первый и последний раз (новая версия)

      Тишина. Тишина давит на уши, и, мне показалось, что в них начало звенеть. Я никогда не забуду этот его взгляд, поднятые брови, расширенные глаза и приоткрытый рот. На секунду такое наивное, а потом такое испуганное лицо. Он вывернулся из моих рук и прижался спиной к спинке кровати, у которой сидел до этого.       Мы всё ещё молчали. Я уже начинал жалеть, что сказал это, как вдруг Кирель тихо произнёс:       — Прости… Я… Я не могу… — он только сейчас отвёл глаза. Я взял его холодные худые руки в свои и сказал:       — Ты не обязан. Я просто сказал, что я чувствую… Я хочу, чтобы ты доверился мне.       — Я всё понимаю, но… — начал он и, видимо, пожалел об этом, но всё же закончил, — Но все они тоже так говорили. Я понимаю, что могу тебе довериться, но мне нужно время…       — Столько, сколько потребуется, — я примирительно поднял руки вверх, согнув их в локтях. Кирель только поджал губы и не сказал ни слова.       Мы сидели в самолёте, пролетев уже полпути в Германию. Планировалось остановиться в городе Дрезден.       Кирель снова лазил в моём плеере, съехав в полугоризонтальное положение на кресле и сидя в наушниках. Он держал меня за руку второй рукой, и я смотрел, какие песни он слушает, гладя его большим пальцем по тыльной стороне ладони. Его взгляд был уставшим, как и выражение лица, и мне хотелось как-то помочь ему, но, к сожалению, я не был богом и даже не верил в него.       — Эй, — я наклонился к нему, заглянув в глаза. Он потянул за провод, вырвал наушники из ушей и посмотрел на меня. Взгляд так резко изменился, из усталого и почти безразличного превратился в более заинтересованный, и внутри меня всё растаяло. Я немного улыбнулся.       — Я могу как-то поднять тебе настроение? — мой голос был тихим.       Кирель слабо улыбнулся, и я ещё больше обмяк.       — У меня поднимется настроение, когда мы прилетим и пойдём куда-нибудь, — также тихо ответил он, — Но спасибо тебе.       Мы молча смотрели друг на друга, слегка улыбаясь, около полминуты. Кирель едва заметно сжимал губы, и я сказал:       — Точно ничего не хочешь?       — Ну… — он отвёл глаза и прикрыл их, и я понял, что он пожалел об этом «ну».       — Ну?.. — я выжидающе вскинул брови, улыбаясь его милой растерянности. Его рука на моей сильнее сжалась.       — Я очень хочу почитать твои стихи, — прошептал Кирель. Я замер на пару секунд, вспомнив стих про него, написанный мной недавно. Но потом заставил себя успокоиться и полез в свой рюкзак. Достал оттуда небольшой блокнот, самый обычный, размером примерно с ладонь, на металлических кольцах сверху, с мягкой обложкой чёрного цвета. Внутри были листы в клеточку, исписанные моими стихами, но в нём было ещё много свободного места. Я посмотрел на него и сжал пальцами. Я не мог поверить, что отдаю его кому-то. Что кто-то будет его читать. Я из прошлого сейчас убил бы меня.       Медленно выдохнув, я протянул ему блокнот, сжатый большим и костяшкой указательного пальца, и чуть ли не отвернулся, чтобы не передумать.       — Ты не хочешь, чтобы я читал? Это необязательно, я просто сказал… — начал Кирель, приподняв руки.       — Я… Я, наверное, хочу, чтобы ты прочитал. Мне просто сложно его отдавать. Его никто кроме меня никогда не видел, — сдавленно сказал я, переведя взгляд на свои руки. Кирель осторожно взял его и стал рассматривать обложку.       Я наблюдал за ним. Он относился к блокноту с такой осторожностью, как будто тот мог развалиться от одного прикосновения: аккуратно держал его пальцами, разворачивая медленно, а потом взволнованно закусил губу и открыл, перебросив обложку через кольца. Его глаза снова загорелись маленькими искорками.       Он сосредоточенно читал мои старые стихи, находящиеся в начале блокнота. Двигая одними губами, беззвучно произнося слова, он вчитывался в каждый стих, иногда читая по несколько раз. Я прерывисто дышал, волнительно ожидая хоть каких-то слов. Но Кирель молчал, и только губы его дёргались. Иногда он улыбался. Но позитивных стихов там было мало, так что в основном он просто сосредоточенно читал.       Постепенно я отвлёкся, посмотрев в иллюминатор и задумавшись о чём-то.       Мы поселились в небольшой комнате в гостинице. Кирель сразу включил в розетку ИВЛ, поставил аппарат на тумбочку и сел на кровать, открыв мой блокнот там, где остановился, когда мы приземлились. Я сел напротив него на свою кровать и сказал:       — Пойдём куда-нибудь?       Он с трудом оторвался от стихов и с улыбкой посмотрел на меня.       — Да.       — Как твоё дыхание?       Его улыбка пошатнулась.       — Н-не особо, но я всё равно хочу выбраться куда-нибудь, ты не против?       Я пожал плечами.       — Нет, просто спросил.       Мы вышли из номера, и я закрыл дверь ключом, другой рукой сжимая тонкую холодную руку Киреля. Идя по тротуару, я слушал его затруднённое дыхание, задумавшись о чём-то отстранённом. На улочках немецкого города было тихо, редкие прохожие совсем не шумели, и фоновый звук шёл разве что от машин. Мы шли медленно, держась за руки. Мне хотелось о чём-то поговорить, но я не знал, какую тему завести, кроме, разве что, моих стихов, но почему-то о них как раз говорить не очень хотелось. Однако я заметил, что в той же руке, в которой Кирель держал ручку его сумки, он нёс и мой блокнот, и тогда, так ничего лучше и не придумав, я спросил:       — Ну… Можешь сказать что-то о моих стихах? — нервный смешок вырвался у меня сам собой. Кирель повернулся ко мне и спросил:       — Ты переживаешь, что я их читаю?       Я порывисто вдохнул, поджал губы, отвёл глаза, затем снова посмотрел на него, выдохнул и честно ответил:       — Да.       Я думаю, было забавно со стороны наблюдать за этой секундной истерикой, но Кирель сочувственно посмотрел на меня, а дальше всё произошло очень быстро: он встал на цыпочки, коротко коснулся своими губами моих и тут же отвернулся.       — Они мне очень нравятся, — тихо сказал он, и его уши залились краской. Не сводя с него глаз, я поднёс пальцы свободной руки к своим губам, вспоминая этот чудесный секундный поцелуй, и улыбка расплылась по моему лицу. Я сразу забыл о своём волнении по поводу стихов, в голове крутился лишь только этот, вроде бы, небольшой жест, так много для меня значивший. Он означал, что Кирель открывается мне.       Пошёл небольшой дождик, и мы зашли в ближайшее кафе, чтобы переждать там. В кафе продавались тортики, красиво нарезанные и стоявшие за стеклом на витрине. Я взял нам по кусочку какого-то вишнёвого торта, посоветованного официантом, и сел за столик, за которым уже сидел Кирель. Его дыхание было относительно спокойно, хотя я всё ещё мог его слышать.       Мы сидели напротив. Перед каждым стояло блюдце с кусочком торта, а чуть позже нам принесли чай.       — Интересно выглядит, — сказал Кирель, рассматривая торт, не решаясь ткнуть в него вилкой.       — Официант сказал, он называется «Фарфоровый». И ещё он рассказал, я бы даже сказал «похвастался», что он подаётся только в этом городе и только в этом кафе.       — Ого, — Кирель аккуратно взял на вилку кусочек и попробовал, — Вкусный.       Я тоже попробовал. Чёрт, и правда вкусно. Но я никак не мог расслабиться: моё боковое зрение раздражал блокнот, лежавший на столе, придерживаемый рукой Киреля. Он поймал мой взгляд и, дожевав, сказал:       — Наверное, не лучшая тема, но… Эм… У тебя были отношения, да?       Воспоминания нахлынули, и я презрительно фыркнул.       — Да.       — Извини…       — Нет, нет, я не потому что ты спросил, — я замахал руками, — В смысле, отреагировал так не поэтому. Просто отношения были паршивыми.       — Я понял, — Кирель открыл блокнот на странице, на которой был один из стихов. Я знал, какой именно.       — Этот человек использовал меня для прикрытия. Лила мне в уши, что любит меня, а сама сменила у меня за спиной не одного партнёра, — я злобно поморщился, скрестив руки на груди, — Я был влюблён в неё, и потом было больно.       — И ты… не боишься снова вступать в отношения после такого? — практически на одном дыхании выпалил Кирель, не смотря на меня.       — Волнительно немного, конечно, — признался я, — Но я стараюсь не зацикливаться на тех отношениях. Не все люди такие. К тому же… — я почувствовал, что краснею под заинтересованным взглядом Киреля, и отвёл глаза, — С тобой совсем другие чувства.       Он опешил.       — Имеешь в виду…       — Сильнее. В разы.       Повисла тишина. Я не хотел её нарушать. В груди закружился страх и стал опускаться вниз, к животу, и я не мог с ним совладать, ожидая, что скажет Кирель. Он нервно перебирал пальцами, сжимая мой блокнот, но не сминая его.       Почему я вообще до сих пор боюсь таких слов? Я уже признавался ему… Мы, по сути, встречаемся, так откуда такой страх? Голова кружится. Хорошо, что я сижу.       — Скажешь что-нибудь? — дрогнувшим голосом спросил я, и на моём лице появилась нервная усмешка.       Кирель взял меня за руку и сжал её. Я тут же слегка сжал пальцы в ответ, выжидающе глядя в его карие глаза. Он посмотрел на наши руки несколько секунд, потом тихо сказал:       — Я… — тут он совсем отвёл глаза и понизил голос, но не шептал, — Кхм. Спасибо тебе. За любовь. За Европу. И… за терпение.       Если честно, я удивился. Не отпуская его холодной руки, я встал со своего места, пересел к нему. Он подвинулся, смотря на меня. Я обхватил его лицо ладонями и прижался губами, нежно и страстно целуя и стараясь запомнить каждый миг на клеточном уровне. Сначала он не отвечал, а потом аккуратно поцеловал меня в ответ, взяв руками мои запястья, и я почувствовал, как его глаза закрылись. Я не держал его слишком сильно, но с каждой секундой мой напор определённо увеличивался. Спустя некоторое время я нехотя нежно отстранился. Кирель очень тяжело дышал, но не отпускал мои запястья, несильно сжимая их тонкими бледными пальцами. Я погладил его большими пальцами по щекам и на выдохе прошептал:       — Я очень люблю тебя.       Опустив руки от щёк, я осторожно взял его за руки. Мы смотрели друг на друга около минуты: я с улыбкой рассматривал его, а Кирель глядел на меня такими глазами, словно просил о чём-то. У меня всё в груди перевернулось.       Мы ещё посидели в кафе, а потом решили выдвигаться в номер. Солнце потихоньку шло к закату, мы держались за руки и шли медленно. Кирель дышал тяжело и иногда морщился. Червячок волнения снова начал противно извиваться внутри. Но я не хотел спрашивать. Хотя, с другой стороны, мы стали ближе в последние дни… Я не знал, как поступить. Но решил быть начеку, на всякий случай.       В номере сначала Кирель сходил в душ, потом я. Выйдя, я увидел, что он лежит на своей кровати в кислородной маске и, наклонившись к светильнику на тумбочке, читает мои стихи. Мельком я глянул на страницу, но не понял, что именно он читает. Никаких опознавательных знаков вроде черканий или рисунков там не было, но Кирель улыбался под маской, и от этого я тоже улыбнулся.       Плюхнувшись на кровать и выдохнув, я почувствовал, что устал. Не знаю, почему, но я был вымотан. Я не заметил, как очень быстро заснул, не дожидаясь, пока ляжет спать Кирель.       Посреди ночи я подскочил от громкого крика. Спросонья я не сообразил сразу, что происходит. Несколько секунд тупо смотрел на Киреля, сидевшего на кровати. Одной рукой он держал маску, а другой сжимал ткань толстовки на груди. Его освещала включенная лампа с тумбочки. Он сморщился, и я, наконец, понял, что ему больно.       Я в одно движение оказался около него. Я не знал, что делать. Он скрючился от боли, а я замер, дрожащими руками подаваясь то к нему, то к телефону.       Кирель отпустил толстовку и указал на стационарный телефон, стоящий на столике у противоположной от кровати стены. Его рука тряслась, а после ослабленно упала на кровать. Прижимая маску к лицу, он издал странный звук, похожий на смесь болезненного стона и хрипа. Меня осенило: он не может вдохнуть.       Неслушающимися руками я набрал «911», приложил трубку к уху и упёрся рукой в столик.       Из трубки заговорил приятный женский голос, но по-немецки. Я в панике вскрикнул:       — Пожалуйста, скажите, что говорите по-английски!       — Служба спасения 911, что у вас случилось? — спокойно повторила девушка.       — А-м… моему парню плохо, у-у него рак лёгких и приступ, он не может вдохнуть, п-пожалуйста…       — Назовите ваш адрес.       Я услышал сдавленный хрип Киреля. Обернулся и увидел, что он лежит на боку на кровати, головой ко мне, в позе эмбриона, прижимая руки к груди и к маске на лице. Внутри всё похолодело. Я почувствовал, как на лбу выступил пот.       — А-э, — я вдохнул. Запинаясь, назвал адрес.       — Я отправляю по вашему адресу машину скорой помощи. Они прибудут через две минуты.       Я бросил трубку, не попал и она упала, повиснув на проводе, но я уже кинулся к Кирелю.       — Я вызвал скорую, — тихо сказал я, стараясь говорить успокаивающим тоном, поглаживая его по голове. Я не знал, что ещё делать. Слёзы покатились по щекам, паника овладела мной, и я заплакал навзрыд, прикрывая рот свободной рукой, но не спуская с него глаз.       Через минуту на улице я услышал сирену. Окинул заплаканным взглядом Киреля: он был в толстовке и своих серых клетчатых пижамных штанах. Я взял его на руки. Маска выпала, он схватился за мою футболку и сильно потянул на себя. На полусогнутых ногах я открыл дверь ключом, с вечера вставленным в замок, выпрямился, толкнул её ногой и пошёл на улицу. Босыми ногами я ощутил холод и жёсткость асфальта, остановился у дороги и стал высматривать скорую. Она уже подъезжала.       Два врача выбежали из фургона и выкатили каталку. Я передал им Киреля, которого практически оторвали от моей футболки. Его положили, он свернулся клубком и схватился за волосы.       — Нам нужен номер его лечащего врача, — сказал один из врачей скорой, а второй стал закатывать каталку в фургон, — Вы можете его предоставить?       — Н-нет, я- я не знаю… — я заикался. Слёзы снова покатились по щекам.       — Вы поедете?       — Да! — выкрикнул я и забрался в фургон. Первый врач тоже залез внутрь и мы поехали.       Внутри было страшно. Полутьма и куча медицинского оборудования. Я уставился на Киреля: он лежал в позе эмбриона, был напряжён, сжимаясь от боли в груди. Врачи надели на него кислородную маску.       Даже внутри замкнутого фургона я мог ощущать, насколько быстро мы едем. Особенно на поворотах. Кирель лежал ко мне спиной, и я гладил его по плечу.       Путь не занял и минуты. Вот мы остановились, двери открылись, врачи выкатили его и побежали в здание. Я двинулся за ними, всё ещё не в силах сдерживать слёзы.       Меня быстро остановили. Киреля увезли в реанимацию, и, прежде чем двери закрылись, я увидел, как врачи суетятся вокруг его каталки.       Съехав по стене и опустившись на пол, я зарыдал также громко, как в отеле. Я сидел, согнув ноги в коленях и положив на них руки, иногда протирая запястьем глаза от слёз или пальцами сжимая распущенные волосы. Нос был давно заложен, а в груди и животе бушевал страх. Босые ступни замёрзли. Через некоторое время какая-то добрая санитарка дала мне больничные тапочки.       Я не знаю, сколько времени прошло, врежде чем из реанимации вышла девушка в халате медсестры и подошла ко мне. Я вскочил и схватил её за предплечья, не в силах даже сформулировать вопрос, а просто выжидающе смотря на неё с раскрытым ртом.       — Всё хорошо, — сказала она на очень плохом английском и улыбнулась, а у меня ноги подкосились, и, отпустив её руки, я рухнул обратно на пол. Девушка присела на корточки возле меня, не размыкая коленок, — Мы вставить катетеры, чтобы откачать жидкость из лёгкие. Сейчас ему не больно и он может дышать с помощь кислородная маска. Через немного часов его переведут в палата и вы можете его увидеть.       Я не мог перевести дыхание, хотя плач уже успокоился.       — Вы можете поехать домой и взять его вещи. Одежда, обувь, — она снова улыбнулась, — Вы вернуться и можете увидеть его.       Я вымученно улыбнулся и покивал. Она ушла. На ватных ногах я поднялся, медленно направился к выходу. Но потом развернулся и подошёл к стойке ресепшена.       — А м-можете вызвать мне сюда такси? — попросил я. Пожилая женщина за стойкой спросила, куда мне ехать, и набрала на телефоне недлинный номер.       Я приехал в отель и взял джинсы, кеды и кислородный баллон Киреля. Нормально оделся и обулся сам, выключил светильник и вышел. Таксист ждал меня у выхода, как мы и договорились.       Начался рассвет. Киреля перевели в палату. Я вошёл, дрожащими руками закрыв за собой дверь. В палате сидела медсестра, наблюдавшая за больными. Я подошёл к его кровати и присел на табуретку, стоявшую рядом. Опёрся локтями на свои колени и скрестил пальцы в замок. Кирель спал, одетый в широкую больничную рубашку с огромными длиннымм рукавами.       Он проснулся через час. Я вскинул голову, уже полчаса падающую от желания спать, и посмотрел на него. Он едва слышимо застонал и повернул ко мне голову в маске. Я подвинул табуретку и взял его руку в свои, осторожно накрыв его кисть обеими своими ладонями. На его тонком указательном пальце держался серый датчик. Слабая улыбка не слезала с моего лица.       Глаза Киреля утомлённо прикрылись на несколько секунд. Затем он глянул на медсестру и указал второй рукой на маску. Она кивнула.       Я помог ему снять маску и вставить в нос трубочки. Он опустил руку с кровати и подкрутил подачу кислорода в баллоне.       — Как ты?       — Лучше, — выдохнул Кирель. Свободной рукой ощупал свой бок, приподнял рубашку. Я увидел пластырь, видимо, в месте прокола, в который был вставлен катетер. В груди похолодело. Кирель опустил одежду и устало уронил голову на подушку, прикрыв глаза.       — Они просили номер твоего лечащего врача, — сказал я, — но…       — Я тебе потом дам его, — ответил он, не открывая глаз. Он немного подышал, довольно ровно, а потом посмотрел на меня, — Я хотел кое-что спросить.       — Да? — мой голос дрогнул.       — Ты правда считаешь, что у меня такие красивые глаза? — прошептал он. Я опешил. Потом сообразил, что, наверное, он прочитал один из моих стихов… Я почувствовал, что очень сильно краснею.       — Э-эм… Д-да… Да, я так считаю, — я отвёл взгляд и почесал затылок, второй рукой продолжая держать его руку.       Кирель задумчиво улыбнулся. Я снова посмотрел на него и тоже расплылся в улыбке. Он был без линзы, и глаза были разными. Впервые за этот разговор он слабо сжал мою руку в ответ.       Его отпустили домой к середине дня. Мы сели в такси, на заднее сиденье. Я сидел ровно, а Кирель опирался на меня и смотрел в окно. Я обнял его одной рукой и тут же провалился в сон. Несколько часов пытаться спать на табуретке не очень-то удобно.       Когда мы приехали, Кирель разбудил меня. Мы прошли в номер. Он сел на край своей кровати, и я аккуратно приземлился рядом.       — Врач сказал, что мне нельзя летать на самолёте хотя бы неделю, — тихо сказал Кирель. Я погладил его по плечу.       — Поедем на поезде. В купе есть розетки для твоего ИВЛ, — он повернул ко мне голову, и я улыбнулся. Осторожно потянувшись ко мне, он прикрыл глаза и слабо поцеловал. Я ответил, в этот раз не напирая, а нежно и медленно целуясь, подстраиваясь под него.       Он отстранился первый и вдохнул, не сводя с меня глаз. На его лице было спокойствие и слабая улыбка. Я мог вечно смотреть в его глаза. Глаза, которые так смотрели на меня. Хотя, это я ещё своих не видел.       Кирель перевёл взгляд на мою руку. Вложил свою ладонь в мою и легонько сжал.       — Спасибо, что был рядом во время приступа.       Я растаял. Подступили слёзы.       — Когда я спрашивал тебя об этом, я не думал, что буду так переживать, — голос дрогнул, но я не заплакал. Уголки губ Киреля слегка дрогнули в слабой улыбке, и он ещё немного сжал мою руку.       — Было больно? — брякнул я и тут же ударил себя ладонью по лбу, зажмурив глаза, — Блин, прости, не знаю, почему я так спросил…       — Ничего, — он успокаивающе погладил меня пальцем по руке, — Больно. Но сейчас всё хорошо.       — А… Не болит место, где стоял катетер?       Кирель немного покраснел.       — Н-нет, — отвёл глаза, — Я поднимал рубашку в больнице… Я был очень уставшим. Мне неловко.       — Эй, рассла… А-м, я ничего… М… — я не знал, что сказать. Всё, что приходило в голову звучало как-то нехорошо, — Э-мм, в общем, я не буду тебя ничего заставлять… И-и ты можешь не переживать об этом…       — Спасибо, — он ещё раз сжал мою руку, — Там не один шрам от этих проколов. Я уже сбился со счёта, сколько раз мне ставили эти катетеры. Даже боль уже привычна. Правда, в какой-то момент начинаешь задыхаться и понимаешь, что теряешь сознание. А всё в груди и так болит, а тут ещё и инстинктивно пытаешься вдохнуть, и вообще всё печёт и почти ни о чём не думаешь, — его голос задрожал, что было странно, ведь обычно он спокойно говорил о своих проблемах или о болезни. Он не смотрел на меня, а я так пристально глядел ему в глаза, словно пытался взглядом вытереть его подступающие слёзы, — Лишь раз в каком-то тумане, сквозь который слышишь крики окружающих тебя людей и врачей, думаешь о том, что можешь умереть сейчас, — слёзы потекли по его щекам, и голос совсем сломался, — И со времени до знакомства с тобой впечатления от этих мыслей так поменялись… Я не хочу умирать сейчас… Я не хочу…       Он вытащил руку из моей и закрыл обеими ладонями лицо. Я понял, что ему нужно выпустить пар, и ничего не говорил. Было больно смотреть на него в таком состоянии, но сейчас боль не сопровождалась слезами. Просто морально больно.       Я боялся спугнуть его эмоции своими прикосновениями, и всё же легонько погладил по ноге. Сделав вдох, Кирель провёл руками по волосам, зачесав их назад. Его лицо было мокрым и покрасневшим, рот приоткрыт, а губы всё ещё немного тряслись. Он медленно выдохнул. Взял меня за запястье и молчал, всё ещё не смотря мне в глаза.       — Мне нужно… я сейчас, — тихо сказал он, перекинул через кровать свою сумку и скрылся в ванной. Я остался рассеянно сидеть на краю кровати, уставившись в пол и обдумывая случившееся.       Через минуту Кирель вышел, подошёл к столу, на котором стоял телефон. Трубка до сих пор висела на проводе, как я её уронил, и Кирель её поднял. Он оторвал от отельного блокнота, лежавшего рядом, листочек, взял ручку и что-то написал, потом подошёл ко мне и протянул бумажку.       — Номер моего врача, — тихо сказал он, — На всякий случай.       Я взял бумажку, посмотрел секунду в глаза Кирелю, а потом опустил взгляд на цифры.       — Не звони ему, и не давай никому без крайней необходимости, разве что во время приступа, — серьёзно сказал он, сев на край кровати рядом и уставившись в пол, — Он будет в ярости, когда я вернусь.       — Думаю, он просто волнуется о тебе, — сказал я, повернув к нему голову и уронив руки с бумажкой себе на колени.       — Да.       — Может, позвонишь и объяснишься?       — Нет. Уже ничего не поделаешь. Объяснюсь, когда приеду домой.       Я не стал спорить. Положил бумажку в маленький кармашек своего рюкзака и остановился посреди комнаты.       — Ну что, поедем в следующий город на поезде? — с улыбкой спросил я. Кирель посмотрел на меня задумчивым взглядом и кивнул, — Я тогда закажу билеты.       Я подошёл к телефону и набрал номер, стал говорить в трубку. Кирель затих, взгляд разных глаз затуманился какими-то мыслями.       Мы прибыли на вокзал. Ехать из Дрездена в Брюссель, столицу Бельгии, 11 часов, поэтому выезжать надо было сегодня. Я забронировал нам купе.       Мы убрали чемоданы и вошли, закрыв за собой дверь. Кирель утомлённо лёг на нижнюю кровать и стал восстанавливать дыхание. Он был ещё слишком ослаблен, чтобы много ходить.       Я взял его ИВЛ, который мы положили мне в рюкзак, воткнул его в розетку, поставил на столик и сел на край кровати Киреля. Осторожно снял его трубочки, крепившиеся за ушами, и приложил маску. Кирель приподнял голову, и я закрепил её ремешками на его затылке. Включил ИВЛ и наклонился к баллону.       — Как этим пользоваться? — усмехнулся я, рассматривая непонятную вещь. Кирель слегка улыбнулся под маской и, не глядя, подкрутил что-то пальцами и снова положил руку на кровать.       Я посмотрел на него, и умиротворённая улыбка полезла мне на лицо. Мерный гул ИВЛ и слышимые вдохи и выдохи Киреля как-то успокаивали. Его глаза были прикрыты, и мне показалось, что он уже уснул. Я пересел на свою кровать, взял плеер, включил в наушниках музыку. Затем достал из рюкзака свой блокнот. Полистав до чистой страницы, достал карандаш и стал писать какие-то коротенькие четверостишия ни о чём.       Кирель спал всю дорогу. Я слушал музыку какое-то время, потом перерывами засыпал или тупо пялился в окно, вслушиваясь в его мерное дыхание, стук поезда и думая о чём-то. К утру мы были в Брюсселе. Я разбудил Киреля, и мы пошли к отелю.       Мы заселились, я разобрал некоторые вещи и повернулся к сидящему на кровати Кирелю. Он читал мой блокнот, и я уже не переживал по этому поводу так сильно.       — Как ты? — спросил я. Кирель нехотя отвлёкся, но посмотрел на меня с улыбкой.       — Слабость. Но после сна гораздо лучше. Хочу пойти куда-нибудь.       — Я знаю одно место в городе. Тебе очень понравится.       Мы доехали до одного парка, о котором я узнал в одной из многих прочитанных мной туристических брошюр. Этот парк называется «Мини-Европа» и в масштабе показывает всю Европу. Там можно гулять, фотографироваться, а все модели зданий и другие достопримечательности плюс-минус ростом с человека.       — Это вся Европа? Я увижу ВСЮ Европу?! — Кирель схватил меня за рукав и заглянул в глаза. Никогда ещё не видел его таким радостным. Но больше меня заставило улыбнуться другое.       — Ты не надел линзу, — завороженно глядя на него, сказал я. Он немного поник.       — Д-да… Но мне некомфортно. Кажется, что все смотрят.       — Если и смотрят, то с восхищением. Да, ты увидишь всю Европу! Пойдём.       Он, словно ребёнок, держал меня за руку и восторженно смотрел на каждый экспонат. Мы ходили здесь весь день, иногда останавливаясь, чтобы Кирель отдохнул и перевёл дыхание.       Он постоянно поворачивался на меня, будто проверяя, смотрю я или нет. Говорил о каждой вещи в парке: какая она красивая, величественная или ещё какая-нибудь. Всё время улыбался, и иногда подкручивал что-то на баллоне, скорее всего, на бóльшую подачу воздуха. Таскал меня иногда к тем экспонатам, которые мы уже смотрели. Ближе к вечеру одна девушка подошла к нам и сказала что-то на… немецком, вроде? Я попросил её сказать по-английски. Она замялась, потом неловко улыбнулась, показала пальцем на Киреля, потом на свои глаза и большой палец вверх. Кирель вспыхнул красным и поджал губы. Я улыбнулся, покивал ей, мол «спасибо», и она ушла со своим молодым человеком. Кирель долго не приходил в себя после этого, а потом ещё много раз вспоминал эту ситуацию и отрывисто спрашивал что-то вроде «как?!».       На закате мы пошли в кафе. Я специально выбрал именно это кафе, там подавали бельгийские вафли с солёным или сладким гарниром.       Я заказал вафлю с креветками, соусом и зеленью и сладкую с шоколадом, а Кирель взял с карамелью. Было очень вкусно. Просто невероятно. Мы сидели у окна и разговаривали о прошедшем дне.       — Я до сих пор не верю, — восторженно сказал Кирель и торопливо засунул в рот кусок вафли, — Я твак авно хофев… — он усмехнулся, прикрыл рот рукой и прожевал, потом перевёл дыхание, — Я так давно хотел поехать в Европу, но я даже не думал об этом. Мне просто не на что было надеяться. А теперь я, можно сказать, посмотрел всю её целиком! А некоторые места и вживую, в реальном размере! Господи, — он приложил руку к груди и снова перевёл дрожащее дыхание, — Я так счастлив не был ещё ни разу в жизни!       Меня распирало. Я, наверное, тоже ещё никогда не был настолько счастлив. Я за день столько улыбался, что уже челюсти болели. С той же широкой улыбкой я смотрел сейчас на Киреля, жующего свою вафлю, продолжающего что-то говорить о парке, и на душе становилось ещё теплее и ещё счастливее. Вечером обязательно напишу стих.       Поблагодарив работницу, с сильным немецким акцентом говорившую на английском, мы вышли из кафе, держась за руки. На автобусе доехали обратно. Всю дорогу Кирель эмоционально рассказывал о том, что ему понравилось в парке, и, на самом-то деле, он назвал, по-моему, всё, что там вообще было. Улыбка так и не слезала с моего лица.       Мы приехали в номер, когда уже было темно. Он был очень уютным, даже лучше, чем предыдущие: светлые тона, но не белые, мягкий ковёр на полу, кровати — одна у окна, а вторая перпендикулярно первой вдоль стены, что напротив двери; был шкаф для одежды, диванчик, кофейный столик и даже небольшой телевизор. Кирель установил на тумбочке свой аппарат и ушёл в ванную, а я взял блокнот, который он перед прогулкой оставил на столике, карандаш и забрался на свою кровать с ногами. Строки сами собой рождались в голове. Почерк мой был неаккуратным, но если вдруг мне нужно было написать «Кирель», я старался, как на контрольной в первом классе. Этот факт меня забавлял, но я всё равно медленно выводил каждую буковку в его имени.       — О, ты пишешь что-то новое? — я и не заметил, как он вышел из ванной, освещаемый лишь светильником, в пижаме и с мокрыми волосами, в которые запустил пальцы и тряс ими, чтобы быстрее высохли. Такую картину хотелось сохранить в голове навечно.       — Да, — я улыбнулся.       — Дашь почитать? — завороженными глазами смотря на меня, он сел на край своей кровати, обеими руками продолжая трепать волосы.       — Когда допишу, — сказал я, шутливо отдёрнув от него блокнот. Кирель посмеялся и, последний раз тряхнув головой, плюхнулся на подушку. Полежал так немного, а я снова принялся за стих. Но через пару минут тишины он встал, подошёл к моей кровати со своей сумкой на колёсиках и сел, подвинув меня. Удивлённо подняв брови, я смотрел на то, что он сделает дальше. Он повернулся ко мне, сидя на краю кровати, наклонился, обхватил моё лицо руками и поцеловал.       Тут мои брови совсем поползли на лоб. Щёки пробрало холодом от его рук, но я видел, что его глаза закрыты и чувствовал, как он улыбается, пока целует меня, и, замешкавшись лишь на мгновение, я прикрыл глаза и ответил. Мои руки проскользнули к его лицу, осторожно обхватывая его. Кончиками пальцев я почувствовал влажные пряди. Его улыбка постепенно исчезла, и он растворился в поцелуе. Внешне он был решителен, но его губы двигались очень осторожно, небольшими, резкими движениями. Он делал паузы. Было непросто подстроиться под него.       Мы целовались недолго: скоро он отстранился, чтобы отдышаться. Но, сделав пару вдохов и выдохов, снова вцепился губами в мои. На этот раз он целовался так, словно боялся, что я сейчас исчезну, просто растворюсь в воздухе. Его настроение менялось, и я за ним не поспевал. Иногда движения наших губ совсем не совпадали, но его это не расстраивало: он просто продолжал довольно напористо и резко целовать меня, уже, можно сказать, держась за мои волосы и растрепав мой хвостик.       Я хотел пойти дальше, скользнуть руками ниже, но боялся. Боялся, что он испугается. Да и сам, если честно, боялся продолжать. У меня уже был секс, но только с девушкой и в основном по её инициативе. Эти мысли захватили мою голову, и я осознал, что мои губы уже несколько секунд не двигаются. Кирель отстранился, а я так и остался сидеть в таком же положении с таким же потерянным выражением лица.       — Что-то не так? — взволнованно спросил он, тяжело переводя дыхание и опустив руки на мои плечи. Я тоже убрал их с его щёк и примирительно поднял.       — Нет-нет, я… Всё в порядке, — я думал, что сказать. «Просто задумался» звучит как «мне было так скучно, что я улетел в свои мысли», а другого оправдания у меня не было.       Кирель помахал рукой перед моим лицом, и я снова очнулся.       — В чём дело? — он спрашивал это без злости и даже, как мне показалось, без волнения, а будто бы просто чтобы узнать причину.       — Всё хорошо, я просто… Просто задумался кое о чём, но ты не воспринимай это на свой счёт, ты отлично целуешься и… Чёрт, — я покраснел. Захотелось закрыть лицо руками.       — Не знаю, что ответить, — он усмехнулся, отведя глаза, потом снова взглянул на меня. Получилось, что я практически лежал, облокотившись на подушку у изголовья кровати, а он сидел на краю, лицом ко мне, смотря на меня сверху вниз.       Повисла пауза. Посидев так несколько секунд, Кирель медленно опустил руки с моих плеч и свесил ноги с кровати, коснувшись ими пола. Опёрся руками о матрас, подминая под ладони рукава толстовки.       — Не хочу спать, — тихо сказал он. Я смотрел на то, как он рассматривает комнату. С моей стороны был зелёный глаз, а его волосы уже почти высохли.       Остаток вечера он смотрел что-то по телевизору, поставив очень тихий звук и очень мило сев на диване, согнув ноги в коленях и завалившись немного на бок. Я сходил в душ, дописал стих и уснул.       Когда я проснулся утром, Кирель спал у себя в кровати в кислородной маске, ко мне спиной. Действуя уже практически инстинктивно, я проверил блокнот: там же, где я его и оставил. Всё-таки я ещё не успокоился до конца, и тот факт, что он читает мои стихи, меня волновал.       Я умылся, переоделся и, выйдя из ванной, замер на пороге, посмотрев на Киреля. Он спал на боку, подложив руки под подушку, накрывшись одеялом по самый подбородок. Его голова утопала в мягкой подушке, щека немного смялась. Рот под маской был слегка приоткрыт, дыхание — ровным и немного хриплым. Мерный гул ИВЛ успокаивающе действовал на нервы. Его волосы с одной стороны лежали на подушке, а с другой падали ему на лоб. Улыбка поползла на моё лицо. Я тихонько пробрался к тумбочке, взял блокнот и карандаш, сел на пол, облокотившись о стену спиной и согнув ноги, развернул блокнот горизонтально, открыл чистую страницу после вчерашнего стиха и взволнованно выдохнул. Если я хочу его нарисовать, придётся попотеть. И изрядно напрячь память, чтобы вспомнить теорию рисунка.       Я потратил на это около часа, молясь, чтобы он раньше времени не проснулся, но вот у меня в руках был рисунок простым карандашом, немного неловкий, но очень милый и передающий атмосферу. Я нечётко нарисовал окружение, ИВЛ на тумбочке и несколько лёгких штрихов для фона. Закрыл блокнот и встал с пола. Сел на свою кровать, перечитал последний стих и улыбнулся, вспоминая вчерашний день.       Кирель заворочался и повернулся ко мне. Он снял маску и улыбнулся.       — Доброе утро. Ты давно встал?       — Час назад где-то, — ответил я, смотря в его разные глаза, — Чем хочешь сегодня заняться?       — Хочу съездить в то кафе с вафлями. Поесть и взять немного с собой, в следующий город, — вдохнув через маску, он положил её на тумбочку, выключил ИВЛ и вставил трубочки.       Пока Кирель был в душе, я заказал билеты на поезд на вечер. Отсюда до Амстердама всего два с лишним часа. Мы съездили в то кафе, позавтракали (хотя, если честно, когда мы туда доехали, время уже близилось к обеду). Кирель взял вафли с шоколадом, а я решил заказать что-то солёное.       Затем взяли немного с собой: нам положили их в контейнеры со сладкими соусами и топпингами в маленьких пластиковых коробочках. Работница узнала нас, и мы мило перекинулись парой слов, затем вышли и пошли по тротуару. В одной руке у меня был пакет с едой, а другой я держал руку Киреля. Он же свободной рукой вёз свою сумку за собой.       Мы забрели в какие-то колоритные европейские улочки. Мне даже показалось, что сегодня дыхание у Киреля улучшается, но через минуту после этой мысли он попросил остановиться, оперся руками о свои колени и тяжело отдышался. Мне казалось, ему было неловко от того, что мне приходится ждать его, но я решил не поднимать тему, чтобы не смутить его ещё больше.       Мы бродили, в основном молча, но иногда разговаривали о чём-то пустяковом, вроде обсуждения зданий вокруг или проходящих мимо людей.       К вечеру мы поехали домой, чтобы успеть на поезд. В автобусе Кирель открыл форточку и периодически снимал трубочки, вдыхая свежий воздух несколько раз, а потом снова надевал их и восстанавливал дыхание. Это было тяжело и, судя по его лицу, иногда даже больно, но каждый раз, когда он вдыхал воздух из окна, колышущий его волосы, то блаженно прикрывал глаза и улыбался.       — Дашь мне почитать стих, который ты написал вчера? — тихо спросил он, глянув на меня разными глазами. Я запнулся.       — А-мм… В поезде, ладно?       — Хорошо, — спокойно отозвался он, поворачиваясь обратно к окну. Он прекратил снимать трубочки, но продолжал прикрывать глаза, когда порывы ветра дули ему в лицо.       Как только мы зашли в купе и сели, я поймал на себе взгляд Киреля. С неспокойным сердцем я отдал ему блокнот и, чтобы отвлечься, стал подключать его ИВЛ. Когда я закончил и сел на свою кровать, Кирель всё ещё был на странице со стихом. Он улыбался, практически даже в зубы, иногда посмеиваясь и немного прикрывая рот рукой. Сквозь волнение пробилась улыбка, но она тут же улетучилась, когда он перевернул страницу.       Выражение его лица переменилось сразу же. Удивлённо и испуганно он смотрел то на страницу, то на меня, затем указал пальцем на рисунок, но все слова застряли и он так их и не сказал. Немного успокоившись, он ошарашенно уставился на рисунок.       — Ты спал, и я подумал… В общем… Извини, — сказал я, нервно улыбаясь и почёсывая затылок.       — Да я… Ничего, но, м… Это так… Так красиво!       Я опешил.       — Ну, неплохо, конечно, но до профессионализма мне далеко…       — Да кому нужен профессионализм? По-моему, в таких рисунках гораздо больше души, чем в «идеальных», — Кирель продолжал рассматривать страницу. Его дыхание сбилось. Поезд уже ехал, мерно стуча колёсами.       Постепенно я начал улыбаться. Было так спокойно… Ветерок немного попадал к нам в купе из приоткрытого окна, умиротворённо покачивая маленькую шторку.       Весь путь мы провели, ютясь на одной кровати, обнимаясь и обсуждая мои стихи. Кирель перечитывал некоторые, в основном те, что были про него, либо же бессмысленные отрывки вроде тех, что я писал в поезде из Германии. Они ему нравились. Обнимая его за спину одной рукой, я поглаживал его плечо. Он задумчиво улыбался и немного двигал губами, когда читал. Со своего ракурса я видел лишь малую часть его лица, а в основном мог рассматривать волосы. И постоянно хотелось запустить в них пальцы.       Приехав, мы поселились в одном из отелей города. Свободных номеров на первом этаже отеля не было, и нам пришлось подниматься по лестнице на третий. Проблема была в том, что лестницы сбивали дыхание, и с ними у Киреля были особенно напряжённые отношения.       Каждый пролёт он останавливался и отдыхал. Виновато смотрел на меня, но я каждый раз отмахивался и иногда только гладил его рукой по спине.       Войдя, он остановился, держа в одной руке свою сумку с баллоном, а в другой чемодан. Он смотрел на кровать. На одну двуспальную кровать.       — Извини, — сдавленно произнёс я, съёжившись и нервно улыбаясь, — Другого номера не было.       — Н-ничего, — тихо сказал он, и от его интонации у меня в груди всё похолодело.       — Х-хочешь я попрошу у них матрас и бельё, я могу отдельно поспать, но других номеров правда не было, — я примирительно махал руками, тараторя всё это. Я не врал. Кирель сел на левый край кровати, поставил рядом свой чемодан, немного отдышался после лестницы и тихо сказал:       — Я не против, мы же уже засыпали вместе… Просто… — он сжал края кровати руками так, что пальцы побелели, и слова будто застряли у него в горле. Мне показалось, он даже перестал дышать на секунду. Я точно перестал.       Через некоторое время он продолжил:       — Я пока… не готов… Ну, м… к чему-то бóльшему, — его уши покраснели, под конец голос стал совсем сдавленным и он отвернулся.       Я не сразу нашёлся, как ответить. Потом подошёл и сел рядом на корточки.       — Эй, я никак на это не намекал, и не намекаю, и не буду! Я думал об этом и я тоже переживаю, и я вообще никак тебя не принуждаю и не заставляю или что-то такое… Я очень рад, что мы с тобой вместе, и я люблю проводить с тобой время, и тебя люблю, и-и… — я запнулся и замолчал. Посмотрел на Киреля. Всё ещё отвернув от меня голову, он прикрывал рот рукой, а слёзы текли по его щекам. Я не знал, что делать, и просто продолжал сидеть, смотря на него снизу вверх. Через минуту он успокоился, повернулся, тяжело дыша, и посмотрел мне в глаза. Затем медленно перевёл взгляд на волосы, наверняка растрёпанные, собранные в небрежный хвост. Он осторожно коснулся прядей и запустил в них пальцы. Немного погладил, потом тихо сказал:       — Спасибо. Извини, я сейчас, — и скрылся в ванной. Я отрешённо смотрел на закрывшуюся дверь несколько секунд. Затем осторожно коснулся пальцами волос, которые Кирель растрепал ещё сильнее, и переделал хвост, всё ещё находясь словно в тумане, сидя на полу и смотря на дверь ванной. Не могу объяснить то состояние, наверное, просто мысли забили голову.       Нидерланды — последняя страна. На следующий день (кстати, спали мы на одной кровати, нормально, вроде, но по Кирелю было видно, что засыпать ему некомфортно, и он жался к краю) мы пошли по улицам города. Позавтракали в кафе и медленным шагом отправились к автобусной остановке. Кирель хотел прогуляться по каналам.       В целях экономии средств, в каждом городе мы селились подальше от центра, поэтому добираться почти до всех достопримечательностей приходилось на транспорте. Благо, транспорт в Европе довольно комфортный.       В автобусе Кирель снова сидел у окна, а я смотрел на его отражение. Внутри всё таяло, хотя никаких особых эмоций он не выражал. Но это и было прекрасно: он был спокоен. Абсолютно спокоен, просто держал меня за руку и смотрел в окно, разглядывая здания. Я боялся, что тот разговор вчера вечером заставит его снова отдалиться, но, похоже, я переживал зря.       Скоро мы вышли на нужной остановке. Каналы уже было видно, оставалось лишь подойти ближе.       Вода завораживала. Мы медленно шли по набережной, Кирель шёл ближе к ограждению и разглядывал рябь, создаваемую ветром. У воды было холоднее, но в толстовках вроде вполне неплохо.       — О чём думаешь? — спросил я, заглянув в затуманенные задумчивостью разные глаза Киреля. Он рассеянно повернул голову.       — А?       — О чём, говорю, думаешь? — я улыбнулся.       — О воде, — ответил он, отводя взгляд обратно, — Я никогда не был в восторге от плавания. Не понимаю, что в этом приятного: холодная вода, надо постоянно прилагать усилия, чтобы лицо не окунулось. А моя мать любит плавать, — он немного помолчал, — Однажды мы с ней к морю ездили… Она затащила меня туда, а там ещё хуже. Вода солёная, волны мешают держаться на плаву, меня несколько раз окатило с головой, фу, как вспомню. Брр, — он тряхнул головой, — Но она тогда смеялась и веселилась, брызгалась, дурачилась. Потом сплавала на глубину, пока я морщился у берега. Это моё лучшее воспоминание о ней. До Европы я считал это лучшей поездкой в жизни. Потом всё вообще пошло под откос.       — А… Кхм, а как ты… — я замялся, но Кирель будто мысли прочитал:       — Плавал?       — Да, — я смутился.       — Рака тогда не было. Мне было тринадцать. Рак нашли в четырнадцать. Ей пришлось больше работать, чтобы оплатить все процедуры, ИВЛ, баллоны эти… — он тяжело вздохнул, — Наши отношения и до этого не были прекрасными, но они были нормальными. Я мог… ну… хоть чем-то с ней поделиться. Она была… — он замолчал надолго. Наверное, где-то на полминуты, подбирая слово, и только потом продолжил, — неплохой. Не знаю… А когда началась эта эпопея с лёгкими, отношения совсем испортились. Последний раз я слышал, как она смеётся, шесть лет назад.       Я всё ещё переваривал новость о том, что до четырнадцати лет он жил без рака. Я не то чтобы был уверен в том, что это с рождения, но я, если честно, вообще об этом не задумывался. Просто в голове как-то само сложилось… Кирель немного усмехнулся, поглядев на моё недоумевающее лицо. Я сконфуженно хмыкнул.       — А у тебя… была… Кхм, э-эм… ты проходил химиотерапию?       — Да, было. Волосы выпали, и их не было около года. Много сеансов было, но ничего не ушло. Врачи говорят, что, возможно, — он выделил саркастичной интонацией последнее слово, — это повлияло на вероятность образования новых опухолей. Но точно никто ничего не знает. Были какие-то экспериментальные лекарства, я уже и всех названий не вспомню. Говорили, что, может быть, болезнь уйдёт, но, как видишь. До того, как мы уехали, мой врач тоже пытался втянуть меня в очередной эксперимент, но я не понимаю, зачем. Все эти лекарства нихрена не помогают, а только дают кучу побочки. Учёные клепают их каждый год, чтобы деньги получить, конечно они не действуют.       — Ну, а вдруг какое-то из них правда поможет, а ты откажешься? — тихо сказал я, сильнее сжав его холодную руку.       — Вряд ли. Вероятность есть, конечно, но она слишком мала, — он говорил об этом так легко, но в следующий момент в его глазах появилась печаль, — Хотя, недавно я тоже начал об этом думать. Я уже говорил… — он первый раз запнулся, и у меня в груди кольнуло от тяжести его голоса, — О том, что до встречи с тобой смирился с неизбежным. Я знаю, что долго не проживу, и тогда, во время каждого приступа я надеялся, что этот — последний. У меня не было причин хотеть жить дальше, и экспериментальные лекарства были бессмысленной идеей, они только хуже делали. Но сейчас… Сейчас каждый раз, как думаю о смерти, всё внутри сводит, — теперь уже он сжал мою руку. Мы продолжали идти вдоль воды, я смотрел на него и слушал, — У меня появилась причина жить. Появилось желание. И я всё ещё понимаю, что, как бы я ни старался, жизнь будет недолгой, но теперь мне так жалко умирать. Теперь у меня есть то, что я могу не успеть, — Кирель поджал губы и, похоже, хотел сказать что-то ещё, но замолк. Я остановился, встал напротив него. Он недоумевающе посмотрел на меня, а я молча разомкнул наши руки и крепко, но осторожно обнял его. Прижимая к себе, я чувствовал тепло, исходящее от его груди. Он обвил руками мой торс и прижался сильнее, обняв в ответ. Его щека прижималась к моей груди на уровне ключиц. Одной рукой он снял свои трубочки и вернул руку с ними на мою спину. Я стиснул зубы, чтобы не поддаться эмоциям. Если б можно было, я бы отдал ему половину своей жизни. Да хоть бóльшую часть. Я знал, что мне будет очень больно, когда он умрёт, но мысль о том, что ему от этого тоже страшно и больно, просто разрывала меня изнутри.       Мы долго так стояли. Конечно, скоро Кирель надел трубочки обратно, но мы ещё обнимались. Проходящие мимо люди улыбались и иногда бросали какие-то фразочки на языке, похожем на немецкий, но я не слышал знакомых слов. Я готов был стоять вот так и обниматься столько, сколько захочет Кирель. На самом деле, я готов был всю жизнь так стоять. Но через время он вздохнул и аккуратно отстранился. Мы встретились взглядами. Несмотря на мрачные мысли, только увидев его глаза, я улыбнулся.       — Всё будет в порядке, — полушёпотом сказал я, убирая прядь его волос за ухо, но она почти сразу выбилась обратно, — Ты проживёшь ещё долго. Новых опухолей ведь давно не было, да? — я гладил его по волосам, а он печально смотрел на меня, держась за мои запястья, — Мы со всем справимся. С болью и со страхами. Я тоже думал о… всём этом, — я подбирал слова, говоря тихим, успокаивающим тоном, — Я тоже боюсь тебя потерять, не представляешь, насколько. Но, когда бы это ни произошло, то время, которое у нас есть, мы проведём вместе. Так, как захотим. Ты будешь счастлив. М?       — Я уже счастлив, — прошептал он, отведя глаза, и мы медленно двинулись дальше, больше не разговаривая.       У причалов стояли большие катера и иногда маленькие деревянные лодочки. Кирель сжал мою руку и немного подёргал.       — Давай сплаваем? — спросил он, повернувшись ко мне. Его взгляд был взбудоражен этой идеей, на лице заиграла улыбка. Я тоже заулыбался от этого.       — Пойдём.       Мы нашли симпатичную лодочку цвета тёмного дерева. В ней сидел немолодой мужчина с седыми волосами, в чёрном пальто и чёрной шляпе-котелке. Мы спустились на деревянный причал, и я, первым делом спросив, говорит ли он по-английски, попросил его покатать нас.       — Он болен? — на ломаном английском спросил дедушка, указав пальцем на Киреля. Он смутился, я ответил:       — У него трудное дыхание, эти трубки помогают ему дышать, — я помогал жестами, чтобы было понятнее.       — Если он что-то случится в моей лодке, я не могу остановиться везде, чтобы вы вызвать скорая помощь, — сказал он. Я понял, о чём он волнуется и примирительно поднял руки.       — Он хорошо себя чувствует, с ним ничего не случится. Нам очень нравится ваша лодка. Покатаете нас, пожалуйста?       Он поколебался ещё секунду, но потом всё же согласился и, недовольно хмыкнув, жестом пригласил нас садиться.       На лодке было три «скамейки». Старик сидел на средней и готовил вёсла. Мы сели сзади: лодка слегка наклонилась, но под передней скамейкой лежали какие-то сумки, поэтому это было не так критично. Кислородный баллон стоял в ногах у Киреля, если точнее — между его ногой и бортом. Мужчина отвязал лодку от причала, и мы медленно двинулись по воде.       Кирель держал меня за руку, смотря на волны, отходившие от нас. На самом деле, улицы города выглядели очень красиво с воды, но Кирель лишь иногда поглядывал на здания. Сперва я наблюдал за тем, как мужчина, который нас вёз, ловко управляется с вёслами, а потом посмотрел на Киреля. Он задумчиво глядел на воду. Как же мне нравились его разные глаза, но я представлял, о чём он сейчас думает, и это мне не нравилось. Я сжал и разжал его руку несколько раз, и он повернулся, вопросительно на меня посмотрев.       — Опять задумался? — слабо улыбнувшись, спросил я. Он немного печально отвёл взгляд.       — Я думаю о нас.       Я опешил. Мои брови взлетели на лоб.       — О нас?       — Да… — он сильнее сжал мою руку, — Я всё ещё волнуюсь о том, что мы встречаемся. Что это всё происходит. Но… Я думаю, что… ну… Думаю, что доверяю тебе.       Он замолчал и, судя по всему, перестал дышать на мгновение. Я замер, удивлённо уставившись на него. Но потом до меня дошёл смысл сказанных им слов: я зажмурился и расплылся в идиотской широкой улыбке.       Я не знал, что ответить, и просто поднёс его руку, лежащую в моей, к своему лицу и поцеловал её несколько раз от избытка эмоций. Открыв глаза, я обнаружил, что Кирель смотрит на меня удивлённо.       — Ого, — выдавил он. Я накрыл его руку и второй своей рукой.       — Я очень рад, — сказал я. Хотелось добавить «я люблю тебя», но я побоялся, что переборщу. Кирель смущённо улыбнулся и снова отвернулся к воде.       Он посмотрел немного на небольшие волны, потом достал кисть свободной руки из рукава, в котором она была спрятана, и опустил её в воду, слегка наклонившись. Я крепче сжал его руку.       Он рассекал воду ладонью ещё какое-то время, пока, видимо, его рука совсем не замёрзла. Он отряхнул её и снова укутал в рукав, положив на колени.       Мы сделали какой-то замысловатый круг по некоторым нешироким каналам и вернулись обратно к тому же причалу. Я неловко выбрался из лодки и помог Кирелю, затем заплатил дедушке и поблагодарил его. Кирель присоединился к благодарности.       — Пожалуйста. Будь здоровым, — сказал он, кивнув Кирелю, и отвернулся. Кирель немного смутился и потащил меня прочь.       Мы неспеша пошли дальше по набережной. Впереди виднелись более широкие каналы, некоторые по размерам были прямо как большие реки.       Теперь и Кирель обратил внимание на здания. Погода была пасмурная, около домов росли деревья, а сами они были разных цветов и из разных материалов: довольно типичная картинка европейских улочек, но это не делало её менее атмосферной.       Мы гуляли до самого заката. Когда солнце начало клониться к горизонту, мы захотели где-нибудь поесть. Поискав немного, мы нашли какое-то кафе и вошли внутрь.       Но долго мы там не просидели: кто-то начал курить. Оглядевшись, я понял, что, похоже, здесь это разрешено. Кирель закашлялся.       — Эй, иди, постой на улице, я возьму нам что-нибудь с собой, — сказал я, погладив его по плечу. Он вышел, и я подошёл к стойке с витринами, раздражённо отмахиваясь от дыма.       Сидя в автобусе, мы ели выпечку, которую мне продали в коричневом бумажном пакете. У меня в ногах стояла бутылка с морсом, который я купил там же, и мы по очереди запивали им еду.       Когда мы приехали в отель, было уже совсем темно. Над лестницами горели небольшие жёлтые светильники, освещавшие злополучные ступеньки, по которым мы поднимались минут пять точно.       Добравшись, наконец, до номера, Кирель плюхнулся на кровать, восстанавливая дыхание, а я закрыл дверь ключом и сел рядом.       — Завтра у нас ещё один день, а послезавтра уезжать, — сказал я.       Кирель промычал что-то непонятное, закрыл лицо руками и упал на спину, оставив ноги ниже колена свешенными с кровати.       — Не хочу, — сказал он интонацией, напоминающей капризного ребёнка. Я неловко погладил его по ноге и убрал руку, сжав край матраса. Я помолчал немного, а потом тихо сказал:       — Ну, мы же будем встречаться и дома. Будем вместе ходить на учёбу, проводить свободное время.       — Да. Но я вернусь к матери, к врачам. Опять крики. Опять осуждение. Опять университет и ублюдки, которые там учатся, — он убрал руки от лица, раскинул их на кровати и открыл глаза, уставившись в потолок, — Мне только с тобой комфортно. Спокойно. Хочу оставаться с тобой.       Я умилённо улыбнулся, едва совладав с бурей чувств.       — Придумаем что-нибудь. Можешь жить у меня. Моей маме наплевать, комната нормальная. Если хочешь, конечно.       Кирель улыбнулся.       — Было бы круто. Но, в любом случае, — его улыбка потухла, — мне нужно будет зайти домой. Надо поговорить с мамой. И поехать к моему врачу. Пусть хоть посмотрит, почему всё так стремительно ухудшается…       — В каком смысле «стремительно»? — спросил я, вскинув брови. Кирель замер на секунду, судя по всему, поняв, что сболтнул лишнего, потом снова потёр лицо руками.       — М-мх, в общем, после приступа в больнице прошло очень мало времени, чтобы снова были симптомы. Но они есть.       Он замолчал и кинул взгляд на меня. Я отрешённо на него смотрел, поджав губы.       — То есть, у тебя скоро может быть новый приступ?       — Да, — он нащупал мою руку, схватился за неё, сжал и дрогнувшим голосом прошептал:       — Мне страшно.       Я не сразу нашёл, что сказать. В груди снова затаился страх.       — Это сильно плохо, что так скоро после приступа снова всё началось?       — Это плохо. Обычно откачки жидкости хватало надолго. А тут всего несколько дней прошло… Я не знаю, может ли это как-то повлиять на следующий приступ. Ну, в смысле на то, как он будет протекать, — его голос снова дрогнул, и он замолчал.       — Всё будет в порядке. Приедем, съездим к твоему врачу, — я уже смелее гладил его по ноге, другой рукой сжимая его руку, — Тебе больно дышать?       — Нет, но трудно. Труднее обычного. Если дело и правда идёт к следующему приступу, то будет больно, — голос снова дрогнул, и он сильнее сжал мою руку, — Чёрт. Последний раз я так боялся всего этого в четырнадцать. Не думал, что снова вернусь к этому состоянию.       На этот раз я совсем не нашёл, что сказать. Просто замолчал, уставившись на наши руки и продолжая гладить его второй рукой по худому бедру.       Мы просидели так несколько минут. Потом Кирель вздохнул, сел на кровати по-турецки и забрал свою руку из моей. Я недоумевающе посмотрел на него.       — Я хочу спросить… — начал он, сконфуженно отведя глаза.       — Пожалуйста, — я приглашающе махнул рукой.       — Ты… Ты любишь меня? — я опешил, а Кирель ещё больше отвернулся, закрыл глаза и пробормотал:       — Господи, чувствую себя ребёнком.       — Да, — не колеблясь, ответил я, — Люблю.       Я понимал, что, наверное, ему нужно было слышать эти слова, как подтверждение. Он не привык верить, и я старался с пониманием ко всему относиться.       — А… Кхм, а есть что-то, что может заставить тебя меня бросить? — продолжил он, не смотря на меня и нервно выгибая свои тонкие пальцы. Я вскинул брови и задумчиво выдохнул.       — Ну… Если предашь меня, наверное. Изменишь, там, или попользуешься. А кроме этого — нет. Со всем остальным мы вместе справимся.       Кажется, мои слова очень положительно на него подействовали, но я всё же слышал, насколько дрожит его дыхание. Он очень волновался, но я пока не понимал, почему.       — Я хочу тебе кое-что показать, — тихо сказал он, но не шёпотом, а скорее вполголоса, — Хочу, чтобы ты знал об этом.       Он выдохнул. Его голос тоже дрожал. Я ждал, что он сделает, не подгоняя и не перебивая.       Трясущимися руками он снял трубочки, затем взял край своей толстовки и сжал пальцами. Посмотрел вниз, вдохнул и рывком снял толстовку, сразу надев трубочки назад.       Я настолько удивился, что даже не знаю, как описать. Ошарашенно смотрел ему в лицо секунду, пока моё внимание не привлекло кое-что другое.       Шрамы. На плечах старые, а на запястьях и предплечьях относительно свежие. Все невероятно глубокие. Я прикрыл рукой замерший в открытом положении рот. Внутри всё переворачивалось. Я был в ужасе. Такой противный липкий страх. Как только появились силы отвести взгляд от его рук, я посмотрел Кирелю в лицо. Он не смотрел на меня, а по щекам текли слёзы. Он еле-сдерживался, чтобы не издать звуков плача, но затруднённое дыхание этому не помогало, и в конце концов он начал шмыгать носом и прикрыл рот одной рукой.       — Эй, — нежно произнёс я, подвинулся к нему и аккуратно обнял. Я боялся сделать ему больно. Одной рукой прижал к себе, положив ладонь на его спину, а вторую положил на затылок, гладя его по волосам. Он прижался ко мне, ответив на объятие, но одной рукой продолжал прикрывать рот. По телу побежали мурашки, — Я не бросил бы тебя из-за этого никогда, — тихо говорил я, стараясь сделать спокойный голос, но в голову лезла картина того, как он это делал, и становилось ещё страшнее, — Господи, — прошептал я, нежно гладя его по волосам. Он начал плакать громче. У меня самого подступали слёзы.       Мы сидели, ничего не говоря, несколько минут. На самом деле, довольно долго. Кирель немного успокоился и, наконец, дрожащим голосом сказал:       — Никто не знает. Мне было так страшно говорить. Но я хотел, чтобы ты знал…       — Тебе было так больно? — спросил я после недолгой паузы, — От всего того, что происходило с тобой? Поэтому?..       - Я ненавижу себя за это, — он снова заплакал, — Я мог обойтись без этого… Мог справиться, но у меня не хватило сил…       — Ш-ш-ш, — я продолжал гладить его, прижимая второй рукой к себе, — Главное, что сейчас с тобой всё в порядке. Сейчас всё хорошо. И никто никогда больше не сделает того, что заставило бы тебя так с собой поступать. Ты не слабый. Ты пережил много ужасных вещей, и ты справился.       Он успокаивался. Мы ещё долго так сидели, пока он совсем не пришёл в себя и не отстранился, продолжая теребить свои пальцы. Ему было некомфортно. Я заметил, что на боку, в районе рёбер у него было несколько шрамов от катетеров, один из которых — новый. Да и вообще, он был очень худой. Конечно, я подозревал, да и в больнице он поднимал кофту… Но тогда вообще всё было туманно. И всё равно, я как-то не думал об этом особо… Мотнув головой, я подал ему толстовку.       — Если тебе некомфортно, оденься, — сказал я, и Кирель смущённо натянул кофту, снова сняв и надев обратно трубочки, — А ты… В нашей поездке тоже?..       — Нет, — серьёзно ответил он и посмотрел мне в глаза, и по-моему это было сильно с его стороны, — Последний раз я делал это до знакомства с тобой, — отвёл взгляд, — Отвратительно себя чувствую. Как будто разочаровал тебя.       — Нет-нет! — я замахал руками, — Ни в коем случае! Ты очень сильный и я очень люблю тебя! Мы с тобой со всем справимся вместе, я тебя не оставлю и никому не позволю снова довести тебя до такого состояния.       Кирель промолчал.       — Я… Я могу задавать тебе вопросы на эту тему? — спросил я.       Кирель развёл руками.       — Конечно. Что угодно.       — Когда ты начал… это делать?       — Когда рак нашли. Мать отдалилась и стала срываться иногда на мне из-за сильного стресса на работе. Тогда я впервые порезал плечо под самым суставом, чтобы, если надевал футболку, не было видно. В школе начались проблемы из-за того, что волосы выпадали. Некоторые издевались, а я не мог выдержать всего этого вместе с осознанием неизлечимой болезни. Тяжело понимать, что умрёшь. Ещё тяжелее — что умрёшь болезненно, — его голос уже был ровным. Он просто говорил, смотря вниз, — Сначала я резал только плечи и совсем немного. Потом стал больше, спустился на предплечья. Год назад было хуже всего: я поступил в университет и в группе меня совсем не приняли. Тогда перешёл с предплечий на запястья, — он отодвинул рукав толстовки на левой руке и осторожно провёл по некоторым из шрамов подушечками указательного и среднего пальцев, — Вот эти самые новые. За несколько дней до вечеринки мы сильно поссорились с мамой из-за того, что я отказывался принимать участие в очередном экспериментальном лечении. Я ещё думал про эту вечеринку, понимал, что приглашения просто всем разослали и меня там не ждут. Не знаю, почему в итоге решил пойти. Но вот тогда сделал несколько на запястьях, — он посмотрел на них и погладил кончиками пальцев, — Уже успели затянуться, — вздохнул, — Не хочу опять возвращаться в это состояние. Когда ты настолько не справляешься, что с каждым разом порезы всё глубже.       Он замолчал. Я аккуратно взял его за руку. Слова иссякли, и я просто держал его руку в своей, надеясь, что ему от этого легче.       — Спасибо, что поделился, — вполголоса сказал я, смотря на наши руки. Кирель кивнул.       — Ты всегда говоришь, что мы «справимся со всем вместе», — сказал он, — Это так странно для меня, но так хорошо. Становится спокойнее…       Он замолчал, а потом добавил:       — Спасибо, что поддержал.       — Я люблю тебя, — сказал я, отодвинул пряди у его лица и поцеловал в лоб, пригладив после этого волосы в прежнее положение.       Я пошёл в душ первый. Немного потряс волосами, чтобы они быстрее высохли, и вышел. Сел на кровать, достал блокнот и записал небольшой стих о нём. О его прошлом и о шрамах. Тяжёлый получился, но и жизнь не легче. Вскоре вышел Кирель и лёг рядом. Он не включал ИВЛ и не надевал маску.       — Ты что-то писал? — спросил он, смотря в потолок.       — Да… м-м, я надеюсь, ты же не против, что я пишу о тебе?       — Совсем нет, — отозвался он, — Мне очень нравятся твои стихи. И… мне очень приятно, что я… м, как бы это сказать… Что ты… будто бы… вдохновляешься мной.       Я улыбнулся и повернулся на бок, посмотрев на Киреля. Он повернул ко мне голову. В разных глазах отражался свет лампы, стоявшей на моей тумбочке.       — Я почитаю завтра? — спросил он.       — Конечно, — я взял его за руку, — Поспим так?       — Да, только… сейчас, — он забрал руку, снял трубочки, включил ИВЛ, надел маску, повернулся обратно ко мне и сжал мою руку своей, устроившись на подушке. Одними губами беззвучно сказал «спокойной ночи».       — Спокойной ночи, — я притянул его руку к себе, поцеловал, положил на прежнее место. Свободной рукой натянул одеяло, выключил светильник и закрыл глаза.       Когда я проснулся утром, Киреля не было в кровати. ИВЛ выключен, сумки с баллоном нет, а моя рука так и лежит там, где мы вчера ими держались. Я привстал, опершись на локоть.       — Чёрт, — второй рукой потёр шею, видимо, лежавшую в неудобном положении. Я оглядел номер: ванная открыта, в комнате никого. Я заволновался.       Но паника не успела меня охватить. В следующую секунду послышался звук ключа в двери, и в номер вошёл Кирель с пакетом. Посмотрел на меня, закатывая внутрь свою сумку.       — Ой, ты уже проснулся, — сказал он, — Я думал, что успею. Ты не волновался?       — Ну, начал, но ты пришёл. А что хотел успеть?       Он улыбнулся и поставил на кровать пакет. Я заглянул внутрь и увидел там прозрачный контейнер с блинчиками и ещё один с какими-то шариками в панировке. С недоумевающей улыбкой я посмотрел на Киреля.       — Что это?       — Завтрак. Это блинчики и сырные шарики, — он указал по очереди на контейнеры, — И ещё здесь есть чайные пакетики. На ресепшене мне сказали, что в номере есть кружки и чайник в шкафчике.       — А чего ты вдруг решил сходить нам за едой? — спросил я, доставая блинчики из пакета, — По лестнице ходил один, всё в порядке?       — Да, да, — отмахнулся он, затем отвёл глаза и пожал плечами, улыбаясь, — Ты для меня столько сделал. Я как-то… Не знаю, я подумал, что тебе тоже хотелось бы какого-то внимания в ответ. Решил для тебя тоже что-то сделать.       Я расплылся в улыбке.       — О-о-о, господи, Кирель, — протянул я, затем встал на кровати на коленки, притянул его лицо к себе и поцеловал в губы, недолго, но глубоко, — Спасибо, — сказал я, отстранившись и погладив его рукой по волосам.       Кирель, улыбаясь, сел рядом на кровать, и мы начали есть. Я сходил к кулеру в коридоре отеля, игнорируя свой лохматый сонный вид, вскипятил чайник и сделал нам чай в белых отельных кружках. Мы завтракали в тишине. Кирель задумчиво смотрел вниз, а я поглядывал на него. Сколько мы уже знакомы, насколько стали близки, а у меня всё ещё детский восторг вызывают его разные глаза.       Интересно, почему он выбрал именно карий цвет для линз? Ну, хотя, они более… распространённые. Меньше выделяются, а ему это и нужно было. Можно стих об этом написать…       — Кстати, можно почитать твои вчерашние стихи? — сказал Кирель, вырвав меня из задумчивости.       — А, да, — я повернулся к тумбочке, взял блокнот, сел снова ровно и протянул ему, — Там один стих, он тяжёлый. О том, что ты мне рассказывал о своём прошлом. Нашим вчерашним разговором навеяло. Извини, если задену старые раны… Можешь не читать.       Кирель замешкался на секунду. Потом слабо улыбнулся, вытер руки о штаны и взял блокнот.       — Всё равно прочитаю.       Мы снова замолчали. Кирель погрузился в стихи, иногда забывая жевать еду. Я следил за его реакцией, но его лицо и глаза выражали только заинтересованность.       Мне показалось, он перечитал стих минимум два раза. Я откусил кусок блина, когда Кирель отложил блокнот на кровать и сказал:       — И правда тяжёлый. Но ты так пишешь… Зная что-то только с моих слов, ты передал… ну, практически то, что я чувствовал тогда.       Он вздохнул. Мы помолчали.       — Кхм, не против сменить тему? — спросил я. Кирель кивнул, — Сегодня последний день, чем хочешь заняться?       — Даже не знаю, — он повернулся к окну, — Там пасмурно и немного дождь капает. Погода не очень.       Я тоже глянул в окно. Снова на несколько секунд воцарилась тишина, потом Кирель тихо сказал:       — Хочу сделать что-то такое… Сумасшедшее. Чёрт, глупо звучит, да? — он усмехнулся.       — Нет, — ответил я. Кирель снова немного усмехнулся.       — Последний раз делал что-то, от чего, знаешь, будто сердце замирает, когда мне было пятнадцать, — он отвёл глаза, — Я тогда ночью через окно выбрался и поехал за город, на поле. Всю ночь гулял. Мне нужно было выпустить пар, я кричал, и у меня так сильно дыхание сбилось, я с этим баллоном по полю ходил, — он немного посмеялся, — У меня тогда волос не было совсем. И вот когда из дома выбирался, когда возвращался, боясь, что мать проснётся, когда кричал — так жизнь чувствовалась. Это закончилось, как только она проснулась. Мы ругались, и я потом несколько порезов сделал, — улыбка пропала с его лица, — Больше я подобного не чувствовал.       Я помолчал немного, потом спросил:       — Есть идеи о том, что конкретно хочешь сделать?       — Я думал об этом… — он замолк будто на полуслове, помолчал секунд пять, затем убрал еду с кровати на тумбочку, повернулся обратно, вдохнул и, подавшись вперёд, обхватил моё лицо руками и поцеловал меня. Я закрыл глаза и отдался поцелую, касаясь пальцами его щёк. Запустил одну руку в его волосы, нежно держа за затылок. Иногда мне было просто невыносимо от того, как мало воздуха Кирель может вдохнуть. Он так быстро отстранялся, а мне каждый раз хотелось целоваться с ним вечно. Но вот он снова отстранился, посмотрел на меня, и я с удивлением заметил, что он сильно покраснел и очень тяжело дышит, а в глазах застыло беспокойство.       Его руки соскользнули с моего лица на плечи, и я почувствовал, как он надавил. Я без сопротивления поддался, и вот я уже лежал головой около подушек, а Кирель сидел на мне и сжимал мои плечи руками. Наклонившись, он снова прильнул губами к моим. Я не понимал, что происходит, но решил не задумываться, а просто отдаться моменту, поэтому ответил на поцелуй и аккуратно проник в его рот языком. Почувствовал его секундное замешательство, и мне даже показалось, что он хотел отстраниться, но не сделал этого, и мы впервые целовались с языком. Я обращал внимание на каждую деталь, каждое ощущение, старался сохранить в памяти абсолютно каждое мгновение. Мне нравилось чувствовать кожей его трубочки, пока мы целовались. Я обхватил его лицо руками, углубляя поцелуй.       Через несколько секунд Кирель снова отстранился, выпрямился, тяжело вдохнул, затем выдохнул. Я смотрел на него, лёжа на кровати, и думал, что же будет дальше.       Покрасневший Кирель зажмурился и снял свою толстовку, проделав махинации с трубочками, затем открыл глаза. Мои брови взлетели на лоб. Я не знал, что думать.       Дрожащими руками он коснулся низа моей футболки и глянул на меня. В мои широченные от удивления глаза. Я избавился от своей футболки, скомкав её и кинув на пол. Кирель осматривал мой торс, затем неуверенно огладил его холодными руками. У меня не мышцы, конечно, но тело довольно подтянутое.       Началó перехватывать дыхание. Я наблюдал за Кирелем, отметив, что в его глазах была смесь страха и какой-то жадности, когда он смотрел на моё тело, как будто меня кто-то мог у него отнять.       Конечно, я понял, к чему дело идёт. Страх волнами спускался от груди к животу, сбивая мне дыхание, и, судя по всему, Кирель чувствовал то же самое. Только вот я боялся не самого процесса, а того, что ему будет неприятно или его это отпугнёт, а вот он наверное думал как раз о процессе…       Его руки дрожали, и от этого прикосновения его пальцев имели какой-то особый характер.       Я осторожно скользнул руками к нему и положил тёплые ладони на талию. Он дёрнулся, опираясь руками на мой торс и смотря мне в глаза. Я поддерживал зрительный контакт, потому что мне так было легче, и я надеялся, что и ему тоже. Я хотел опустить руки ниже, но боялся, что перегну. Я вообще боялся всего, даже дышать слишком громко, я очень не хотел сбить его настрой. Это так важно для него, это так смело с его стороны и мне хотелось делать всё в его темпе.       Будто мысли прочитав, Кирель медленно опустился руками к моему поясу, взявшись тонкими пальцами за резинку широких спортивных штанов, в которых я спал, и снова глянул мне в глаза.       Своими руками я потянул штаны вниз, и Кирель подхватил. Я остался в одном белье. Огладил руками его талию, почувствовав рёбра, затем осторожно спустился ниже и взялся пальцами за пуговицу на его чёрных джинсах. Он замер на вдохе, краснея и смотря на меня, но никак не препятствуя. Я расстегнул джинсы и осторожно стянул их. Кирель сам снял их с ног, откинул и принял прежнее положение, продолжая смотреть мне в глаза. Теперь мы оба были в одном белье, причём я уже был возбуждён, а вот у Киреля ничего подобного не наблюдал, но особо туда и не пялился, чтобы его не смущать.       — У тебя… уже было? — дрогнувшим голосом спросил он, не сводя с меня глаз.       — С девушкой, — ответил я, — У тебя?       — Нет, — он ещё больше покраснел, понизив голос и впервые отведя взгляд. Я приподнялся на локте, второй рукой нежно коснувшись его щеки и повернув к себе.       — Тогда позволишь мне вести? — спросил я. Кирель колебался, бегая глазами по моему лицу, но потом всё же кивнул. Я сел, обнял его руками и аккуратно положил на спину, головой на подушку, стараясь не запутаться в трубочках и не натянуть их слишком сильно. Сумка стояла на полу возле кровати. Я откинул ногой одеяло, сбросив его, склонился над Кирелем и поцеловал, одной рукой упираясь в матрас рядом с его головой. Убедившись, что он погрузился в поцелуй, я тоже прикрыл глаза и второй рукой спустился к его паху. Коснулся его. Губы Киреля напряглись, и я отстранился. Его взгляд выражал страх, но он меня не остановил, поэтому я стянул его бельё двумя руками. В голову закралась неловкость, но я попытался её отогнать.       Не дыша от волнения, я коснулся его члена рукой. Кирель резко вдохнул и напрягся всем телом, отведя взгляд от меня и уставившись в потолок. Его пальцы были напряжены и выпрямлены, расправленные ладони прижимались к матрасу. Я стал двигать рукой, сначала медленно, потом быстрее. Кирель отзывался громкими вздохами на мои движения, сжав пальцами простынь. Мой собственный страх постепенно растворялся, и я отдавался процессу. Второй рукой я гладил его торс, иногда спускаясь к бедру и немного сжимая его с внешней стороны.       Одной рукой Кирель потянул вниз моё бельё, и я, оторвавшись рукой от его бедра, помог избавиться от оставшейся одежды. Кирель коснулся моего члена, взял в руку и стал двигать ей. Я шумно выдохнул. Неловкие, отрывистые движения его руки были так необъяснимо приятны, что постепенно я и сам терял координацию, растворясь в подступающем оргазме.       Комнату наполнили наши тихие неловкие стоны. Я невольно стал двигать рукой быстрее, одновременно подаваясь тазом навстречу движениям Киреля. Мельком глянув на него, я заметил, что он закрыл глаза, одной рукой держался за моё запястье на той руке, которая сжимала его талию, второй двигая на моём члене, иногда невольно сжимая сильнее, чем, возможно, стоило бы, но мне было так хорошо, что я не обращал на это внимания.       Мысли покинули меня. Я запрокинул голову, глаза закатились. Едва контролируя движения своей руки, я очень громко застонал. Услышал за шумом в ушах первый громкий стон Киреля. Руки дрожали, но теперь уже точно не от страха. Кирель убрал руку от члена и приложил её к груди, пытаясь восстановить нахрен сбитое дыхание. Я тоже тяжело дышал, одной рукой трогая уже нас обоих, постепенно замедляясь.       Издав ещё один сдавленный стон и последний раз двинув рукой вверх-вниз, сжав пальцы, я обессиленно рухнул спиной на кровать, ведь стоять на напряжённых ногах, согнутых в коленях, было уже невыносимо. Немного отдышавшись, я глубоко вздохнул и повернул голову, посмотрев на Киреля. Он тоже повернулся и взглянул мне в глаза.       — Как дыхание? — спросил я, толком до конца не восстановив ещё своё.       — Нормально, — ответил он и сухо сглотнул, шумно выдохнув после этого. Я приподнялся на локтях и, прикрыв глаза, нежно поцеловал его, медленно проникая внутрь языком. Отстранившись через секунд десять, чистой рукой я огладил его шею и ключицы, лучше рассматривая тело. Кажется, он уже немного спокойнее чувствовал себя по этому поводу.       — А там дождь закончился, — сказал я, снова глянув в его разные глаза. Он слабо улыбнулся, отчего на его щеках задвигались трубочки.       — Пойду в душ, — тихо сказал он, сев на край кровати и опустив ноги. Посмотрел на свои трясущиеся тонкие пальцы, медленно выдохнул и скрылся в ванной, едва переставляя худые ноги и волоча за собой сумку с кислородным баллоном. Проводив его жадным взглядом, я перевернулся на спину, приставил кулаки ко лбу и уставился в потолок.       — Вау, — удивлённо прошептал я. По телу разливалось приятное тепло. Не верилось в то, что это произошло. Это совсем не было что-то необычное, что-то выдающееся, если судить сам процесс, но, господи, это было с Кирелем, это была его инициатива, его сила, его смелость, его доверие ко мне, от осознания всего этого голова кругом шла.       Несколько раз вдохнув и выдохнув, я сел, подвинувшись на край кровати и опустив босые ноги на деревянный пол. Из ванной слышался звук воды, из слегка приоткрытого окна — звуки города, людей и машин. Доносился запах, который обычно чувствуется после дождя. Я с наслаждением вдохнул и прикрыл глаза. Через несколько секунд распахнул их, взял свой блокнот, карандаш и начал быстро писать стих.       Он был странным. Когда пишешь на эмоциях, особо не подбираешь слова, и получается довольно необычный ритм. И рифма часто хромает. Но я не буду его ни за что и никогда переписывать, ведь только в таком изначальном варианте я могу видеть те чувства и эмоции, ту атмосферу, которая была здесь в этот день.       Когда Кирель вышел из душа, всё ещё не успевшее восстановиться дыхание снова перехватило. Одежда была разбросана по комнате, поэтому он, покраснев, стал одеваться. А я не мог оторвать взгляд от его худого тела и румяного лица.       Я тоже принял душ и оделся. Кирель сидел на кровати с моим блокнотом в руках и с улыбкой читал, бегая разными глазами со строчки на строчку, беззвучно двигая губами. Я подошёл.       — Это было… — выпалил он, оторвавшись от блокнота и посмотрев мне в глаза, — Что это вообще было? Поверить не могу, — он взволнованно усмехнулся.       — Я тоже. Но это было прекрасно, — я довольно уверенно это произнёс, хотя всё равно внутри всё перевернулось.       Мы помолчали немного. Улыбка Киреля содрогнулась, он взял меня за руку и тихо сказал:       — Если честно, мне страшно.       — Почему? — спросил я, сев рядом с ним на кровать, хотя подозревал, какой будет ответ.       — Страшно, что это было ошибкой, — его улыбка совсем исчезла, и он отвёл взгляд.       — Я могу сделать что-то, чтобы тебя разубедить? — я слабо усмехнулся, наклонился к нему и коротко поцеловал в губы.       — Ты и так очень много делаешь. Я… думаю, что верю тебе. Да, я тебе верю, но всё равно немного страшно. Ну, в смысле, страшно доверять.       — Я понял, — я снова поцеловал его, на этот раз глубже и дольше, — Надеюсь, мне всё же удастся сделать так, чтобы ты был спокоен.       Кирель слабо улыбнулся, отложил блокнот, обхватил моё лицо холодными руками и коснулся своими губами моих, иногда слегка отстраняясь для вдохов. Мы целовались долго.       — Пойдём куда-то? — спросил я после того, как мы окончательно отстранились.       — Да, давай, — глянув на меня, он подал мне руку, встал, вновь вернулся к чтению, убрав руку из моей и потащив за собой сумку на колёсиках. Тихонько усмехнувшись, я двинулся следом, следя, чтобы он ни во что не врезался.       Мы бесцельно шли по улицам города. Запах только что прошедшего дождя щекотал нос, я держал Киреля за руку, а он сжимал мою в ответ. Второй рукой вёз свою сумку, а мой блокнот был в кармане его джинсов. Смотря по сторонам, разглядывая красивые европейские дома, он улыбался. Такая спокойная улыбка, такая приятная тишина, прерываемая только негромкими разговорами людей вокруг и шорохом проезжающих машин. Я не мог перестать улыбаться, смотря на его заинтересованные глаза, на то, какой он расслабленный и спокойный. Как держит меня за руку своими холодными пальцами.       Невольно мысли возвращались в последние события. Он доверился мне и не ошибся. И сейчас он может спокойно идти, погрузившись в свои мысли. Может рассказать обо всём, о чём захочет, и не ждать подвоха и предательства. Может никем не притворяться. Ну, я надеюсь. Я смотрел на него, слегка повернув голову, скосив глаза и улыбаясь. Какой же он милый.       Со всеми этими мыслями я не выдержал, остановился и крепко обнял его. Кирель замер. Уверен, что лицо его было удивлённым, но, когда он заговорил, я слышал в его голосе улыбку:       — Ты чего?       — Просто захотелось, — отозвался я, вдыхая его запах. Его руки обвили мою спину, прижав ладони и напряжённые худые пальцы к красной толстовке. Я прижал его к себе ещё сильнее, с трудом сдерживаясь, чтобы не затруднить ему дыхание. Когда мы обнимались, я мог чувствовать, как он дышит, и становилось не по себе. Я сделаю всё, чтобы он вышел в ремиссию и там и остался.       Мы медленно отстранились. Как же не хочется.       — Хочу обниматься вечно, — сказал я, в шутку надув губы, словно ребёнок. Кирель рассмеялся с моего лица, приподнялся на носочки, одной рукой держась за моё плечо, другой огладил волосы, собранные в небрежный хвостик, затем спустился ладонью к щеке и, прикрыв глаза, коротко поцеловал в надутые губы, которые тут же приняли обычное положение и ответили на секундный поцелуй. Кирель отстранился, опустился на полную стопу, опустил руку с моего плеча к ладони и сплёл пальцы с моими. Мы пошли дальше. Опьянённый тем, что только что произошло, я с улыбкой двигался за ним.       Гуляли мы до вечера. Солнце уже наполовину ушло за горизонт, когда мы подходили к отелю.       — Я, кстати, хотел сказать, — начал я, — Домой же нам придётся лететь на самолёте. Ты как, выдержишь?       — Да, — в его голосе слышались нотки неуверенности.       — Точно всё в порядке?       — Да, да, просто… Ну, я же говорил, что всё как будто снова приближается к приступу. Меня это волнует.       — Всё будет в порядке, — запустив пальцы в короткие волосы, я нежно притянул его к себе и поцеловал в макушку. Мы пошли по лестнице, отдыхая после каждого пролёта.       В номере я стал заниматься сбором тех вещей, которые мы доставали из чемоданов. Закрыл свой и поставил у двери. Кирель сидел на кровати и восстанавливал дыхание после лестницы.       Мы по очереди приняли душ. Пока ждал Киреля, сидя на кровати и спиной облокачиваясь на подушку, я перечитал свой последний стих и снова заулыбался, сделав глубокий и дрожащий от нахлынувших эмоций вздох. Через несколько минут Кирель вышел, одетый в свои пижамные штаны и толстовку, с влажными волосами. Сел рядом со мной, накрыл ноги одеялом. Блокнот я отложил. Комната освещалась только светильником на моей тумбочке. Кирель молча опустился головой на подушку, напряжённо смотря в потолок, снял трубочки и надел маску, включив ИВЛ. Аппарат мерно загудел.       В моей груди мелкой вспышкой появилось беспокойство.       — Эй, — я повернулся на бок, опираясь на локоть, второй рукой погладив его по плечу, — Всё в порядке?       Он кивнул.       — Тебя будто что-то волнует.       Он помолчал. Колебался. Затем, расстегнув ремешки, державшие маску на затылке, взял её рукой, вдохнул и убрал от лица.       — Я хочу кое-что спросить, — он помолчал, потом снова вдохнул через маску, — Только, пожалуйста, не отрицай, — вдох, — Не спорь. Просто ответь на вопрос, хорошо?       Я удивлённо посмотрел на него, вновь приложившего маску к лицу, затем сказал:       — Ладно.       — Обещаешь?       — Обещаю.       Кирель ещё раз вдохнул, прежде чем продолжить.       — Тебе… будет очень больно, когда я умру?       Я лишь открыл рот, но все слова застряли в горле, и я закрыл его обратно. Честно сказать, слов вообще не было. Я не знал, как отвечать.       — Й-я люблю тебя, — медленно проговорил я, смотря в глаза Кирелю. Весь разговор, дыша через маску, он смотрел прямо на меня, будучи на удивление спокойным. Я медленно продолжил, — Поэтому, конечно, мне будет больно. Но… м-м, что именно ты хочешь узнать?       — Я хочу знать, справишься ли ты с моей потерей, — сказал он, затем отвёл глаза, вдохнул и пробормотал:       — Не могу смириться с тем, что это звучит, будто я пуп Земли.       — Это не так, — ответил я, снова погладив его плечо, — Ты важен для меня, поэтому этот вопрос… Ну, не скажу, конечно, что нормальный, но… Чёрт, эм… Я имею ввиду, что… Такая формулировка нормальна и не выставляет тебя каким-то самовлюблённым или что-то вроде того, если ты об этом переживаешь. Вот, — я замешкался, тоже отведя взгляд и вздохнув, подбирая слова, — А по поводу вопроса… Думаю, мне будет очень больно, да. Но ты не должен чувствовать какую-то свою вину из-за этого. Время, которое у нас есть, мы проведём вместе. Мы будем счастливы. И после того, как… это случится, — медленно проговорил я, не решившись сказать прямо, — Я справлюсь. Не сразу, но справлюсь. И я уж точно никогда тебя не разлюблю и не забуду. Ты лучший человек в моей жизни и просто, ну… Просто лучший. Вот, — я почувствовал, что покраснел. А под маской Киреля, смотрящего на меня, увидел его улыбку и сам невольно заулыбался.       — Ты исполнил мою мечту за свои деньги, — сказал он, убрав от лица маску, затем снова вдохнул, — Мне с тобой спокойно и хорошо, и я могу… — вдох, — …могу с тобой всем поделиться, что меня волнует. И ты ещё и поддержишь, — снова тяжело вдохнул, — Господи, — он немного помолчал, отдышавшись, — Ты как свет в моей жизни. Я обдумал… то, что было между нами… — вдох, — Не только сегодня, но и вообще… Мне было страшно доверять, страшно от того, что всё так закрутилось, — вдох, — но больше всего меня волновал страх смерти. Страх не успеть. Спустя столько лет… — повисла пауза, он отдышался, — Но сейчас я так рад, что решился на всё это. Я доверяю тебе и тоже никогда тебя не забуду, если я, конечно, вообще могу так сказать, — в его голосе послышалась горечь. Он усмехнулся, снова приложил маску к лицу и закрепил на затылке, смотря в потолок. Переполненный смешанными чувствами, я погладил его рукой по волосам, поцеловал в лоб и лёг рядом, взяв за руку. Повернулся, второй рукой выключил светильник и лёг в прежнее положение.       — Спокойной ночи, — сказал я и увидел, как его силуэт кивнул мне в темноте. Я поцеловал его руку и закрыл глаза, но уснуть не получалось.       Через несколько минут дыхание Киреля стало спокойнее, а рука расслабилась. Он уснул. Из-за маски было очень хорошо слышно, как он дышит. На фоне гудел ИВЛ, к звуку которого я уже привык. Но уснуть всё же никак не удавалось. Я не мог отогнать мысли о том, о чём он только что спросил. Что со мной вообще будет, когда это случится? И думать страшно.       Я перевернулся на спину. Уставился в потолок, легонько сжимая его расслабленную руку, и вслушивался в мерное дыхание. Кроме этого звуков в комнате больше не было, окно было открыто совсем немного, и на улице стояла приятная тишина. Прислушиваться к дыханию Киреля помогало избавиться от мыслей, и я не знаю, сколько я так пролежал, пока у меня не начали слипаться глаза, но точно не меньше часа. А может и гораздо больше. Не помню, как наконец-то уснул, но спал я довольно беспокойно.       Вставать утром было тяжело, но нельзя было опоздать на рейс. Мы умылись, собрали оставшиеся вещи, сдали номер и поехали на автобусе в аэропорт. Кирель был в хорошем настроении, слушал в плеере песню Twenty One Pilots — «Fake you Out», отдав мне один наушник. Мне захотелось снова его нарисовать, ведь он ещё и улыбался, смотря в окно. Та самая умиротворённая улыбка и заинтересованный взгляд, за который я душу отдам.       Я достал блокнот и, пока он был занят, рассматривая домики, мимо которых мы ехали, я сделал набросок, разметив, что где, наметив позу и примерное выражение лица. Решил, что лицо — как раз-таки самое важное, и, пока мы ехали до аэропорта, успел полностью нарисовать его и немного более подробно наметить положение тела.       Когда мы подъезжали, Кирель заметил, что я его рисую, и смутился, но против не был.       Мы сдали багаж и пошли в самолёт. Проходя по телетрапу, Кирель сильнее обычного сжимал мою руку, да и вообще выглядел взволнованным.       — Всё в порядке? — шёпотом спросил я, наклонившись к нему, когда мы сели на места.       — Да, просто всё это немного волнительно, — вполголоса ответил он, — Ехать домой после всего, что было… Думаю о том, как всё сложится, когда мы приедем.       — Всё будет хорошо, — я поцеловал его в макушку, затем обнял рукой за плечи, — Будем жить вместе, выведем тебя в ремиссию. И никто в универе… да и в мире больше не посмеет тебя обидеть.       Кирель задумчиво уставился в спинку впереди стоящего кресла и слабо улыбнулся.       — Надеюсь, это действительно будет так, — тихо сказал он, — Только, — он вывернулся из объятий, сжал мою руку и посмотрел мне в глаза. Я обеспокоенно встретил его взгляд, — Если я не выйду в ремиссию, ты не расстраивайся, хорошо?       — Почему ты так уверен, что не выйдешь? — осторожно спросил я.       — Я просто реалистически смотрю на вещи. Это очень маловероятно, — он печально улыбнулся мне, — Я очень ценю то, что ты желаешь мне ремиссии, и всё то, что ты для меня делаешь, просто невероятно много для меня значит. Но в ремиссию мне скорее всего не выйти. Просто… Не обмани себя слишком большими надеждами. Потом будет больно.       Он ещё раз улыбнулся, коротко поцеловал меня в губы и отвернулся к окошку. Пассажиры расселись, самолёт медленно поехал на взлётную полосу, а я отрешённо смотрел в пустоту, думая о его словах. Было больно это слышать, но я понимал, что ему лучше знать. Сейчас я не воспринимал его слова как слова человека, полностью потерявшего надежду. Мне показалось, что он действительно просто не хочет себя обманывать. Судя по тому, как он всё это сказал, он уже когда-то пережил боль от подобных несбывшихся надежд и просто не хотел, чтобы я тоже это испытал. Ну и сам, понятное дело, не хотел снова совершить эту ошибку. Я думаю, нужно быть очень сильным человеком, чтобы смириться с неизлечимой болезнью и при этом снова обрести радость жизни. Я сжал его руку и погладил большим пальцем. Кирель снова вставил наушники в уши и включил ту же песню. Предложил мне один наушник, но я отказался. Достал блокнот и карандаш из кармана, медленно забрал руку из его руки и продолжил рисунок, заканчивая уже по памяти.       Он получился очень атмосферным, как и прошлый. Кирель на нём сидел, сложив руки на коленях, держа ими плеер, от которого один наушник был вставлен в его ухо. Он был повёрнут к окну, но было видно часть его лица и умиротворённую улыбку. Заканчивая детали на фоне, вроде окна автобуса и зданий за ним, я вдруг понял, что ни на одном рисунке не видно полностью его глаз.       Я потыкал его в плечо. Вытащив один наушник, он повернулся ко мне и вопросительно посмотрел. Я растаял от того, какой он милый, когда полностью спокоен.       — Можно я нарисую твоё лицо с открытыми глазами?       Он смущённо усмехнулся.       — Давай тогда вот так, — он сел, повернувшись ко мне, согнул ноги в коленях, подтянув их к груди и поставив пятками на сиденье, рукой, что ближе ко мне, взял мою руку и согнул свою, поставив её на локоть, — Чтобы на рисунке было видно, как мы держимся за руки.       Я восторженно улыбнулся.       — Шикарно, — положил блокнот на бедро и набросал контуры. Разметил, где будут руки, позу Киреля, и, когда можно было закончить по памяти, я сказал:       — Так, можешь сесть, как удобно, и я просто нарисую твоё лицо.       Кирель сел, как обычно, смотря мне в глаза. Я улыбнулся, посматривая на него и начиная размечать лицо на рисунке. Он так улыбался, что внутри всё таяло, и моя собственная улыбка делалась ещё шире. А в его взгляде царило спокойствие и… влюблённость? Господи, он так на меня смотрел… Хотя, думаю, мои глаза были ещё хлеще.       Я старался как можно точнее передать это его выражение лица. Оно особенно много для меня значило. Влюблённый взгляд любимого человека, пока он смотрит на тебя, стóит всего в этом мире.       Так как у меня был только простой карандаш, то один глаз я сделал тёмным, а второй светлым. Дальше уже без участия Киреля, смотревшего в иллюминатор и слушавшего музыку на моём плеере, я дорисовал детали, особенно много внимания уделив нашим рукам. Потом вдохновение окончательно поглотило меня, и на следующей странице я срисовал его лицо с предыдущего рисунка, только больше, в формате портрета. Оно получилось более детальным, насколько это возможно с моим непрофессиональным умением рисовать.       Пока мы летели, я несколько раз проваливался в сон, а Кирель слушал разные песни в плеере и разглядывал облака. В середине полёта нас покормили, и Кирель несколько раз брал мой блокнот, смотрел рисунки и перечитывал какие-то стихи, а я, похоже, снова уснул под конец полёта. Плохой сон последней ночью давал о себе знать.       Было как-то странно вернуться домой. В Европе я об этом совсем не думал. Такое ощущение, будто мозг уже настроился на то, что мы останемся там навсегда.       На парковке у аэропорта стояла моя машина, на которой мы сюда изначально приехали. Загрузив вещи, я сел за руль. Кирель сел на пассажирское сиденье и мы поехали к нему домой. Я заметил, что его дыхание будто бы более напряжённое, чем обычно. Когда он несколько раз откашлялся, я спросил:       — Всё в порядке?       — Не знаю. Будто опять мокрóта собирается внутри, — он прижимал кулак к груди, согнувшись и опираясь второй рукой о собственные колени.       — Надо как можно быстрее ехать к твоему врачу, — я забеспокоился, — Может, прямо сейчас и поедем?       — Давай завтра. Мне надо с мамой объясниться, она волновалась. Наверное.       — Ты уверен? — настойчиво спросил я.       — Да, — он улыбнулся, посмотрел на меня, — Пока со мной всё в порядке. До завтра покашляю, а потом поедем.       Я подъехал к его дому, помог вытащить чемодан из багажника и довёл до двери. Он открыл её ключами, повернулся ко мне, встал на носочки, обхватил моё лицо холодными руками и глубоко и нежно поцеловал. Я закрыл глаза и, улыбаясь, ответил. Каждый раз коленки подгибаются, когда он проявляет инициативу подобным образом. Ну и вообще, когда мы целуемся.       Он отстранился, услышав за приоткрытой дверью шаги. Посмотрел на меня, слабо улыбнулся, шепнул такое, как мне показалось, нежное и слегка грустное «пока» и поспешил скрыться в квартире. Мои руки, до этого гладившие его талию, замерли в таком же положении. Вопрос о том, уверен ли он в своём решении по поводу врача, остался незаданным, а я растерянно простоял в подъезде несколько секунд, затем начал уходить, когда услышал из квартиры женский крик:       — Ты где был?! Ты хоть представляешь, что я тут надумала?! Кто же так уезжает, а лечение?! Я для кого на трёх работах…       По мере отдаления от двери я слышал всё хуже, а потом вышел из подъезда и вовсе перестал слышать ругань, как я понял, его матери. Было нелегко оставлять его, хотелось вернуться, взять его в охапку и забрать к себе домой. Но я, тяжело вздохнув, сел в машину и поехал к себе.       Мамы не было дома. Я бросил чемодан на пол. Сил разбирать его не было. Время близилось к вечеру, я переоделся, рухнул на кровать и, устало выдохнув, запустил руку в карман в поисках блокнота. Посмотрел в другом кармане, залез в рюкзак… Похоже, Кирель забыл отдать. Ладно, заберу завтра.       Я лежал в полумраке комнаты, уставившись в потолок и упершись боковой частью кулаков в лоб. Начав засыпать, я думал о Киреле и о том, как прошёл их разговор с мамой. Позже сквозь сон я услышал, как домой ввалилась моя мама, наверное, с кем-то, но я уже не прислушивался.       А потом случилось это.