Picket Fence

По случайному стечению обстоятельств Стид, предполагаемым днем рождения которого врачи его матери называли конец августа-начало сентября, родился в июле — как раз во время ежегодного отпуска родителей на летней усадьбе в Барбадосе, где его предприимчивые предки приобрели четыреста акров земли, сделав их семью если не несметно богатой, то сравнительно зажиточной. С Барбадосом Стид связывал многие неприятные события в своей жизни. Жили Боннеты, как и полагается, в Лондоне, хотя большая часть юности Стида пришлась на пансион Итон-колледжа. Но каждое лето (включая год после окончания школы, который он провел в путешествиях по Юго-Восточной Азии и Океании и год академического отпуска после получения степени бакалавра юридической школы Оксфорда) семья, в которой лишь с большим трудом можно было отыскать какие-либо теплые чувства по отношению друг к другу как у четы Боннет, так и у их единственного сына по отношению к ним, приезжала в старый дом в окрестностях Бриджтауна. Еще не до конца осознавший бедствие своего положения Стид на тот момент пока не чувствовал себя в ловушке — но лишь пока. Летом, когда ему исполнялось двадцать четыре года (магистерская диссертация была вполне успешно защищена, и Стид прикидывал в голове, стоит ли ему идти по пути научной карьеры — практикующим юристом, как бы отец об этом не грезил, он себя представить не мог) они в очередной раз посетили Бриджтаун. Через несколько дней после прибытия до сведения Стида донесли, что вечером они принимают гостей в лице давнего знакомого отца и его семьи, включающей в себя жену и дочь, о которой Стид много слышал, но ни разу не видел. Тем же вечером он выяснил, что через две недели эта девушка станет его женой. Справедливости ради стоит отметить, что Мэри Элламби также не была осведомлена о том, что должно произойти — об этом красноречиво свидетельствовало ее падение в обморок и истерика, наступившая после пробуждения. Ей было всего девятнадцать лет — по меркам Стида еще ребенок. Свой двадцать четвертый день рождения он отметил в расстроенных чувствах, в смятении и взаперти. Накануне отец отказался от всяких обсуждений ситуации — договор с мистером Элламби, очевидно, был для него важнее чувств собственного сына. Они поженились точно в срок. Помимо двух пар родителей и их высокопоставленных знакомых на церемонии бракосочетания, проведенной на пляже, которая могла бы даже показаться милой, если бы не состоялась против воли жениха и невесты, присутствовал чиновник мэрии и священник, всю дорогу несущий чушь про маяки. Неделю спустя Стид и Мэри отправились в Лондон — в Хитроу их поймал нанятый отцом риэлтор, сразу же отправившийся показывать новобрачным свежесвитое гнездо. В сентябре Мэри Элламби Боннет вернулась в Кембридж, а Стид приступил к практике — теперь вопрос о том, чтобы заниматься наукой даже не стоял, ведь в обозримом будущем ему предстояло начать содержать семью. Семья из них не получилась. Следующие два года Мэри провела в университете, и самое длительное время, что они проводили вместе, приходилось на злополучные барбадосские каникулы. Друзьями они не стали — слишком разные, характеры, жизненные ценности и ухудшающееся из-за апатии и давления со стороны семей отношение друг к другу. Мягкие намеки на то, что они могли бы это все прекратить, выливались в скандалы со стороны отца Боннета, и вскоре прекратились; атака началась оттуда, откуда ее в целом ждали, но надеялись отсрочить. В других обстоятельствах что Стид, что Мэри наверняка бы нашли решение, но все вышло иначе, и одним непримечательным зимним днем Элламби Боннеты приветствовали появление на свет маленькой Альмы, а почти четыре года спустя — Луи. С появлением на свет общих детей в жизни Стида и Мэри ненадолго наступила оттепель. Стид с нежностью вспоминал моменты, когда они с женой вместе любовались новорожденной крошкой-дочерью — тогда он питал надежды, что это никогда не закончится, что это станет поворотной точкой в их жизни, началом чего-то нового — партнерства, возможно, дружбы. Ничего, разумеется не вышло — по Мэри ударила послеродовая депрессия, с которой она боролась следующие полгода и которая, увы и ах, убила в зародыше все упования. Стид, к тому моменту находившийся почти на грани, напротив, тогда нашел в детях что-то вроде якоря. До всего у юного Стида были подернутые томной дымкой до боли банальные подростковые мечты о работе, которой он будет наслаждаться, о людях, которых он найдет после побега из-под надзора, о путешествиях и интересных хобби, о настоящей любви. Дети были в этих мечтах — невысоко в списке ценностей, можно и обойтись, но были — и раз по всем остальным пунктам он пролетел, то хоть с одним точно должен был справиться — при этом не став человеком, которого до смерти боялся в детстве. Дети, с их безграничным воображением и неунывающей верой, помогли Стиду сохранить в душе ту самую мечтательность, которая ночами поднимала его на ноги, вела в кабинет и заставляла часами серфить Интернет — может быть, что-нибудь, когда-нибудь, когда… В конце концов причиной его срыва стала очередная поездка на Барбадос с любимыми родственниками. Его мать, добросердечная, но точно также выданная замуж ради каких-то дел своего отца и не знавшая другой жизни, к тому моменту уже скончалась, вскоре вслед за ней ушел и один из виновников торжества — мистер Элламби. Это лето, как и многие другие до него (но никогда после) Стид вспоминать не любит. Свою роль в тех событиях сыграли множество факторов — отец, с годами ставший сварливей, чем обычный человек может выдержать, вбрасывающий оскорбительные комментарии; наталкивающий на размышления разговор с психотерапевтом, состоявшийся накануне в холодном зале ожидания аэропорта Грэнтли Адамса, и смена таблеток, побочный эффект которой выводил его из себя; ссора с Мэри на почве годовщины, некстати возникшие бывшие однокурсники по Итону и так далее, и так далее, и так далее. За пару дней до вылета в Лондон Стид отменил один из билетов, отправляя Мэри, Альму и Луи вперед, и еще несколько дней провел в огромной пустой усадьбе с отцом, так и не решившись сделать то, зачем остался, и просто улетел домой. Очень условно, разумеется — водителю такси он назвал адрес, отличающийся от того, по которому Стид прожил предыдущие четырнадцать лет. Мэри, к ее чести, никак это не прокомментировала.