разглядеть каждую деталь.       Незнакомый ему стражник, тяжело дыша, медленно сползает на колени рядом с сидящим человеком на стуле, прикрытым тонким слоем ткани. — Кажется… Это делается не так. — С придыханием начинает он. — Да какая разница? — Раздражённо отвечает Пасгард. — Алебард сказал притащить Щита сюда. Мы притащили. — Ты случайно вырубил его дубинкой, а потом пронёсся с телом по всей Зонтопии средь бела дня. Не думаю, что это можно считать… «скрытным и не привлекающим внимания» способом. Уверен, что нас не заметили?       Пасгард рвано вздыхает, прежде чем ответить, и тон его заметно смягчается. — У нас не было возможности поступить по-другому, ты же видел… — Знаю, знаю. Я тебя не виню. Хотя, честно, не ожидал, что ты такого громилу вообще сможешь поднять. — Парень, шатаясь, встаёт и сдирает чёрную ткань с Щита. Увиденная ранее рука, окровавленная и в ссадинах, показалось первой, и Зонт, не слышавший разговор, слабо дёрнулся: точно та, что он увидел в переулке! — Выглядишь, как дохлик. Извини за прямоту.       Он мельком проверяет пульс, а после запрокидывает руки Щита за спинку стула, крепко сковывает их наручниками. — Пошли, пожалуйста, Алебарда. А я тут отсижусь… — Продолжает Пасгард. Его напарник в ответ молчит, лишь кивает, направляясь к железной двери из камеры. Зонт тут же занервничал, не зная, куда себя деть — забегать в другие помещения слишком опасно, а в этом пустом коридоре на ближайший десяток метров нет ничего, кроме редких фотографий на стенах. Он отпрыгивает в сторону, прилегая спиной к кирпичам, и тяжёлая дверь, открывшаяся с другой стороны, лишь немного задевает его плечо.       Парень уходит, а дверь закрывают изнутри. Зонт, оцепеневший и весь сжавшийся, смотрел стражнику вслед, затаив дыхание, но тот успевает лишь протереть напряжённые плечи и скрыться на повороте. Он выжидает ещё несколько секунд, прислушиваясь к каждому шороху, и вновь прилегает к окошку: Пасгард, держа в руках бутыль спирта, мучил едким запахом Щита, пытаясь привести его в чувства.       Через силу нашатыря и пары пощёчин он скоро приходит в себя. Ему понадобилась лишняя минута, чтобы осознать происходящее, и тотчас его мутный взгляд и вялые движения сменяются диким, гневным оскалом. Пасгард, уже успокоившийся и расслабившийся после погони, только сильнее раздражал Щита.       Он выдвигает тонкий ящик под столом, достаёт досье на задержанного и раскладывает его перед собой. — Пытать собираешься, мразота? — Рычит Щит со стороны. — Перед тобой распинаться не собираюсь. — Скоро подойдёт Алебард. Он вызвался провести допрос сам. — Тогда ты что здесь делаешь? Всё ещё на побегушках у этого подонка, а?       Пасгард тяжко вздыхает, сжимая в руках бумагу, на что Щит лишь недовольно хмурится, фыркает. — Светлейшество придёт через несколько минут. Вы можете вместо оскорблений продумать и что-то поважнее… В вашей-то ситуации. — Светлейшество, ах! Да этот старый мудила даже обращения «вы» не достоин!       Пасгард молча садится перед Щитом, пододвинув металлический стул и досье, и через пару секунд прямо в лицо ему прилетает смачный плевок. Он морщится, быстро смахивая его с щеки, и лихорадочно трясёт намокшие пальцы, пока задержанный самодовольно, но сдержанно смеётся.       — Методы такого уровня на меня не действуют. Ты должен прекрасно знать, что моего статуса достаточно, чтобы тебя успокоить, если то потребуется. Ты знаешь, каким именно способом. Не вынуждай меня. — О, снова вырубишь? Как страшно! Больше ваша шайка, походу, ни на что не способна. Не удивительно, что Алебард ещё неделю назад хотел тебя выгнать.       Пасгард рвано вздыхает, на секунду задержав руку на листках бумаги — этого достаточно, чтобы выдать себя Щиту. — Я провалил приказ, выговора было не избежать. Алебард грозился увольнением только для того, чтобы я стал более ответственным. — Как будто ты облажался лишь в тот раз. Или что? Этому Алебарду твои проступки та-а-ак безразличны, и ты такой незаменимый специалист, что он сорвал тебя на пересмотре дела и прилюдно выругал за все выходки, которых, кстати, за всего-то месяц работы нашлось немало? Как тебе пришло в голову пить на рабочем месте, а, Пасгард?       — С тех пор я не пью! Ни дома, ни на работе, ни на выходных, тем более при исполнении! — Начинает оправдываться суперинтендант. Он чуть не встал со стула, пытаясь защитить своё имя, но вовремя усмирил пыл. — Верю, конечно, вот только верит ли Алебард? Не пойму, за какие заслуги ты всё ещё торчишь у него… — Я хорошо себя показал в других экстренных ситуациях, и, даже если оплошаю, меня так просто не уволят. Сейчас немного таких же образованных, наученных в логике и стратегиях людей… — Но ведь я — твой последний шанс остаться на рабочем месте. Тебе уже подыскали подходящую замену, разве нет?       Пасгард, замолкнув, сжал в руке обложку с досье. Он смотрел на Щита и не знал, что сказать. — В прошлый раз ты позволил себе растеряться, дать слабину, из-за чего прогнулся весь отряд. Да, Алебард тот ещё самовлюблённый подонок, но как раз поэтому с вами, отродьями, он церемониться не станет, дело ведь об его благополучии. Сделаешь свою работу достойно хотя бы в этот раз и останешься на своём посту, а если нет…       — Не заговаривай мне зубы! Не сдержавшись, Пасгард встаёт со стула и нагибается к Щиту — он, в свою очередь, всё же скрыл злорадную ухмылку за устоявшимся выражением чистого гнева. — Только ты не справишься со мной, в третий раз оплошаешь, и полетишь на помойку, верно? Какой ты мастер своего дела, раз всего за месяц успел выйти на грань увольнения! Даже не надейся на его жалость, выпнет тебя этот подонок и даже не вспомнит.       Только суперинтендант хватается за его плечи, открывает рот, готовясь к гневной тираде, как Щит, всё также непоколебимо смотря ему точно в глаза, выворачивает себе одну из рук и набрасывается вперёд. Левой рукой он бить теперь не может, но правой, с ещё висевшей металлической оправой наручников, более чем.       Пасгард не успевает вздохнуть, как по носу проходит кулак, и от склонившегося на него чужого тела он падает на пол, сбив под собой стул. Пытается отползти, не в силах дать сдачи — при себе оружия не было — но Щит крепко держит его под собой, словно обезумев, продолжая бить. Ему не были страшны ни последствия, ни размазанная по суставам кровь, и не мешала даже боль в самостоятельно вывернутом запястье, пусть та и разнылась от съехавшей с места кости.       — Вы, подонки… В ответ суперинтендант, сначала пытавшийся оттянуть задержанного за лохмотья у рубашки, закрыл лицо руками, однако Щит резво встал и замахнулся стулом на блок, наступая ногами на живот и тазовые кости: а ведь Пасгард даже не знал, за какие грехи.       Щит выпускал гнев, на самом деле, не за проступки Пасгарда вовсе. Он был неимоверно зол на всю свою жизнь и то, как «стражи морали и нравственности» успели её испортить, и потому бил отчаянно, напролом, найдя в первом попавшемся воплощение всех его врагов — и Алебарда, и убивших Баклера участников отряда, да всех, кто, по его мнению, был соучастником в разрушении мирной Зонтопии. И жалеть он никого, даже невиновных людей, не собирался.       — Прекрати! В пустой камере проносится громкий скрежет металлической двери. Пасгард в спешке отползает к выходу, смахивая уже затёкшую на зубы кровь с носа рукой, встаёт на ноги, а Зонт бросается к Щиту, грубо оттягивая его за шиворот. В отместку ему ударяют локтём в живот — Зонт горбится от боли, но сдачи не даёт, лишь огибает руками чужую шею, одновременно обнимая и принуждая сдаться, однако Щит всё бодается в его хватке, словно разъярённый бык, пыхтит и сопротивляется.       — Хватит, пожалуйста! — Взрыдается дрожащий голос парня. Щит, взглянув в заплаканные глаза ворвавшегося, теряет дар речи: сжатые в кулаки руки слабеют, а сам он покорно опускается на колени, ошарашенно смотря на не менее растерянного Зонтика, которому вслед за ним пришлось сесть. Парень смотрит то на Пасгарда, уже вставшего в полный рост, пусть и всё ещё оцепеневшего, не знающего, что делать, то на Щита, мягко прижимая его спиной к своей груди.       Суперитендант, шатаясь, прислоняется к стене и неровными шагами отходит к проёму с уже открытой нараспашку дверью.       — Пасгард! Грозный возглас Алебарда проносится по коридору. Он ускоряет шаг, тяжёлые каблуки приближаются к троим заметно быстрее, и вместе с ним врозь идёт отошедший ранее страж. — Что здесь происходит?! Пасгард берётся за ручку, оглядываясь на сидевших у пола парней, но всё равно решает обратиться к Алебарду. — Ваше светлейшество! Прошу прощения…       Пасгард тут же меняется в лице: вместо ужаса и страха в глазах читается лишь сожаление, стыд, и, несмотря на всю агонию, растекающуюся по телу от сдавленного ногой живота до висков и коленей, он низко кланяется подходящему Алебарду. Тот, однако, отталкивает его в сторону от камеры и сам встаёт у прохода, закрывая спиной двух стражей.       Он встречается взглядом с Щитом, но впадает в ступор только при виде Зонтика. А Зонт, в свою очередь, склоняется вперёд, усиливая обнимающую хватку, и жалостливо, виновато смотрит на Первого Министра, не проронив ни слова, но всё же давая понять, на чьей он стороне. Чёрные папахи, столпившиеся у порога, с любопытством заглядывали внутрь, пусть и подойти ближе не решались.       Алебард молча рассматривает севших на пол парней. Холодно, схмурив брови в явно недоброжелательно-озлобленном выражении, так же грозно и свысока, хотя сейчас это было обоснованно. И всё же Зонтику с каждой секундой становилось всё неуютней. Алебард смотрел подобным образом на своих провинившихся подчинённых, на остальных Министров, заключённых и арестантов, и какая бы кислая мина от «рождения» у того не была, всё же Зонт, имея на руках достойные примеры для сравнения, понял — на него верный помощник смотрел по другому. Для остальных, может, подобные мелкие изменения были незаметны, но для него… имели большой вес.       — Алебард… — Опасливо начинает Зонтик. Тот в лице не меняется, погрузившись в молчаливые раздумья, и от неловкой, мрачной паузы, парень ослабляет хватку, выпрямившись в спине и отпрянув от сидящего впереди. — Щит на тебе. — Вдруг заявляет Алебард, после чего спешно удаляется из комнаты, растолкав Чёрных Папах рядом и захлопнув железную дверь.       Зонт не слышит, как Первый Министр, взяв Пасгарда за шиворот, уводит его в сторону, тихо, но очень сурово отчитывает его, а соучастник плетётся за теми сзади; и Щит смотрит на него недоверчиво, сомневаясь в каждой теории и мысли, всплывающей в его голове. Парень встаёт с пола, помогая встать и тому, крепко хватаясь за висевшую в петле наручников руку.       — Так вы?.. — Щит, — Перебивает его Зонтик. — Я, я понимаю, сейчас всё выглядит очень странно, у тебя ко мне много вопросов, да, очевидно… Но… Давай мы просто обсудим всё это в другом месте? Он отходит в сторону двери, примыкает к ручке ладонью, а Щит остаётся позади него, в другом конце комнаты. — Я отведу тебя в замок. А там, обещаю, отвечу на всё, что ты спросишь!       Зонт протягивает ему руку, так и не открыв тяжёлую железную дверь. И Щит, осторожно и опасливо, подходит и берёт её в ответ — как только пятипалая ладонь нежно сжимается, в голове будто щёлкает переключатель. И всё встаёт на свои места.