Реквием

      В тот день Зонтику спалось плохо.       Он заснул чуть позже полудня, а проснулся ровно в полночь, весь в слезах, вдребезги разбитым и вялым. Ворочался на кровати, часто просыпался, и сами сны проходили неспокойно — открытое небо в его дрёме некогда пушистые и мягкие облака заполонили полностью, конца края не было видно, и сами они посерели, словно в дождливый день. Во снах было пусто, промозгло и холодно, а в заполнившей его дымке, создающий плотный непроглядный туман всё сверкали чьи-то силуэты, не давая парню успокоиться, заставляя шарахаться от каждых шагов, шелестов и посторонних шумов.       Проснувшись, он полчаса, не меньше, ещё лежит в полудрёме, и только после решается встать, открыв глаза: в комнате было темно, только луна, погрязшая в черноте у корки, тускло освещала помещение. От переизбытка сна начала болеть голова, но Зонт, шатаясь и заносясь в сторону, спускается вниз, желая зайти к Алебарду.       Он крепко берётся за перила, кирпичные стены, чтобы не свалится ниже — ни в одной из комнат или пролётов не зажжены свечи, а окна над ступеньками маленькие и отвёрнуты другой стороны от луны, так что надеяться пришлось на память и незаменимую способность у глаз привыкать к темноте.       Алебард, очевидно, уже спал. Переодетый в свободную ночнушку, он отвернулся к стене, укрылся тяжёлым одеялом до самых ушей и совсем неслышно сопел — Зонтику даже на миг показалось, что он не дышит вовсе. На широком письменном столе вокруг его верной чернильницы с потонувшим лохматым пером и механической ручкой разложились доносы, соглашения, договоры и жалобы. Всё у него под крылом. Зонтик тихонько закрывает дверь, подкрадывается к кровати и наклоняется вниз, стараясь не шуметь.       — Алебард? Правитель глядит на своего помощника, и только спустя время, когда тот начинает неприятно морщится, дотрагивается до его плеча. Мягко, едва коснувшись, и всё же так, чтоб он точно это почувствовал. — Алебард, ты спишь?       Первый Министр громко кряхтит, жмурится, прежде чем открыть глаза и с недовольством перевалиться на спину. Ещё пара секунд у него уходит на то, чтоб не слепить глаза вновь, присматриваясь к разбудившему его парню. В нём сегодня не было и следа обычного расположения духа, в котором Алебард не стеснялся язвить, ставя неугодных ему на место холодным, казалось, ничем не заинтересованным и презрительным взглядом.       Сейчас, с взлохмаченными волосами, что в беспорядке залезали ему на лицо, прикрывая тонкими прядями обзор, и таким глупым притупленным взглядом от недавнего пробуждения Алебард выглядел… Непривычно. Может, Зонтик бы даже смог по-доброму похихикать над заспанным Первым Министром, у которого пропала вся грозная надменность и манеры — с его-то лохматыми патлами — но бурлящие внутри сомнения таки не позволяли.       — Господин? Вы? Зонтик взбодрённо качает головой. Алебард, зависнув на некоторое время, приподнимается на локтях и осматривает комнату, заостряет внимание на окне. Непроглядная ночная темнота, пусть и с чистым, усеянным звёздами, небом. — Очень признателен, конечно, что вы таки пришли ко мне на обсуждение, — Просевшим голосом начинает Алебард. — И всё же выбрали время слишком позднее. Сейчас встаёт только туман над водами, вы то чего не спите?       В сомнении отводя взгляд, Зонт присел на край кровати, где-то у бёдер Алебарда. — Заснул рано, и вот, проснулся в такое время… — Я-то лёг в нормальное. Не в час ночи или сколько сейчас… — Сердито прорычал тот, хватаясь за лоб, и, мыча, потирая его. Он тяжело вздыхает, чтобы сбавить в своей речи наезд. — Вы хотите обсудить Щита прямо сейчас?       Зонтик мгновенно опускает голову. — Не совсем про Щита. У меня к тебе другой разговор. Прости, что разбудил, медлить не хотелось. — Чего вам сейчас извиняться? Говорите. Всё равно я так просто не усну. Он тянется телом вперёд, опершись на выступающие из-под одеяла коленки руками, горбится и прислушивается к Зонтику, только уже сидя.       — Знаешь, Алебард… Я ведь не слишком хорошо справляюсь с ответственностью, особенно в сравнении с тобой. Впрочем, ты, наверное, уже заметил. — Он говорит тихо, едва не шёпотом, и в мраке его склонённое к полу лицо вовсе скрывается. — Молодец, Алебард. Ты мне очень помог. И сейчас помогаешь. Прости, пожалуйста, что я редко об этом говорю, но я рад, что ты со мной, и очень тобой горжусь.       Сам Алебард лишь лениво и невпопад слепляет глаза. В то же время его заспанность постепенно начала формировать прежнее недовольное лицо, хмурое, со сведёнными к переносице бровями и надменным прищуром. — И вы разбудили меня только чтобы сказать это? Зонтик не успевает оправдаться, встрепенувшись на месте, как тот всё продолжает с хрипотцой наседать. — Спасибо, конечно, но вы мне льстите. — Нет-нет! Я не преувеличиваю! Да и я, на деле, не совсем об этом… — Тогда давайте, пожалуйста, ближе к делу.       Парень заметно теряется, услышав грубый ответ, впрочем, быстро приходит в себя, чтобы продолжить речь. — В общем… Из меня правитель не очень. А ты хорошо справляешься! Немного намудрил, конечно, со всеми этими указами и стражами, но это моя вина, я не уследил… — К чему вы клоните? Алебард скептически поднимает одну бровь, а Зонтик в смущении отворачивается, рвано всхлипывает перед тем, как продолжить. Он дышит неровно, сдавливая в ладонях ткань простыни, и пусть сидящий на кровати это замечает, всё же, решает отмолчаться.       — Я плохо правлю! И, думаю… Лучше не стану. Но я очень люблю Зонтопию, не столько как государство, сколько мой родной дом, и не хочу оставлять её кому-то, кому не доверяю. Понимаешь? Первый Министр только молчит. Понимает, конечно, но верить не хочет, в словах его Господина сомневается, пусть и выдаёт это только в презрительном взгляде.       Зонтик дует щёки, думая, что Алебард скажет хоть слово, но договаривать пришлось ему. От пристального взгляда становилось ещё неудобней, но уводить взгляд с его глаз вновь было слишком стыдно. — Я хочу, чтобы ты стал правителем.       Нависает тишина. Алебард, словно заснув, не отводил притупленный взгляд и продолжал смотреть на него, думая о чём-то своём.       — Вы сейчас на полном серьёзе? — Хрипло начинает Первый Министр. Зонт взбодрённо кивает, хотя на лице его не было видно ни капли уверенности. Губы его были поджаты, дрожали, покрасневший нос сморщен, а взгляд метался из стороны в сторону: он скорее походил на мученика, молящего о спасении — жалким настолько, что он, казалось, вот-вот заплачет. Хотя чего кажется? Уже было видно, как на лунном свете блестели его глаза.       — Это самая нелепая мысль, которую я от вас слышал. Глупее не придумаешь. — Отвечает Алебард. — Вы, должно быть, просто бредите… Зонт на миг выбивается из колеи, но опомнившись, тут же принимается за оправдания: сам Алебард смотрит на него с нескрываемым недоумением и разочарованностью, брезгливым прищуром, явно давая понять, что слова он всерьёз не принимает. Сейчас ему хотелось улечься спать до утра, а не возиться с Зонтиком, уже успевшим хорошо выспаться, но, видно, не прийти в себя.       — Алебард! Я не брежу! Знаю, решение радикальное, но ты ведь сам понимаешь — иначе не получится. — Нет, не понимаю, — Упрямится Первый Министр, по инерции оскалившись. — Я ваша правая рука и становиться правителем не собираюсь. Это ваша забота! Ваша ответственность! Прежде чем говорить, что не можете с ней справиться, хотя бы попытайтесь, а не перекладывайте её на того, кого ещё пару дней назад жалели из-за возможной переработки. У меня-то трудоголизма нет и никогда не было, но вы, видимо, решили мне его устроить? Чтоб было чему сочувствовать, а?       Пока Алебард всё ругается, повышая без того хриплый с пробуждения голос, Зонтик не может вставить ни слова, жмётся вниз, заводя руки к груди, будто бы тот зол настолько, что может начать рукоприкладствовать в любой момент; в худшем случае, конечно, но всё равно было страшно. Зонтик точно знал, на что Первый Министр способен, и в гневе его зверство бурлило на пике, потому, впервые за всё время услышав повышенный тон Алебарда, хотя он, в каком бы состоянии не был, в разговоре с ним всегда себя сдерживал, готовился к худшему. А худшее с ним — спор с кинжалом под подушкой, точный удар в солнечное сплетение, а дальше в гроб, в гроб, на боковую…       Алебард, конечно, делать ничего подобного не собирался, но на контрасте рядом сидящий парень всё равно страшился, уж слишком рассерженным тот выглядел. Первый Министр замолкает, выпускает гнев в тяжёлом вздохе и закрывает лицо руками, кряхтя и недовольно мыча себе под нос. Всё раздражение пришлось подавить в мгновение ока, и так, чтоб ни в голосе, ни во взгляде, ни в жестикуляции не осталось и капли прежней злости — всё же вид испуганного Зонтика, готового от любого кривого слова заплакать, напрягал больше, чем недосып. На место негодования пришло другое чувство.       — Зонтопия ждёт вас, а не меня. Я не принимаю ваше предложение и настаиваю на том, чтобы вы прекратили мотать самому себе нервы, взяли себя в руки и больше о подобном даже не задумывались. — Он вновь тянется вперёд, на сей раз чтоб свесить ноги с кровати и ловко закинуть ступни в ботинки, нечаянно отталкивая сидящего на кровати Зонтика. — Давайте заглянем в мансарду.       И берёт Зонтика за руку, утягивая его прочь из комнаты.       Алебард в кои-то веки идёт впереди, ведёт парня за собой, всё ещё сжимая — по сравнению с его-то мелкую — пятипалую ладошку. Он не любил подобные разбирательства (всё же, успокаивать ему приходилось только неугодных и не самыми гуманными способами), и то, как они мешали привычному распорядку дня, то отвлекая от работы, то заставляя на ней задержаться, то, как сейчас, не давая спать. Но раз уж разговор идёт про Зонтика и его внезапно начавшееся самобичевание, ещё и с такими громкими выводами, пусть даже сказанные на эмоциях… Придётся, очевидно, отложить сон.       Он отворяет дверь в мансарду и отступает вместе с ней в сторону, давая своему Господину пройти первым. Комната небольшая, впрочем, побольше каморки Зонтика уж точно, и от широкого, почти панорамного окна та была освещена гораздо лучше. В лунном свете блестела мебель: пыльные столы и стулья, осушенные вазы, коробки, пушистый ковёр из овечьей шерсти, совсем новенькое лакированное пианино. Оборачивается парнишка пару раз, с надеждой смотря Алебарду в глаза, будто не в силах поверить, и только тогда робко заходит внутрь.       Мансарда — помещение красивое, с живописным видом, напоминало маленькую семейную гостиную, от того порой Зонт захаживал туда, чтоб сменить обстановку, сесть на нетронутый никем ранее диван у стены и поглядеть в окно. Но некого было сюда приводить, потому комната пустовала, со временем покрываясь пылью. А сейчас, глядя на пианино, она будто расцвела, пусть помещение всё также оставалось грязным, необустроенным, а правитель смотрел на новый инструмент, едва позволяя себе провести по холодному покрытию крышки, поднять её, осмотреть клавиши.       — Это твой подарок? Слёзы тут же отступили. Зонтик был рад, но больше удивлён — как такая махина смогла оказаться на верхнем этаже замка, да ещё и не привлечь внимания его самого, раз уж он всё сидел тут, под приказом не высовываться? За спиной щёлкнуло, мансарду тут же озарил тёплый бледно-жёлтый свет. Алебард, поставив свечу на основание пианино, мягко приобнял своего Господина за плечо, прижал к себе, улыбаясь.       — Нравится? Попробуйте, не стесняйтесь. Алебард, светясь от счастья не меньше, чем Зонтик, подводит табуретку на тонких ножках к пианино, приглашая сесть. Разминая пальцы, парень садится, с восторгом осматривает клавиши, и только тогда тихонько дотрагивается до одной из них. Звук проносится по комнате намного громче, чем оба ожидали, зато какой! Мелодичный, яркий, с настроенного пианино в мёртвой тишине звучал как услада для двух пар ушей.       — Очень нравится! — Голос Зонта немного дрожит, а сам он не знает, куда деть руки, что ещё сказать. — Спасибо, Алебард! Вдруг Первый министр подсаживается рядом, чуть правее. Хватает небольшую книжку на пианино, рядом с подсвечником на ручке, открывает, аккуратно ставит на крышку. Ноты. Простые, в медленном темпе, и всё же сейчас не знающему ничего про игру на клавишах в практике они предстали невыполнимым испытанием: в полумраке Зонт щурится, чтобы разглядеть их и представить себе примерную игру. Свеча освещала всю комнату, но всё же, чтобы увидеть написанное нормально, пришлось бы поднести свечу ближе.       — Повторяйте за мной, — Алебард услужливо подносит свою ладонь к клавишам, нажимает только одним пальцем, и по комнате вновь проносится звук, протяжный, высокий. Зонтик робко возводит руку в то же положение, нажимает.       Идущие невпопад ноты быстро образуются в мелодию. Повторяющуюся, простую и спокойную, может, даже грустную, где Зонт не читал по бумажке, а лишь повторял вслед, пока Алебард таки не убрал руку, и всё равно он был несказанно рад! Всего три клавиши Зонтик играет с минуту, перебирая дрожащие с непривычки пальцы.       Он бы, конечно, музыкой такое не назвал, но был искренне рад, не в силах сдержать эмоций, глупо улыбаясь, не зная, куда деть вторую, уже подрагивающую руку и чем забить растроганный разум. То ли от такого щедрого подарка, то ли от первой сыгранной мелодии, он так и не понял — но точно ощущал, что эта ночь, в которую всё государство крепко спало, и только Алебард, уже нисколько не злившийся, улыбался и слушал его первую пробу пианино, выводила все эти чувства на максимум. Зонтик, вроде, хотел ещё пять минут назад расплакаться, но сейчас тихий восторг переполнял его, так и норовя вырваться из-за зубов в виде нечленораздельного писка.       Впрочем, Алебард решил напомнить. — Теперь мы можем поговорить? Вижу, вы уже спокойны. — Он начинает неспешно, растягивая каждый слог и следя за реакцией Зонта: парень тут же замялся, положив руки на коленки. — Можем. Но это мои заморочки, извини… — Продолжал оправдания Зонтик.       Алебард разочарованно вздыхает, закатывая глаза. — Господин, из-за этих «заморочек» вы готовы от своего поста отречься. Давайте посерьёзней, вы, всё же, не ребёнок, а громкие заявления на эмоциях вашему правлению не помогут. — Алебард, мне ведь это как раз и не нравится… Ну… То, что у меня с правлением не идёт. — Почему вы так решили? — Перебивает его Первый Министр.       — Я не чувствую, что смогу. Я не любитель толпы, мне очень сложно её организовывать, ну, не сведущ я в таких делах и всё, как минимум политик из меня не очень. Может, в первое время в Зонтопии всё было хорошо, но жалобы текли с утра до ночи, а когда появилась первая серьёзная проблема в лице заговора я и вовсе сдулся… А теперь, когда Зонтопия стала такой большой, боюсь, мне и вовсе не справиться, тем более, если я откроюсь людям и мне придётся делать всё лицом к лицу. — И вас, спустя такое количество времени после застоя, вдруг это ударило? Ещё и так сильно, что вы захотели отдать правление мне?       И снова хмурится. Недовольно, сурово, так, как он всегда смотрел на своих подопечных — под его надменным взглядом и брезгливым прищуром Зонт тут же тускнеет, отворачивается прочь, и снова оседает это неприятное чувство из стыда, смущения и страха в его несмышлёной голове. Он опускает голову низко, устремляя взгляд на дверь, но взор его тут же мылится, превратив и без того слабые очертания комнаты в неразборчивую тёмную массу. Алебарду требуется всего несколько секунд, чтобы заметить это, и, смирившись, сбавить тон.       — Скажите честно. Это из-за Щита? — Он ничего такого мне не говорил, — Вступился Зонт. — Не вини его! Мы просто разговорились, он рассказал мне про своё объединение, про то, как искал меня и очень боялся не найти. А мне так плохо от этого разговора стало, ему ведь из-за меня пришлось столько ужасных событий пережить, да что ему, всей Зонтопии… Это ведь моя вина. Я правитель, потому несу ответственность и за тебя, и за всё министерство. Все проблемы в государстве на мне. — Чёрные папахи моя ошибка. Отвечать за неё должен я, перед вами и перед народом. — Начинает возмущаться Алебард. — Вы должны были пожурить меня так же, как я ругаю остальных министров! Если утрировать, то вы мой начальник, я ваш работник, слуга, если так пожелаете. Хорошо, что вы понимаете свои слабости, но в этой ситуации, честно, вы выставляете себя виноватым зазря, у вас ведь светлая голова на плечах. — Из-за Чёрных Папах люди умирали! Как мне ещё реагировать? Жилось им плохо, тюрьмы были переполнены, и… Баклер… Зонтику приходится остановиться, чтобы прерывисто вздохнуть и шмыгнуть покрасневшим сморщенным носом. — Он ведь был единственным другом Щита, больше него он доверял только мне, а меня с ним не было. И с тобой тоже. Я, дурак, от всех закрылся, не остановил тебя, и вот, он мёртв… Получается, что я его убил? Алебард, шатнувшись на стуле, отпрянул от парня и прислонил руки к груди, чуть не свалившись. На лице был ни то гнев, ни то страх, ни то вселенское недоумение: как Зонтик вообще до подобного додумался? Зонт, в то же время, застыл в неопределённом ожидании, очевидно, ответа, на некогда упёртое утверждение: разговорившись, он всё же подмялся, резкие предложения и уговоры теперь звучали куда тише и нерешительней, да и те сейчас звучали только на подкорках языка. Он поджимал губы, больно прикусывая их, обхватившись руками об собственные локти и попеременно сжимая их, впиваясь ногтями. — Это последнее, о чём вам стоит думать, в нашей-то ситуации! — Начал опешивший Алебард. — Вы принимаете это близко к сердцу. Это не ваше личное дело или трагедия, воспринимать подобное таким образом просто нецелесообразно. Он пододвигается на стуле, чтобы, ссутулившись, оказаться ближе к Зонтику. — Я понимаю, к чему вы клоните, так что придётся сказать напрямую. Да, Баклер мёртв. И да, Чёрные Папахи злоупотребляли своей властью всего-то две недели назад. И я немало оплошал в своей работе за прошедший месяц. Но винить себя в том, что изменить уже нельзя — гиблое дело; у вас есть всего два выхода из этой ситуации, и оба завязаны на попытках сделать всё возможное, чтобы подобное никогда не повторилось.       Поднимая ладонь между собой и Зонтиком, Алебард оттопыривает два пальца, глядя через щель в заплаканные глаза своего Господина. Чем дальше этот разговор заходит, тем сильнее Первый Министр ломается: грубость в осевшем от недавнего пробуждения голосе пропадает, он позволяет себе небывалую роскошь — говорить неуверенно, подбирая слова на ходу, и совсем этого не скрывать.       — Первый вы уже предложили: это отказаться от своего поста и отдать правление кому-то другому. Во втором вы останетесь у власти, однако прикладываете все усилия, чтобы исправить то, что, простите за грубость, и натворили, не отдавая это дело другим и отвечая за все свои проступки самому. И вы понимаете, какой из них лучше и на каком я настаиваю.       Сгорбившись, он наконец смыкает свои пальцы, тут же опустив руку и больно стукнувшись ею об сиденье табуретки, но Зонтик всё молчит. Шмыгает покрасневшим от наступивших слёз носом, склонив голову, и не говорит ни слова: то ли не знает, что, то ли понимает, что от малейшего звука с глаз хлынут ручьи.       — Меня не было во времена этой «Первой Зонтопии», но я верю тем, кто её застал — что она была прекрасна. Вы знаете, как править, и если бы не застой в то время, вы бы справились. Это я знаю наверняка: у вас достаточно и сил, и навыков, вы всё делаете для народа, не для себя и своего благополучия, а это одно из важнейших качеств хорошего правителя. Да, вы на некоторое время отреклись от своих обязанностей после моего создания, но единственное адекватное решение — выучиться на этом и править дальше. Если вы не уверены в себе, у вас есть я. Вы оживили меня как раз для того, чтобы я вам помогал, советом, словом! Я не заменю вас, отнюдь, но подсоблю, когда понадобится.       Табуретка мерзко скулит, когда Алебард решает встать, медленно и молча. Он подходит ближе к Зонтику, всё ещё отвернувшемуся к двери прочь от пианино, делая всего пару коротких шагов.       — Без понятия, кто вас убедил в том, что ничего не получится, и почему вы подобному так охотно верите, и я, думаю, не в силах вас переубедить, но вы должны взять себя в руки ради Зонтопии. Вы сами себе надумали, что не справитесь, хотя время уже показало, что вы вполне образованы и верны своему народу.       Дрожащие пальцы Зонтика сжимают открытые локти сильней, оставляя заметные отпечатки. — Чтобы не случилось, я буду на вашей стороне.       Первый Министр разводит руками — секунда, две — и в его объятия падает Зонтик, крепко обвивая руками поясницу и подталкивая к себе. Уткнувшись в живот, он молчит, только громко вздыхает, пытаясь привести дыхание в норму, и прерывисто шмыгает. Алебард же, сгорбившись над мальчишкой, уводит руки к его макушке, приглаживая растрёпанные волосы. Он неразборчиво шепчет, что-то приговаривает себе под нос, проводя ладонью по вздёрнутым в разные стороны прядям голубых волос.       — Ну что вы, — Только и может разобрать Зонт перед тем, как снова занырнуть в тонкую ткань ночнушки. Алебард взъерошивает волосы в обратную сторону, пролезая через корни ко лбу и легонько подталкивает голову назад; парень сразу поддаётся, откинув шею. Глаза его, конечно, красны, блестят в лунном свете, но щёки как были сухи, так и сейчас на них не виднелось и следа от слёз. Первый Министр позволяет себе перебрать ладонь на щёку, протереть её большим пальцем, задев мокрые ресницы, чтобы в этом убедиться.       — Что вас там беспокоило? Чёрные Папахи? — В ответ только молчаливый кивок. — Уже неделю мы мусолим одну и ту же тему… Ну, предложите что-нибудь, чтобы разрешить с ними вопрос. Прямо сейчас. Я, если что, подскажу. Зонтик выходит из объятий первым, опустив размякшие руки и притупив взгляд, всё же задумавшись.       Давно всплывали на счёт стражи идеи, и обыкновенный роспуск казался самым логичным из них, однако, только он начинал развивать эту мысль, как та рушилась на глазах. Терять столько специалистов — большое упущение, но и оставлять их на прежней должности нельзя было, всё же, подобную жестокую цензуру на его имени он не одобрял.       — Может, просто переквалифицируем их? — Робко предлагает Зонт. — И Чёрных Папах, по сути, не будет, как и их строгих порядков, и в штабе у Министра Защиты людей прибавится. На оперативную и бумажную работу пойдут.       — Ну, по сути, они и так на него работают… — С усмешкой отвечает Алебард. — Расскажите, почему вы так решили. Идея, скажу сразу, добротная, выполнимая, вы хорошо ответили, просто хочется узнать, что вас на неё подтолкнуло. — Не знаю… Но я в первую очередь про стражей подумал. Если распустить Чёрных Папах сразу, то они окажутся без работы, некоторые, наверное, пойдут в патрульных, но не все ведь. Безработица начнётся. А если у них на плечах семья? Или финансовые трудности? Так или иначе бросать их в такое положение не хочется… — Зонтик подпирает подбородок сжатым кулаком, обдумывая свой ответ.       — Только я сразу уточню: они ведь были созданы для того, чтоб моё имя никто не очернял? Они же ловили несогласных, тех, кто в меня не верил или ставил под сомнение… Ты так больше не делай. Пусть каждый думает, что хочет, а то так даже больше конфликтов получилось. Их ведь всё равно меньшинство, многие верят в меня, даже трёхглазого, и тебе доверяют. Мне кажется, что люди из объединения или несогласные ни с тобой, ни с Щитом, даже подобрее станут, их же никто не будет наказывать за инакомыслие, поэтому бороться агрессивно будет просто бессмысленно.       — Не буду, конечно. Не буду. — Поддакивает улыбающийся Алебард. — Вы правильно мыслите. Сам я тоже думал о переквалификации, но вот, всё никак руки не доходили… И всё же, признаюсь, по началу я был радикален, думал сходу всех выгнать. А вы, как всегда, в первую очередь подумали о людях, позаботившись о стражниках даже со всей вашей неприязни к их деятельности и поступкам.       Зонтик вновь поджимает губы — только в этот раз это совсем не помогает скрыть расплывшуюся по лицу нелепую улыбку. — Алебард, ты же знаешь, я по-другому не могу. Даже сердиться долго не получается. И строгим быть тоже… — Ну, для этого у вас есть я. — И всё-таки ты иногда перегибаешь палку. — Признаётся Зонтик. — Мне иногда даже со стороны слушать страшно. Я не привык к ругани и крикам, да ещё и от тебя… — А на этот случай у меня есть вы. Простите, с некоторыми людьми по-другому нельзя, я не могу позволить себе нежности в их сторону, но если дело касается вас, то сразу дёргайте меня. Иногда я теряю самоконтроль.       Зонтик тут же теряет улыбку, когда Алебард, не поворачиваясь к нему спиной, вдруг начинает отходить назад, к двери, уверенным широкими шагами. — Там написана не одна мелодия. Поиграйте здесь, или, если хотите, возвращайтесь в свою комнату. Спички и свечи найдёте в столе. Парень тут же вскакивает с места, забыв про пианино, когда Первый Министр дёргает ручку. — Куда ты уходишь?       Алебард оглядывается на собственную ладонь, а после смотрит Зонтику в глаза, специально строя жалобное лицо со сведёнными вверх бровями и тоскливым щенячьим взглядом. Перед ответом он лишь единожды глубоко вздыхает: — Спать, Господин.       Зонт тут же подносит руку к губам. — Ой… — Тихо произносит парень, прежде чем снова ухмыльнуться. — Извини, Алебард, совсем забыл! Конечно, беги спать, я пока тут поиграю. Если будет слишком громко, ты подойди, я перестану. — Обязательно. Вы только не задерживайтесь, а то вечером не уснёте.       Первый Министр улыбается в ответ — устало, но всё же искренне, не безрадостно, даже не смотря на прошедший тяжёлый разговор, дёргает ручку и скрывается во мраке. Зонтик садится на табуретку и вновь подносит руки к клавишам.