Хороший солдат

      На рассвете, окрасившем облака в грязно-оранжевый, в город, миновав последний блокпост, въехал автомобиль. Проверка документов заняла больше получаса. Глядя на хмурое лицо дежурного, Лоуренс разнервничался. Неужели с документами что-то не так и его не пропустят?       — Herr Barkley, Ihr Ausweis und Ihre Einreisegenehmigung.              Лоуренс владел немецким не так свободно, как французским, но по пресному выражению солдата, возвратившего бумаги, догадался, что дорога в Льеж открыта. Шлагбаум подняли.       — Fahren Sie auf der Hauptstraße, auf allen anderen ist der Verkehr blockiert.       — Danke, — Лоуренс захлопнул дверь и нажал на педаль.       Из слов, брошенных солдатом на прощание, он разобрал только слово «дорога». Как результат плутал по улицам города до наступления света, чертыхаясь на каждом повороте. Где живут Теодора и доктор Робертс, Лоуренс не знал, так что планировал бросить автомобиль в центре и расспросить жителей. Но кварталы пустовали, да и центра как такового найти не удавалось: везде бедность, разруха, покосившиеся домишки и отвратительная каменная кладка вместо асфальта. Когда Лоуренс наткнулся на очередное ограждение и убедился, что дальше по такой дороге просто не проедет, то оставил автомобиль у жилого дома и, насилу отыскав его номер, продолжил путь пешком.       На своих двоих добраться до центра оказалось проще. Правда, Лоуренс был расстроен количеством парней в серых шинелях и почти полным отсутствием гражданских лиц. Во время командировки в Мексику, принесшей ему славу военного корреспондента, Лоуренс видел города разрушеннее и мрачнее Льежа, но в них не наблюдалось такого засилья чужеземцев. Когда свои убивают друг друга, это ненамного лучше иностранного вторжения, однако мексиканцы боролись против диктатуры — за мирное и светлое завтра. А бельгийцы, право, будто опустили руки. Массовая казнь и жесткое подавление восстания лишили их боевого духа и главного — надежды.       Внешне все выглядело именно так — полная покорность завоевателю. Но Лоуренс не подозревал, как на самом деле сильно неповиновение льежцев. Люди были готовы пойти на что угодно, даже на безрассудное бросание бомб в немецких шишек, лишь бы захватчики уяснили, что их не сломить. Пока Лоуренс блуждал по кварталам, не желая обращаться за помощью к солдатам, в подвале одного из окрестных домов вполне могли подсоединять детонатор к взрывному устройству.       — Excusez-moi, madame, pouvez-vous m'aider?       Тучная пожилая бельгийка в шерстяном пальто и белом платке остановилась, недоверчиво взглянув на Лоуренса, изъясняющегося на хорошем, но сразу видно, что вымученном французском. Даже за несколько месяцев в Химворде произношение заставляло желать лучшего, и это не могло не покоробить бельгийку. Впрочем, она быстро поняла, что перед ней не немец, а англичанин или американец, да и наружность Лоуренса, чего скрывать, располагала к нему женщин любых возрастов: вихрь каштановых кудрей, добрый взгляд, теплая полуулыбка, гладко выбритый подбородок и всегда чистый, отглаженный костюм. С костюмом на сей раз вышел прокол: как-никак шесть с лишним (Йоке ошиблась в расчетах) часов в пути. Но в остальном — образец добропорядочного джентльмена. И чужак, Лоуренс умел нравиться людям.       — De quoi avez-vous besoin? — изучив незнакомца с головы до ног, бельгийка сменила гнев на милость.       — Pouvez-vous me dire où se trouve la maison dans laquelle vivent le médecin anglais et sa compagne? John Roberts et Theodore Avery?       Бельгийка явно удивилась, но, не раздумывая, согласилась проводить Лоуренса к искомому дому. Идти оказалось недалеко — всего пара улочек. По дороге бельгийка попыталась выведать, зачем Лоуренсу сдались доктор и его компаньонка. Особенно компаньонка. Во всем, что касается Теодоры, бельгийка была неуместно несдержанна. «Женщина, добровольно поехавшая на войну, да еще без мужа? Ясно, для чего она поехала. У этих американок совершенно нет представления о том, что прилично, а что — нет. И постоянно сует нос не в свое дело». Разумеется, ничего из этого бельгийка не сказала, но Лоуренс прочел все от и до в ее брезгливом взгляде. Так как Теодора была ему более чем дорога, Лоуренс перевел тему на доктора. Джона в противовес Теодоре в Льеже уважали: лечил больных, спасал от смерти умирающих, дважды принимал роды — в общем, личность на вес золота. «Он мне и мазь для суставов дал, — живо заметила бельгийка по-французски. — А то целыми днями работаешь на этих немецких господ — ног не хватит».       Дом, выделенный для доктора и его ассистентки, оказался добротнейшим: невысокая резная изгородь, два этажа, скамейка, беседка на заднем дворе, крепкая крыша. По всей видимости, прежде в нем жили небедные люди. Теодора писала, что так и не выяснила, кем являются или являлись хозяева, и что ей очень грустно жить в неизвестности. Лоуренсу хватило пары секунд, чтобы стать заложником того же чувства: заметно, что хозяева долго и кропотливо обустраивали свое гнездышко, чтобы в один момент лишиться его ни за что.       — Если Бланж решил заявиться с утра пораньше, я за себя не ручаюсь, — из глубины дома донесся злой, но дорогой сердцу голос.       Лоуренс не ожидал, что услышит его так скоро (и что вообще услышит). Мгновения, пока Теодора добиралась до прихожей, стуча каблуками, длились вечность. Лоуренс слышал, как тяжело дышит от волнения.       — Боже мой! Откуда? Нет, не надо, ничего не говори!       Теодора бросилась к нему в объятия, обвив шею руками. От нее, как всегда по утрам, пахло кофе, но от гладко причесанных волос веяло орехами. Лоуренс неуверенно положил руки Теодоре на талию и ужаснулся: с тех пор, как они не виделись, она потеряла по меньшей мере тринадцать фунтов.       — Тео, дорогая, ну и тощей ты стала, — Лоуренс улыбнулся, как сытый кот, не желая разрывать объятия, а даже жаждая их продолжения. — Совсем с продовольствием беда? Почему не писала? Я бы привез что-нибудь от госпожи Ваутерс.       — А сам-то, — смеясь, отмахнулась Теодора. — Кожа да кости. Когда мы встретились на борту лайнера, вы, мистер Баркли, были попредставительнее. А сейчас трогаю, трогаю и не нахожу былого богатства. Забросили тренировки и питаетесь чем попало? Признавайтесь!       — Тоска иссушила. О, Джон, доброе утро, — заметив за спиной Теодоры доктора, Лоуренсу все же пришлось отодвинуться. — Я не получаю от вас писем больше двух недель, поэтому и приехал. Ну как тут у вас? Все хорошо? Что… Нойманн?       Лоуренс поморщился, протянув имя генерал-лейтенанта. Остальных тоже передернуло, в частности Теодору. От наметанного взгляда журналиста это не укрылось.       — Так, рассказывай. Мне не нравится, как вы переглянулись.       — Может, для начала чаю?       — Да что вы с Йоке заладили об этом чае?       — Ты только с дороги, передохни, — вступился Джон. — Я сам сделаю, а вы пока переговорите. Завтрак нам готовят в восемь, так что поедим еще нескоро. Могу предложить печеный картофель или хлеб.       — Спасибо, — Лоуренс слегка качнул головой. — Пойдем, Тео, нам нужно многое обговорить.       Джон скрылся в дверях кухни, Лоуренс и Теодора разместились в гостиной. «Хороший диван», — некстати подумал Лоуренс. У госпожи Ваутерс в его задницу постоянно врезались пружины.       В кресле напротив лежала книга с ярко-красной закладкой. На обложке было написано: Жан Шарко «Исцеляющая вера».       — Я не желаю об этом говорить. А ты, поверь, совершенно не желаешь об этом слышать.       — Что сделал Нойманн? — не унимался Лоуренс. — Что он сделал?       — Да господи, я не хочу поднимать эту тему!       — Я проехал пол-Бельгии, чтобы оказаться здесь. Будь добра, отвечай на мои вопросы.       — Ты не имеешь права требовать у меня отчетов. Ты не мой муж, не брат и не отец, а я даже перед отцом не отчитываюсь. И никто не просил тебя проезжать пол-Бельгии, — Теодора произнесла «пол-Бельгии», подражая Лоуренсу. — Это твое решение. Так что не смей на меня давить.       «Никто не просил», «не смей» — эти слова резанули по больному. Лоуренс слабо улыбнулся. Справедливо. Его действительно не просили, и они не в таких отношениях, чтобы рассчитывать на абсолютную честность.       — Прости. Просто пойми, Тео: я же переживаю. Мы черт знает сколько не виделись, ты заперта в оккупированном городе с мерзавцем, который хватается за любую возможность тебя уничтожить. Ты бы на моем месте не беспокоилась?       — О, я бы из кожи вон вылезла, чтобы тебя вытащить! Но это не повод требовать от меня детальных отчетов.       — Твоя правда, меня занесло. Вообще-то, — Лоуренс устало потер затылок. — Я приехал забрать тебя.       — А это зря.       — Знаю, глупо, пошел на поводу у эмоций. Но хотя бы убедился, что ты жива и здорова. Почему молчала?       — Нойманн узнал, что посылаю письма в обход, и перерезал все каналы. Другого способа связаться пока не нашла.       — Я догадывался, но…       — Прости, что была такой грубой, — Теодора взволнованно закусила губу, резко сменив градус беседы. — Со вчерашнего вечера я на нервах: одни проблемы за другими. Не успеваешь следить.       — Ничего, я заслужил. Почаще указывай, где мое место.       — Как Йоке, Бруно, Томас?       — Держатся. Том, как я писал тебе, активно помогает в школе. Йоке с утра до ночи в госпитале. Медсестры без Джона с трудом справляются. Вроде он один, а их десять, но госпиталь на ушах стоит. А Бруно… Бруно читает лучше всех в классе. Йоке им очень гордится. Видела бы ты ее лицо, когда Бруно по вечерам зачитывает букварь!       Лоуренс искренно расхохотался, представив восторженно-мечтательную Йоке: огромные глаза распахнуты во всю ширь, отчего кажутся еще больше, на ресницах сверкают слезы, губы то и дело дрожат от улыбки, указательный палец наматывает рыжий локон…       — Как твой Фридрих? — последовал встречный вопрос.       — Вчера на фронт отправили два полка. В городе остался еще один и ландштурм. Их судьба пока неизвестна. Хотя с полком-то понятно: скоро пошлют или на Запад, или на Восток. А вот ландштурм… С другой стороны, кто-то должен заправлять оккупированными территориями.       — Я не об этом, Тео. Ты с ним счастлива?       Лоуренсу нужно было знать только одно, но от ответа зависело очень много. Как там Йоке сказала? «Только ты можешь забрать Тео оттуда» и «Плевать я хотела на все решения, которые она приняла». Но готов ли он действовать против воли Теодоры, обрекая себя если не на ненависть, то точно на неприязнь с ее стороны? И стоит ли оно того?       — Чай, — Джон появился в гостиной невовремя. Точнее, невовремя для Лоуренса и очень вовремя для Теодоры.       — Картошки не нашел, так что только хлеб, — он водрузил хлебницу на кофейный столик и опустил рядом чайник. — Сейчас чашки принесу.       — Твоя книга? — уже за трапезой спросил Лоуренс, кивнув на «Исцеляющую веру».       — Практикую чтение на французском. Книг на английском днем с огнем не сыщешь.       — Привет от Тома, он все еще в Химворде, ждет тебя.       Джон ничего не ответил — молча пригубил чаю.       — Как вы сживаетесь? Не ругаетесь?       — Признаюсь, сначала было непросто, у Джона своеобразный характер, — поймав вопросительный взгляд, Теодора довольно улыбнулась. — Но мы нашли общий язык. Я рада, что поехала, хотя бы оттого, что обрела такого друга как Джон. На него всегда можно положиться. Лоуренс, не смотри так, на тебя тоже! Ну ты и ревнивец!       Обменявшись последними новостями и доев буханку, собравшиеся смолкли, каждый на свой лад настраиваясь на неизбежный разговор.       — Ты сказала, у тебя какие-то проблемы. Поделишься? Или об этом тоже не стоит спрашивать?       — Уже спросил. Но это ладно, мне нужен твой совет: я в тупике. Джон все знает.       — Это не шутки, Тео, самодельные бомбы очень опасны! Если ты не туда нажмешь, то взлетишь на воздух вместе с проклятым Нойманном! И почему этот Бланж, — Лоуренс едва не плевался, называя бельгийца по имени, — решил, что ты — лучшая кандидатура для организации теракта? По-моему, вы с Нойманном не такие уж и приятели…       — Он уверен (и, забегая вперед, не он один), что мы с Нойманном спим.       — Какого черта, Тео? Тео?.. Это ведь неправда?!       — Конечно, нет. Но слухи не берутся из воздуха. В определенный момент это вполне могло стать правдой. Нойманн желал этого и сейчас, наверное, тоже желает.       — Он домогался тебя? Или?..       — Я же сказала, что ничего не было, — Теодора фыркнула. — Но могло быть и все еще может. Мне хорошо знаком взгляд, с которым Нойманн на меня смотрит. Он хочет меня. А так как я женщина незамужняя, еще и полезшая в самое пекло, а также постоянно бываю у него, хотя и не горю желанием, вывод напрашивается сам собой. К тому же я заплатила за жизни Фридриха и Бланжа весьма недвусмысленную цену…       — Джон, ты знал? — Лоуренс содрогнулся при встрече со спокойными черными глазами. — То есть ты знал?!       — Не в таких деталях.       — А твой Фридрих знает? То есть он знает и позволил?! Тео, ты понимаешь, что…       — Не вмешивай Фридриха, — хотя Лоуренс и говорил на повышенных тонах, интонация Теодоры все перечеркнула. — В той ситуации он не мог ничего сделать. Но попытался, глупец, и в итоге получил больше моего. Нойманновские шавки хорошо постарались, и я сначала приняла Фридриха за мертвого. Так что не смей вмешивать. Понял?       «Ты его и правда любишь, да? Все, что было между нами, значит для тебя гораздо меньше, чем одно прикосновение к нему. Почему, Тео? За что? А впрочем, ясно: сердцу ведь не прикажешь».       — Это мы еще обсудим. И все-таки этот Бланж: разве Нойманн мог вот так просто отпустить его?       — Мне тоже не дает покоя эта странность. Нойманн держит слово? Но на Фридриха он не покушался и меня не трогает.       — Может, это его хитроумный план окончательно раздавить тебя? Если подловить тебя на устройстве теракта, то ты в его руках. Никто не посмеет это оспорить. Бомба не шутки.       — Об этом я не подумала.       — Нойманн п-подозревает т-тебя в шпион-наже, в раб-боте на франц-цузскую разведку.       Все резко подняли головы. Фридрих стоял в дверном проеме, сложив руки за спиной. На нем была шинель с расстегнутыми верхними пуговицами, под ней — свежая рубашка.       — П-простите, что самовольно заш-шел, просто солдата у дверей не б-было…       — Ничего, садись. Я не планировала посвящать тебя настолько подробно, но раз уж ты слышал.       «Это и есть твой хваленый Фридрих? Совсем мальчик, — в Химворде мужчинам не довелось иметь встречу, поэтому Лоуренс видел соперника впервые и, разумеется, тщательно изучал его. — Чувствуется армейская выправка, но скромный, тихий и явно не от мира сего. Еще и заикается. Но выглядит добрым».       — Лоуренс Бенедикт Баркли, — имея привычку судить о людях по силе рукопожатия и тому, как они подают руку, Лоуренс протянул ладонь.       — Ф-фридрих Блум-мхаген, премного рад з-знакомству.       Фридрих среагировал не сразу: был удивлен. Но руку пожал с готовностью и, как показалось Лоуренсу, искренно. Это его успокоило.       — Вы сказали про французскую разведку, можно подробнее?       — Д-да, конечно. Н-нойманн давно уб-бежден, что Теодора франц-цузская шпионка. Собственно, поэт-тому он и велел м-мне принести п-письма…       — Я думала, он просто не хочет, чтобы его имя просочилось в прессу. Про шпионаж ты не говорил.       Глаза Фридриха виновато блеснули.       — Раньше у меня были причины м-молчать. Я пол-лагал, что это государственная тайна. Но теперь я п-понял, что должен от-тстаивать правду. А правда в том, что т-ты не шпионка.       — А вы сомневались, герр Блумхаген? — с притворным хладнокровием спросил Лоуренс.       — Н-нет, как р-раз нет!.. Нойманн п-пытался меня убедить, но я всегда верил Т-теодоре. Это нел-лепо, что она может оказаться фран-нцузской шпионкой!..       — Наоборот, это логичный вывод. Я иностранка, журналистка, — Теодора загнула два пальца. — У меня есть разрешение на перемещение по стране. Удобнее для сбора информации не придумаешь. Тут Нойманн, пожалуй, зрит в корень. Но он ошибается: я действительно просто журналистка. Ни на какую разведку я не работаю и преследую лишь одну цель — доносить правду до широких масс. Хотя в чем-то Нойманн прав: моя деятельность опасна и нежелательна для него.       — Может ли так быть, что Нойманн использует Бланжа, чтобы создать доказательства твоей связи с французской разведкой и сопротивлением?        Теодора не нашла ответа для Лоуренса.       — Переговоры с террористами легкими не будут. Нужно все продумать. Мне уже приходилось участвовать в переговорах. Это было в Мексике. Мы с компаньонами добились, чтобы террористы отпустили женщин и детей. Часть. А остальные…       — Раз у тебя есть опыт, то у нас больше шансов обойтись без крови, — заметил Джон, сохранявший молчание большую часть разговора. — Для начала нужно узнать наверняка, по чьей воле действует Бланж. Если он не сообщник Нойманна, то, может, остальные члены сопротивления не в курсе его планов? Если так, то они могут быть против.       — Но бельгийцы нам не доверяют. Они никогда и ни за что не станут сотрудничать с иностранцами, — встряла Теодора.       — С тобой нет. Прости, Тео, но ты им явно не нравишься. А вот Джон… Дружище, местные тебя обожают! Может, если ты аккуратненько спросишь… В конце концов, террористы постоянно жертвуют жизнью и очень нуждаются в медицинской помощи…       — Ну узнаем мы, в курсе сопротивление или нет. А вдруг да?       — Тогда мы в заднице, милая. Придется чем-то пожертвовать. Например, своими принципами.       — Что ты имеешь в виду?       — Мне самому это ой как не нравится, но в такой ситуации, — Лоуренс тяжело вздохнул. — Придется заручиться поддержкой Нойманна. Думаю, он с легкостью разберется с Бланжем и его пособниками.       — Но ведь они всего лишь хотят освободить родной город…       — Ты права, поэтому я и назвал это сделкой с совестью. Придется выбирать. И прости уж меня, эгоиста, но между тобой и кучкой бельгийцев я выберу тебя.       — А я против, Лоуренс, это неразумно! Нельзя сравнивать жизнь кого-то одного и, возможно, десятков людей!       — А если бы речь шла про того, кого ты без памяти любишь? Он или эти десятки?       — О, ты опоздал! Этот вопрос мне уже задавали! И знаешь, что я выбрала? Наставила прицел на человека, который поставил меня перед этим выбором! Тебе повезло, что в этом доме нет оружия. Хотя знаешь, где-то на кухне должен быть нож.       — Мне предельно понятно, что такие решения просто не принимаются. Поэтому, — Лоуренс сделал значительную паузу, — я возьму его на себя.       — Вот мы и вернулись к тому, с чего начали. Не влезай туда, куда тебя не просят. Я просто спросила совета. Решать что-то за меня ты не имеешь…       — Давайте еще мы разругаемся, — прозвучало резко, но Джон не кипятился. — На склоки нет времени. Бланж сказал, что начнет действовать немедленно. Нам необходимо придумать план, прежде чем кого-то из нас подорвут.       — В опасности прежде всего мы с Фридрихом, — Теодора взглянула на смешавшегося немца. — Потому что Бланж знает, что Фридрих мне дорог, и избрал самый верный метод — угрожать его жизнью.       — Тогда вам лучше никуда не высовываться, — Лоуренс облокотился на спинку дивана.       — Это даже половины проблем не решит. Бланж знает, где я живу, и достаточно безумен, чтобы сюда заявиться.       — Тогда нужно где-нибудь спрятаться. В надежном месте.       Теодора и Фридрих посмотрели друг на друга.       — Так, у вас есть что-то на примете? Выкладывайте, господа.       — Н-нет, это слишком рис-скованно, мы не можем под-двергать оп-пасности…       — Да, исключено. Я и так обнаглела, когда укрывала Фридриха у детей аж четыре дня…       — У детей? — удивился Лоуренс. — Если вы произносите что-то вслух, то поясняйте хоть. Неприятно, когда ты один не в курсе. Чувствую себя идиотом.       — Мадлен и Габриэль. Я про них писала. Мать умерла, отец на фронте, вестей от него нет. Я опекаю их по мере возможности, они мне уже как племянники.       — Подвергать детей опасности — такое себе предприятие… — понимающе кивнул Лоуренс. — Но есть другие варианты, у кого вам укрыться? Еще какие-то друзья, знакомые, приятели? Нет? Тогда и выбора, боюсь, тоже.       — Ладно, допустим, но что делать с главным? Как узнать, по чьему наитию действует Бланж?       — Переговорить с ним.       Теодора нервно засмеялась.       — Даже если ты набьешь ему морду, он вряд ли признается. Вчера, когда мы с ним беседовали, он демонстрировал поразительную непробиваемость. Его взяли только пытки, но ведь ты не решишься его пытать. Да и не уверена, что выйдет: Бланж выше тебя на полголовы, очень сильный и выносливый. На нем все заживает, как на собаке. Ни синяка после Нойманна, хотя прошло дней десять. К тому же Бланж сказал, что ему нечего терять. Мол, его жена завтра станет немецкой шлюхой, а дети — слугами. Он скорее умрет и заберет их в могилу, чем позволит этому случиться.       — Почему Бланж согласился передавать твои письма? Не знаю, важно ли это, но он доставлял их не лично, а через какого-то мальчишку…       — Повешенная девушка, Катарина, была его дальней родственницей. В память о ней.       — Тогда мне тем более неясно, почему Нойманн отпустил Бланжа. Он же неглуп и в силах сложить два и два.       — Не пытайся понять Нойманна, это бесполезно.       — А если закинуть удочку? — после минутного молчания Лоуренса осенило. — Раз Нойманн считает, что ты — французская разведчица, мы можем использовать это, чтобы вывести Бланжа на чистую воду. Если он поведется, то стопроцентно пособник Нойманна. А Джон тем временем попытается выяснить что-нибудь у местных.       — Используем меня как приманку. Если Бланж не блефует, он должен следить за домом и моими перемещениями. Кстати, ты как добрался до Льежа?       — На автомобиле, одолжил у соседа.       — Я не слышала машину.       — Это потому, что дороги перекрыты и мне пришлось оставить ее в центре.       — Тем лучше. Возможно, Бланж не знает о твоем приезде. У нас есть время, пока слухи не просочились в город.       Джон внезапно встал с дивана. Все были настолько вовлечены в беседу, что не различили скрежета замочной скважины и звука шагов.       — Bonjour, docteur Roberts, miss Avery et… — бельгийка со злым лицом, выполнявшая обязанности кухарки, с недовольством покосилась на Теодору и ее полюбовника Фридриха, а затем одарила придирчивым взглядом Лоуренса.       — Bonjour, entrez, — Джон выпроводил бельгийку в кухню, попутно выслушивая обещания подать к обеду «изумительнейший яблочный пирог по рецепту прабабки».       — Генерал-оберст делает все, чтобы доктор лечил его как следует, — пояснила Теодора. — Джон, конечно, не в восторге, но ничего не поделаешь.       — Но от пирога этот сладкоежка точно не откажется.       На серых лицах собравшихся впервые появилась улыбка.       — Это невоз-зможно, я д-должен исполнять служебные об-бязанности! Я и т-так п-пропустил слишком м-много, у меня в-вахта на ск-кладе!..       — А если этот идиот додумается взорвать склад? Что тогда?       — П-послушай, — Фридрих взял Теодору за руку. — Все будет хорошо. У склад-да круглос-суточная охрана: все-т-таки продовольствие ц-ценно. Я б-буду не один. Г-гражданского и на п-пушечный выстрел не под-дпустят.       — Обещай быть осторожным. Ты — главная цель Бланжа. Он клялся мне, — Теодора огладила палец, на который вчера надела перстень, — что убьет тебя, если не соглашусь. Я не стала делать на этом акцент, но это беспокоит меня больше своей жизни. Прошу, не рискуй понапрасну, как с теми офицерами. Помни, о чем мы говорили. Я обещала любить только тебя, и так будет всегда, что бы ни произошло. Где, кстати, кольцо Джорджа?       — Я н-ношу его в наг-грудном кармане, — Фридрих рассеянно полез за перстнем, но Теодора его остановила.       — Пускай он будет твоим оберегом. Встретимся после вахты, хорошо?       Когда Фридрих ушел, Теодора стала сама не своя. Кухарка приготовила завтрак на четыре персоны и наигранно удивилась, что «полюбовник мисс Эйвери» не остался. Сели есть молча. Теодоре, избегавшей завтраков, при виде вафель сделалось дурно, но Лоуренс набросился на пищу как полоумный: сказались почти сутки без съестного. Джон был задумчив и кусал вафли неторопливо.       — Un café? — бельгийка подошла к Теодоре с кофейником.       — Non, il ne faut pas… merci. Je ne veux rien.       Перед глазами промелькнул званый ужин с Нойманном: суп из шампиньонов, камбала, фламандские вафли, горячий шоколад… Вспомнился и его голос, вкрадчиво облизнувший ухо. «Какая мерзость», — Теодора чудом не вскочила из-за стола. Но вызывать беспокойство Джона и — боже упаси — Лоуренса она не хотела. Пришлось сидеть бледной как полотно, пока мужчины не отодвинули тарелки.       — План таков: Тео отправится в город, я буду за ней следить. Если замечу Бланжа — действуем, как договаривались. Джон пока поспрашивает людей в госпитале. Не волнуйся, я не дам Бланжу навредить тебе.       — Я не волнуюсь, — вздохнула Теодора.       «За себя точно. А вот Фридрих…» Но Лоуренс был бы не рад, выскажи она свои опасения, так что пришлось держать язык за зубами.       В качестве места для «прогулки» выбрали центральную площадь. Теодора посетила местный паб, где ее встретили едва ли не так же враждебно, как встречают немцев, затем — продуктовые лавки, наконец, очередь дошла и до бывшего книжного магазина, в условиях оккупации превращенного в газетный киоск. Льежская типография была захвачена, все журналы закрыли, местные станки денно и нощно печатали угодные Германии фронтовые новости и немного про новый уклад жизни в стране. Теодора задержалась близ киоска, сделав вид, что увлеченно читает газету. Потом с глазу на глаз потолковала с продавцом, стариком лет семидесяти, и пошла прочь.       Мимо пронеслась серая кепка. Лоуренс не успел разглядеть ее обладателя — тот скрылся среди домов. «Этот мужчина стоял и курил по соседству. Но он пошел в другую сторону. Значит, нет… Или все-таки да?» Лоуренс нащупал рукоять пистолета под пиджаком. Провести оружие в Льеж оказалось просто: удостоверение журналиста помогло избежать тщательных досмотров. Хотя от греха подальше Лоуренс все-таки засунул пистолет под заднее кресло автомобиля. Как выяснилось, не зря: на предпоследнем блокпосте попался крайне недоверчивый дежурный и ощупал все, что можно было ощупать. Чудом не залез под подушки. Не будь у них пистолета, они бы не имели никаких козырей против Бланжа. Так у них был хоть один козырь.       Крадясь за Теодорой, Лоуренс вспоминал Мексику — тот случай с террористами. Во время утренней службы в церковь ворвалось четверо вооруженных, у одного был динамит. Священника убили сразу, прихожан собрали у алтаря. На мессу тем утром собрались преимущественно женщины и дети: мужчины дрались на войне за будущее страны. Террористы потребовали выдать им тогдашнего президента Франсиско Мадеро. Им было отказано, и в ответ террористы начали убивать заложников по одному, а потом и вовсе объявили, что подорвут церковь.       Лоуренс оказался в команде переговорщиков совершенно случайно, но он никогда не забудет лица маленькой мексиканской девочки, которая выбежала из церкви и, громко крича «socorro!», рухнула в паре ярдов от безопасной границы. На лице девочки запечатлелся не испуг, а детское, наивное удивление. «Мне не помогут? Так значит, я все-таки умру? Так и умирают?» — казалось, думала эта девочка. Лоуренс неделю не мог взять перо: руки тряслись, не слушались. Вот вам и революция, борьба с диктатурой, цена которой — оборванные детские жизни. Что бельгийские детские, что мексиканские — многие из тех и других умрут, так и не начав жить. Из-за таких, как Нойманн и Бланж, — диктаторов и фанатиков, не видящих дальше своего носа.       — Ох, черт, — Лоуренс не заметил, как зацепился за кирпич, торчащий из стены, и порвал штанину.       — Никакой резкий движений, — прозвучало через секунду на ломанном английском.       Шею обожгло холодом лезвия.       Лоуренс бесшумно вздохнул и аккуратно нащупал ствол пистолета, спрятанного под пиджаком.       — Без глупости. Я видеть, что вы следить. Кто вы? Англичан, американ? На кого вы работать? Отвечать! — и лезвие прижалось сильнее, царапая кожу.       — Monseigneur Blanche, vous êtes incroyablement imprudente, — сказал знакомый голос, прежде чем тупая боль сменилась темнотой.