Реквием

      Когда тяжёлые двери замка захлопываются, в помещении настаёт тишина. Он аккуратно расстёгивает пуговицы на измятой куртке и снимает её, представ перед Щитом в своём карточном одеянии.       Щиту довелось видеть Зонтика лишь однажды — в первый миг своей жизни, так мимолётно, кажется, всего на секунду. Но сейчас этот ценный миг был лишь размытым, туманным воспоминанием. Щит плохо помнил черты лица, эмоцию, цвет одежды, и всё, что было ниже плеч, стало слепым пятном, слившимся воедино. Забылся даже голос, что слышался из отстроенной кирпичной будки через громкоговоритель, когда на небе не было ни солнца, ни луны, ни облаков.       Как быстро Зонтик ему показался, так он быстро и исчез. Бесследно, словно фантом или рассеявшийся дым. Щит, каким бы многословным и уверенным он не был на людях, глубоко внутри сомневался: был ли этот «Зонтик» в принципе?       И всё же сейчас стало ясно.       И тогда, и сейчас, Зонтик есть.       Сам он, смущаясь, заворачивает куртку на рукав и уводит взгляд в сторону, не желая смотреть на Щита. И эта же рубашка, жилетка, завязанная на поясе тонкой лентой, округлый воротник, длинные, ниже щиколоток, брюки. Только берета не хватало — его присутствие внезапно всплыло в ранее помутнённом воспоминании.       — Зонтик? — Выдавливает из себя Щит. А парень мнётся, сжимая в руках одеяние, чувствует, как тот смотрит на него, ни на секунду не переводя взгляд, и ждёт. Хоть слова. Чего-то, лишь бы услышать, вспомнить родной голос. — …Да. И тяжёлый, прерывистый от волнения вздох. — Прости, Щит, я, я знаю, что виноват, и…       Зонтик еле держит себя на ногах, когда на него, навалившись всем телом, запрыгивает Щит. Запрыгнул — мало сказано; он налетел, чуть не свалив с ног расслабившегося парня, и сжал в объятиях так крепко, что, кажется, внутри него даже что-то хрустнуло. Одна рука крепко сжимает воротник Зонтика, а вторая свисает с плеча, и Щит, лишь всхлипнув, прижимается к ошарашенному правителю. Он не плачет и не кричит, на лице его читается тоска и счастье одновременно, на что Зонтик, застыв в недоумении, не знал, как реагировать.       — Щит, ты чего? — Голос задрожал от неожиданности, но Зонт всё равно приобнимает парня за руки, в волнении сводя брови. — Я думал, вы мертвы! — Сорвался он. Налитые глаза сверкали от слёз, но через силу Щит улыбался. — И я больше не увижу вас, никогда! Да я же… Да я же всю жизнь ждал вас, так надеялся…       Он тут же слабеет, опуская голову на чужую шею: Зонтику ничего не остаётся, кроме как склонить к нему и свою. — И в тот кризис, устроенным Алебардом, и когда он же начал эту… переформировку. С Чёрными Папахами которая. Сволочи, всю Зонтопию ободрать успели! Честно, не знал, что без вас делать, в какой-то момент даже подумал, что мне лишь почудилось, но вот, вы здесь. Со мной. — Щит сжимает его воротник покрепче. — Где же вы были?       Уголки губ тут же опускаются вниз: вопрос, вроде, самый обычный и банальный, но было сложно выдавить хоть слово в ответ. — Здесь. В замке. — Вас держал Алебард? Этот!.. — Нет-нет! Я сам решил осесть там и общаться через посредников. Ох, ладно. Посредника. — Почему вы не выходили на связь лично? Люди первого поколения так хотели бы увидеть вас, а не этот трёхглазый миф, что Алебард вбил новому! Оно ведь либо свято верит и поклоняется этим статуям, либо вовсе отрицает ваше существование!       — Э-это по личным причинам, — Продолжил оправдания Зонтик. За долгое время его голос впервые, дрогнув, позволил заикнуться. — Думаю, мне стоит начать объяснять всё с самого начала. Ты же помнишь то время, когда я только создал тебя? Ты ещё был совсем маленьким, когда начал со своими братьями и сёстрами отстраивать Зонтопию, а я озвучивал приказы, не выходя из такой маленькой отстроенной башенки, похожей на алтарь, через громкоговорители. Сырьё и материалы я тоже выдавал не из рук в руки. Знаю же, что помнишь.       — Простите, создал? — Щит скривился в лице, пытаясь осмыслить эти слова, и отшатнулся назад, отпустив Зонтика. — Нет, я знал, что не мог появиться просто так, но… Постойте… — Такое сложно объяснить в двух словах. Но если совсем кратко, то я тебя даже не из воздуха создал, а обменял щит на тебя. Поэтому тебя так и зовут — Щит. Алебард тоже создан мною, но немного позже, мы ещё это обсудим! Потом.       Зонт берёт руки Щита в свои: он ловко выскальзывает вывернутым запястьем из несильной хватки, но всё равно послушно бредёт по длинным коридорам вглубь замка вслед за ним. — По хронологии у нас уже начался кризис. Тогда действовала телеграфная система с кодом Морзе, и, соответственно, был телеграфист, передающий жалобы народа мне. Однако он устроил сговор с теми пятью Министрами и перестал доставлять мне проблемы, только что-то отстранённое, поэтому я, всё ещё сидя вдали от народа, не мог их решить. Когда правда вскрылась, я и создал Алебарда, чтобы он разрешил с ними вопрос и стал моим единственным посредником, с которым я контактирую лично.       Щит заходит в покои Зонтика первым: удивляется простоте и примитивности интерьера в и так очень компактной комнате, где не было ни стола, ни стульев, ни шкафа, только кровать да тумбочка за стеной, ведущей в ванную комнату. Он садится на край кровати, ожидая, пока Зонт продолжит свой рассказ. — Алебард правда постарался на славу. Я знаю, ты его не любишь, и я не заставляю, но в те времена… Представить сложно, скольким он меня выручил. Можно сказать, что я передал правление ему, и он с ним справился отлично, уже в первый месяц выстроив инфраструктуру в центральных районах, прогресс пошёл так стремительно… После заговора меня как скосило, я, честно, следил за всем этим правлением издалека, с этих пор Зонтопия сильно преобразилась. Я совру, если скажу, что это моя заслуга.       Зонтик по-грустному улыбается. Мягко, не слишком приметно, и всё же через силу он держал уголки губ повыше.       — Поначалу я с ним советовался, обговаривал каждый указ, а потом как-то перестал. Дал ему полную свободу. Все дальнейшие решения проходили без меня: я не спрашивал, а он не говорил. И в прошедший месяц я, из-за некоторых неприятных обстоятельств, не мог контролировать ни его, ни Зонтопию. Это не из-за Алебарда, если ты хочешь спросить, вовсе нет, проблема была с моей стороны, я просто недоглядел… И вот, во что это вылилось.       Прежде чем продолжить, Зонтик рвано вздыхает, пытаясь себя успокоить. Все эти раскаянные разговоры выводили его из равновесия, и, вспоминая прошедшие события, глаза невольно начинали намокать. Врать Щиту нельзя, но и рассказывать многое тоже — Зонт переживал за всех, и за него, и за Алебарда, и за себя, и за всех жителей Зонтопии разом, но высказаться об этом так открыто, вслух, нельзя было нигде.       Как бы он не доверял Первому Министру, всё же, делиться глупыми, по его мнению, переживаниями, было как минимум некрасиво, а как максимум — опасно! Кто знает, может, он примет эти жалобы за какой-то намёк и на следующее утро выкатит соответствующий указ. А может, присев рядом, начнёт на пальцах, как малому, объяснять, что «в данный момент мы не в силах это решить», «сейчас наш фокус нацелен на другое», «ваши желания противоречат друг другу, вам стоит обдумать это решение».       И без Алебарда он прекрасно знает, что желания его так просто не воплотить… Хотелось стать хорошим правителем, не великим, но, по крайней мере, мудрым и рассудительным, общаться без запинок и устраивать приёмы, и всё это так, по щелчку пальца, прямо сейчас. И чтобы преступности не было, никто из бедняков не приходил домой голодным, а люди больше никогда не спорили из-за вечных вопросов о существовании Зонтика как такого. Народ бы жил в мире и согласии, нисколько не сомневаясь в реальности своего правителя, доброго и умного, что мог бы помочь каждому.       Но здесь Зонтик нисколько не умный или мудрый. Добрый, конечно, этого у Зонтика не занять, но вместе с тем Алебард часто подмечал наивность и излишнее милосердие, причём, в негативном контексте. И он был прав: правитель верил каждому незнакомцу, что нередко играло не в его пользу, и, более того, порой наносило вред. Зонт говорил себе, что ему стоит быть бдительней, осторожней с людьми, о том же ему напоминал и Первый Министр, но новая прогулка на улице — и вновь те же грабли.       Выйди Зонтику в свет, поверит ли ему кто-нибудь? Этот вопрос волновал сильнее всего. Алебард загнал их обоих в тупик, из которого, казалось, не выбраться: новое поколение не видело Зонтика вживую, а только Алебарда, что так исказил его образ. Чего только Пикадиль стоит! Он не верит ни старикам с первого поколения, ни Алебарду, и вообще в Зонтика как такового. И даже если он выйдет, как Правитель, народу, он ведь совсем не трёхглазый и с одной парой рук, а оправдания Алебарда про эти «символы» никто и слушать не станет, как и Зонтика самого.       Одни люди бы поверили Зонтику, своему неидеальному, но верному Правителю, и захотели бы прогнать Алебарда за обман, а другие бы решили, что это очередная правительственная пропаганда, как бы Зонт не старался показать себя обычным, близким к народу человеком.       Лишаться Алебарда или всеми правдами и неправдами оправдывать его, виновного, не хотелось. Но и сидеть взаперти тоже. Зонтика будто загнали в яму, влажную и глубокую, где его кличут Великим, Всевидящим правителей, и с каждым днём, проведённой в этой дыре, она лишь дальше уходила под землю, а свет с поверхности, где Зонт не такой уж и идеальный, всё тускнел, почти не доходя до дна.       От того даже попытаться вылезти было страшно.       — Что с памятниками? Щит говорит коротко, ровным тоном, в несвойственной ему серьёзности, однако видно, как сильно он напряжён: рука его то расслабляется, то с силой сжимается в кулак, а вторая от плеча до запястья вытягивается по швам. Про своё вывернутое запястье он умолчал, но Зонт, уже видевший не слишком приятную картину в штабе Чёрных Папах, понимал, что оно как минимум болит, и потому впредь пытался не дёргать за неё. — А… Ты про это…       Зонт присел на свободное место рядом с ним. — Это была инициатива Алебарда. Совсем скоро после создания он воздвиг мне статую. Не помню его точные слова, но он сказал, типа, «чтобы каждый видел ваш светлый лик». Я бы сказал, что это правда было причиной отстройки такой гигантской статуи, но ты уже сам знаешь, во что это превратилось. Сейчас я бы назвал это скорее… Его своеобразным способом управления народом.       Щит тут же меняется в лицо. Он снова хмурится, будто готовясь зарычать, как перед его перепалкой с Пасгардом, но чтобы не смущать Зонтика такой недовольной реакцией всё же отворачивается к окну. — Звучит страшно, да, но на первое время это правда помогло! Сплотило общество, приучило к труду и моральным ценностям. Не всех, конечно, да и многих чисто на словах, внутри-то они всё ещё тянули на себе вес прошедших дней. В их времена было только «убей или будь убитым». Конечно, такую установку нельзя было выбить раз и навсегда, ещё и подобным способом. Впрочем, преступности стало заметно меньше, да и люди, прошедшие через такие ужасы, хотели дать детям всё, что могли.       — Вы отошли от темы… — Разве? Извини. — Зонтик, поникнув, легонько отмахивается от своих слов рукой. — В общем… Впоследствии эта вера в меня разрослась до таких масштабов благодаря Алебарду. Самому, честно, не нравится, что мне поклоняются как Великому и всевидящему, да и в последнее время возникают споры из-за моего отсутствия на людях… Но не знаю. Мне кажется, что это временная мера, просто она чересчур затянулась.       Щит тут же хмурится. — Вот именно, что затянулась! Этот Алебард… Разве вы не видите, что он вас дурит? И будет изменять ваш образ под себя, лишь бы самому оставаться у власти! Сволочь! Он пыхтит, словно бык, а Зонтик наклоняется в противоположную от него сторону, испугавшись такой резкой перемены настроя у Щита.       — Вы сами признали: он воздвиг трёхглазую статую, чтобы управлять нами, вашим же народом! И последствия этой наглой лжи уже на лицо! Все эти… Мерзкие экзархи и монашки с их промытыми мозгами… — Он вдруг вскакивает с кровати, весь на нервах не знает, куда себя деть, и качается на месте из стороны в сторону. — А что потом? Приделает вашей статуи ещё две руки, уже третью пару? Что с вами-то станет, с народом?! Да он же всю Зонтопию изнутри пожирает! И вас погубит первым!       — Щит, остынь, прошу тебя… По сути, эта вера ведь не плоха, даже наоборот… Зонтик встаёт вслед, пытаясь прильнуть ладонями к нему, как-то успокоить, но тот лишь сильнее злится. — О, «не плоха»! Была бы, если б этот Алебард не начал сажать людей за инакомыслие! Не веришь в Великого Зонтика — в тюрьму, веришь, но «неправильно» — в тюрьму, а всех, кто и вовсе оскорблений за зубами не держит — на гильотину! Без суда и следствия!       Зонтик молчит, отдёрнув руки, и не знает, что на это ответить. Щит, пусть и отчасти, был прав. И от этого становилось страшно. — Почему вы не противитесь? — Лишь на одну фразу его голос становится мягче. После он с ещё большим напором наседает, повышая тон. — Он врал! Всей Зонтопии! Вы даже не знаете наверняка, почему он решил воздвигнуть вам памятник, так почему уверены в его верности? Будь его намерения действительно чисты, он бы никогда, слышите, никогда не основал этих стражей морали и нравственности!       Щит тычет ему в грудь пальцем, и тот, поддавшись укорам, отходит обратно к кровати. — Он забрал у нас всё! — Щит берёт глубокий, но быстрый вдох полной грудью, чтобы продолжить монолог. — Лишил всех Зонтопийцев чести. Никакой индивидуальности, свободы слова, нет! И забрав это, он начал забирать людей.       — Щит, прошу… — Зонтик аккуратно тянется вперёд, пытаясь как-то приобнять, но он вовсе этого не замечает, и наоборот, разводит руками так резко, что не даёт прикоснуться к себе. — Эти подонки забрали у меня Баклера! Единственного человека, которому я мог довериться в этом кошмаре!       Он впивается пальцами в чужое плечо, сжимая хватку до белых костяшек, и холодный металл наручников ощущается даже через рубашку. — Почему вы всё ещё на его стороне?! Щит чуть не срывается на крик. В ужасной, злостной гримасе он скалится, будто вот-вот зарычит, и Зонтик брыкается в его руке, вырывается, садясь и отползая чуть дальше на кровати. Хватка была сильной, но совсем не больной — через пару минут следы от ногтей сами по себе исчезнут. И всё же он заметно испугался. От этого ошарашенного взгляда обомлел и сам Щит, отступивший назад, примкнув к стене, сжимая вывернутой ладонью руку, которой и впился в плечо.       — Я… — Медленно начинает Щит. — Не это имел в виду. — Всё в порядке. — Отвечает ему Зонтик. На этот раз куда тише, спокойнее. — Я понимаю. Вспылил.       Он пододвигается ближе, складывает руки на коленях. — Просто знай, я… ни на чьей стороне. Я правитель, и несу ответственность за весь свой народ, от обычных жителей до управленцев и министров. Алебард успел натворить многое, но в остальном он показал себя незаменимым никем помощником, я просто не могу его лишиться! И меня не было рядом, чтобы как-то противодействовать, когда он решил сделать этих Папах. Может, он просто был уверен, что делает всё правильно, и ни к чему такому не приведёт… Не знаю. Но я как никогда причастен к тому, что сейчас творится. Это моя вина.       Зонтик глубоко вздыхает. Сейчас он выглядит поникшим как никогда: со сдержанным от дрожи голосом, но блестящими глазами, руками, мельтешащими на простыне. Однако видя Щита, разочарованного не меньше, Зонт всё же улыбается. Несильно, конечно, и всё же искренне, чтобы разрядить обстановку.       — Да. Моя. И теперь даже не знаю, как представиться Зонтопийцам в виде правителя. Со стороны кажется мелочью, просто показаться разок на улице, но нюансов слишком много. Ох, снова сменил тему… — Зонт тихо посмеивается над самим собой, со стыда закрывая половину лица ладонью. — Я сказал Алебарду решить вопрос со всей этой цензурой и Чёрными Папахами. Так быстро их не распустить, конечно, зато указ о цензуре отменили. Прости, я не могу обещать, что всё исправится в кратчайшие сроки, да и твоё объединение, сам знаешь, может помешать. Но я тебя не виню! И очень надеюсь, что справлюсь.       Переводит взгляд на Щита. Никаких изменений: он смотрит всё так же. Испуганно. Видно, сам от себя подобного не ожидал. — Подойди ко мне. — Шепчет Зонт, разводя руками, и парень послушно идёт к нему ближе. Поначалу он лишь приблизился, а после опускается на пол перед Зонтиком, вставая на колени, и пятипалые ладони прижимают его лоб к животу.       — Поверь, прошу… Мне очень жаль, что так получилось. Правда. Ты не заслужил ничего из того, что пережил, но… — На секунду он вдруг останавливается, засомневавшись в словах. — Я не смогу вытащить Баклера из могилы. Никак.       Щит не дёргается, совсем не меняясь в позе и полностью расслабившись, но Зонтик всё равно, спуская руки ниже, обвивает его сгорбленную спину. — Плохо, что так получилось, конечно. Но никакой кровавой местью ты это не исправишь. Тем более не станет лучше, если ты будешь так… Срываться на простых исполнителей.       — Вы про Пасгарда? — Не только. Ты же сам понимаешь, что они, Чёрные Папахи, или похожие по должности на них, делают всё по приказу сверху… А что творится сверху узнать и понять непросто. Там своя кухня, ни на что не похожая, уж поверь. Не всё настолько просто, как может показаться, особенно когда речь идёт о целом государстве. Да и вообще, рукоприкладством ничего не решить! Прости за такое, но ты ведь знаешь это не понаслышке, должен понимать. — Переводя ладонь на затылок, Зонтик легонько оттягивает его в сторону, чтобы сидящий у ног посмотрел ему в лицо. — Щит, ты имеешь право злиться и не прощать Алебард. Больше скажу, ты даже должен этого не делать. Но если будешь… Эм… Зацикливаться на своей обиде и жажде мести, то от тебя самого места живого не останется.       Щит немо с ним соглашается, кивая, и улыбается в ответ уже рассмеявшемуся Зонтику, взявшим его за щёки ладонями. Он тихо хихикает, пальцами дотягиваясь чуть ли не до висков, и поглаживает сухую, потёртую от физической работы кожу. От такого Щиту самому хотелось посмеяться вместе с ним: наглые тисканья, казавшиеся чересчур неловкими, помогали разрядить обстановку.       — А ещё у тебя есть я. Теперь-то. В полном порядке, здравии, и попытках исправить то, что сейчас творится на улице. И больше нет нужды искать меня и гадать, что там со мной: заходи, когда хочешь. Может, я и «ни на чьей» стороне, но знай, что я постараюсь больше не исчезать и поддерживать тебя! Только если это не какой-нибудь мордобой на эмоциях, конечно.       И снова хихикает, пока Щит, вконец размякнув, не утыкается ему под грудь, бурча себе что-то невнятное в ткань рубахи. — Конечно, конечно… — Тихо повторяет он. — Я так счастлив, что снова встретил вас. Просто было бы ещё лучше, если бы всё было как раньше, как в первое время Зонтопии, ещё до кризиса. С Баклером. И вами. Мы с ним как раз до этого… Телеграфистского сговора сдружились. Я бы вас познакомил.       — Поверь, мне тоже хочется, чтоб всё было так просто. Но в прошлое не вернуться и ничего не изменить. Придётся как-то решать это сейчас. Хотя, кто бы говорил… — И всё же, как порой этого хочется. — Щит, прошу, не заставляй меня это повторять. — Просит Зонтик, переваливаясь вперёд и прижавшись к сидящему покрепче. — Придётся смириться. Он не вернётся, как бы тебе не хотелось.       Он молчит, вздыхая ему в ткань рубашки. Неприятному разговору он не противится, хотя сам ничего не говорит. — Баклер мёртв, — Тихо говорит Зонтик. Щит его поправляет: — Убит.

_ _ _

      Щит решил уйти ближе к полудню. Он как-то разговорился, упомянул, сказал прямо, что «дома его никто не ждёт», но всё равно на последних издыханиях их душевных тёрок он встал, попрощался. И ушёл, пусть Щит был невообразимо рад их встрече и совместным часам, проведённым вместе. Зонтик даже успел поделиться с ним печеньем, что лежало в тумбочке в одном из шкафчиков, под металлической крышкой коробки, ещё не засохшее, мягкое, с кунжутом, сутки назад оказавшееся там по воле Алебарда. Тогда они смогли и поговорить о простом, наболевшем, повседневном, позабыв о политике и минувшем ужасе.       И когда Зонтик остался один, все переживания хлынули с новой силой. Опустив руку, которой он секундами ранее так резво махал уходящему в переулки Щиту, сняв улыбку, он побрёл обратно на свой этаж с помутнённым сознанием и заплаканными глазами, что порой не давали рассмотреть даже примерные очертания стен, дверей, лестниц. В такие моменты взгляд накрывала пелена, размывающая весь обзор, впрочем, смахнув слёзы, всё приходило в норму.       Если в погоне за Чёрными папахами он мчался быстро, с подгоняющей его со спины тревожностью, что не давала ногам и секунды покоя, то сейчас он шёл медленно, а груз тянул его к земле вниз, заставляя горбиться, уткнуться взглядом в пол. Тогда отключился разум, заставив тело двигаться с бесстрашием и скоростью, а сейчас оно в полудрёме плелось, размякнув, тащило на плечах переживания и тревоги. Потому очнулся Зонтик лишь грохнувшись пластом на кровать, зарывшись носом в подушку и поджав под себя одеяло.       Как же было тошно.       Щит был простым работягой — выполнял свою работу честно, достойно. Может, он не был так мил и ласков, любил выпить по вечерам и не скромничал от своего положения в обществе, где его уважали как старшего, наученного опытом и своим делом, и всё же, был добропорядочной, не терпящей несправедливость личностью. Работал строителем, позже, когда масштабы заметно увеличились, стал бригадиром, и уже где-то после кризиса переквалифицировался на архитектора.       Пусть он был приучен к грязной работе, всё же, дарованные ему знания и вкус помогли выбиться прослойку более обеспеченную. Зонтопией, как своим «самым большим командным проектом» он гордился без зазрений совести, впрочем, любил и не за один раскрытый потенциал. В конце концов, она стала ему домом, родным и тёплым, которому он был безмерно благодарен, и потому делал всё для знакомых людей и улиц: не раз становился волонтёром, добровольцем в общественных мероприятиях, за работу принимался со всей скрупулёзностью и серьёзностью, а за честь и достоинство честных Зонтопийцев дрался не на жизнь, а на смерть.       И несмотря на то, что Щит видел Зонтика лишь однажды, он был ему верен, непоколебимо и искренне. Отстраивал Зонтопию вместе с братьями и сёстрами по его указаниям, обучал новых жителей всему, что знал сам, а самые тяжёлые времена только усилили его верность. Когда он почуял неладное, то был готов свернуть горы — в его случае Алебарда — лишь бы увидеть Зонтика ещё раз и отомстить неугодным за возможные издевательства над правителем.       Правителем, который наверняка исчез не просто так, оставив собственный народ на самотёк, точнее, на Первого Министра. Жил Щит одними лишь надеждами, что Зонтик, его создатель, всё ещё жив и пал жертвой обстоятельств, никак не собственных переживаний. И был свято в этом уверен, считал истиной первой инстанции, собранным воедино пазлом из самых двояких проступков министерства, а правда… Была, очевидно, разочаровывающей.       «Это всё твоя вина»       Зонтик заворачивается в одеяло, укрываясь от подобных мыслей.       У него не было ни единой причины уходить, отвернуться от Зонтопии, стать лишь наблюдателем, что иногда советовался с Алебардом, и то, лишь про его указы, не свои. Получилось так некрасиво… И Баклер умер зазря. Он ведь мог остановить Алебарда в любой момент, узнать, что происходит, Первый Министр ведь точно послушался, но не сделал этого — весь прошедший месяц отлёживался, словно мёртвый, в своей комнате, не выходил на улицу.       Баклер умер из-за него. Щит потерял свой глаз, лучшего друга, родной дом, и тоже из-за него. Даже Алебард, которого в первые дни хотелось пожурить за такой произвол, натворил это из-за него. Может, даже ради, учитывая вялое, апатичное состояние Зонтика после драки в церкви, в котором он не то что на улицу не выходил, а лишний раз встать с кровати не мог. И сейчас, как бы он не осуждал всю эту эпопею с его именем и стражами морали, предъявлять что-то Алебарду было, во-первых, поздно, а во-вторых попросту бесполезно. Виноват то он.       Всё из-за него. Не справился. Не доглядел, не заметил. Упустил. Опоздал. И вся эта непростительная безответственность привела к таким жертвам… Безвозвратным. Если бы только народ понял, сколько людей умерло по его вине, «Великий Зонтик» уже давно бы торчал распятым на стволе и горел адским пламенем, на главной площади, под радостный пир крестьян! Никто его не простит. Даже он сам.       Только Зонт об этом думал, как наворачивались слёзы. А был он прав в своих догадках или нет уже мало его интересовало: удушающие мысли ручьём лились из самых недр, растекались по телу, заставляя сжаться в комок, прижать к себе одеяло поближе, отвернуться к стене прочь от солнечного света. Всё вдруг стало таким неудобным, колющим оголённую кожу, глаза неприятно щипало, в горле пересохло, и от этого, пусть немного, но было больно.       — Господин?       Алебард заходит, даже не постучавшись. Впрочем, Зонтик, неравномерно окутанный в смятом под собой одеяле и подушках, мог и не услышать подобного, погрузившись в раздумья. Он притихает, мысли мгновенно рассеиваются, и, замерев, Зонт прислушается к каждому шороху. Первый Министр аккуратно закрывает дверь, тихо, насколько возможно, встаёт посреди комнаты, не подходя к кровати.       — Я понимаю, сейчас вы не в состоянии… Однако я попрошу вас рассказать о том, что произошло. — Он мнётся на месте, перетаптывается, и так неуверенно. — Вы же знаете, я не для себя.       Зонтик молчит. Хотелось ответить и отмахнуться, но он вцепился в перину, застыл, не в силах издать хоть звук, пошевелить даже пальцем. И он точно чувствует, как Алебард смотрит на него — расстроенно, с сожалением, разочарованием, причём, не в Зонтике. Так же, как и после потасовки в церкви, когда весь следующий день он провёл в кровати, обессиленный, словно уже одной ногой. Алебарду было его жаль. Другого описания для этого чувства Зонт найти не мог.       Не для себя, конечно. Зонтик попросил Щита держать язык за зубами, и тот даже поклялся, что никому и никогда не расскажет подобную правду, и всё же его конфликт с Алебардом, очевидно, не пройдёт бесследно. Ох, если он всё же разболтается, то!..       — Что вы ему рассказали? — Вновь отрывает его от мыслей Алебард. Зонтик недолго лежит на месте, обдумывает слова, и всё-таки выпытывает из себя пару слов. — Всё. — Простите, можно конкретней? — Всю правду. Про нас, генератор… — Шепчет парень через ткань. — Заговор…       Алебард замолкает всего на пару секунд. Переводит притупленный взгляд в пустоту, кажется, на пол, вздыхает полной грудью, а на застывшего, словно статую, Зонтика, и не смотрит. — Вы сказали ему молчать об этом? Неразборчивое, утверждающее мычание. — Так. Хорошо. Да, вы всё правильно сделали…       «Правильно сделал»?       — Сейчас вы, очевидно, на разговор не настроены, но прошу вас вечером или завтрашним утром подойти ко мне и обсудить всё произошедшее. Вы же понимаете, какой информацией сейчас Щит обладает, к чему это может привести и в какие сроки… Впрочем, пугать зазря не стану. Просто зайдите как-нибудь. Нам есть, о чём поговорить.       Алебард говорит так мягко, осторожно, чтобы не дай бог задеть, потревожить и без того тяжёлые воспоминания. На ответ он не надеется, отворачивается, уходит прочь, последний раз взглянув на расплывшееся тело Зонтика в постели, но, провернув дверную ручку, снова останавливается.       — Скажите, вы заходили в мансарду сегодня? Зонт молчит. Алебард договаривает сам. — Там мой подарок. Туда вам тоже стоит зайти, хотя бы принять его. Хлопок двери.       Да на кой ему, бестолковому, подарок? И ещё от Алебарда, видно, совсем не мелкий, раз уж целая комната под него отведена… Но Зонтику не хотелось видеть ни подарок, ни самого Первого Министра, ни чего-либо ещё. «Не заслужил» — твердил он себе, в дрожи обнимая подушку и зажмуривая намокшие глаза.       Не делал он ничего такого особенного, хорошего в последние дни. Никаких подвигов, свершений, даже банальной помощи он не предлагал, наоборот, всё отсрочивал предложения обсудить что-то по поводу государства, вопросы о своей политике и управлении. И мешал всем подряд. Алебарду в особенности.       Под «всё правильно сделал» он, наверное, имел в виду, что «не испортил в конец». Хоть где-то сообразил, попросив умолчать, и то, уже после всего сказанного… В горле остался неприятный осадок, будто от тошноты, от этого становилось ещё хуже. С век уже стекали слёзы. Зонт и сам не заметил, как быстро это произошло, лишь потёрся щекой о наволочку, чтобы стереть их.       Смог бы Зонтик продолжать своё беззаботное правление, как в первый месяц Зонтопии, если бы не было заговора? Да нет. Он ведь слишком глупый, наивный, такой самонадеянный и одновременно не способный ни на что серьёзное. Ленивый. Плаксивый. Доверчивый. Слишком мягкий и боязливый, чтобы управлять целым государством. Алебард, не смотря на все свои спорные решения и взгляды, всё же справляется с этими задачами лучше, хотя перед Зонтиком всё преклоняется, обращается на «Господин», как бы этот дурной мальчишка немощен не был.       Возьми он себя в руки в нужный момент, и всех жертв можно было избежать! А что ему остаётся сейчас? Ничего, кажется. И лежать на кровати в слезах, не предпринимая ни единой попытки встать, было тошно, но и заставить себя подняться Зонтик не мог.       На роль правителя он не подходит. Совсем. Не справился тогда, не справился сейчас, и в будущем тоже.       В то же время Зонтопия… Была его домом и великим творением одновременно. Любимым, прекрасным: он обожал в своём государстве всё, от людей до животных, от облаков до лесной флоры, и изучать собранные его же жителями энциклопедии и справочники по иногда невиданным и ни на что не похожим грибам или ягодам было сплошным удовольствием. Было приятно видеть, как народ жил без него, создавал что-то собственное, может, не слишком изысканное, но уникальное. И проживал каждый день тоже по-своему.       Но раз он так любит Зонтопию, может, стоит дать ей достойного лидера?       Кого-то намного надёжней, умнее, хитрее.       Зонтик смахивает слёзы, поправляет одеяло, раскинув его как можно более равномерно по всему периметру кровати, укладывает подушки по своим местам и переваливается с бока на спину. Солнце успело согреть постель, и до сих пор оно светило где-то на другом конце Зонтопии, а перистые облака, ближе к горизонту рассеивающиеся в небе, всё плыли. Так же медленно, как и утром. И под окнами шли ходуном металлические балки, тележки, слышались неразборчивые сплетни и разговоры, резвящаяся детвора, а яркий свет слепил, заставляя зажмурить глаза и отвернуться.       Натягивает одеяло на себя, до самых ушей, сжимает пальцами наволочку с подушки и прижимается к ней.       Пожалуй, он даже знает кого.